Затем аббат-богатырь повел юношу в капеллу на "ночную
стражу", где он должен был провести ночь в молитве пред мечом, которым ему
завтра предстояло опоясать свои чресла.
Загремел, закрываясь, запор маленькой часовни в полуподвале главной башни,
и Танкред остался один перед мечом, воткнутым острием между туфовыми плитами
пола перед алтарем, неверно освещенного дрожащими огнями семисвечника. На
рукояти меча молодым железом мастера Маллеори горело распятие, над головой
слышался шорох и писк летучих мышей, в узкие бойницы и прорехи старинных
витражей врывался соленый ветр Средиземноморья. Будущий рыцарь преклонил главу
и колени...
Утром ему подвязали золотые шпоры - о, триумф его трудов, триумф его учебы!
Боэмунд собственноручно произвел alape - троекратный ритуальный удар клинком по
плечу. Епископ Апулии освятил меч, перекрестил Танкреда распятием и произнес
старческим фальцетом:
- Приими меч сей во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Употребляй его на защиту
свою и защиту святой Церкви Божией, на погибель супостата и врагов Креста
Господня и Веры христианской, и, насколько возможно то для немощи человечией,
да не рази им безо справедливости...
Танкреда препоясали мечом. Как только ножны коснулись бедра, он ощутил всю
тяжесть новой ноши. О, строгость множества рыцарских заповедей!.. Ежедневно
натощак слушать обедню, при необходимости умереть за веру, покровительствовать
вдовам и сиротам, не поддерживать несправедливые дела, странствовать и в
странствиях защищать справедливость, избегать нечистого заработка, торговли,
жить безупречно пред Господом и перед людьми, и прочая, прочая, прочая...
Да что там говорить о тяжести нового служения, если не легки были даже новые
доспехи, вес которых достигал веса их хозяина! Но как он изменился, как возмужал
в броне, в горении гравированных зерцал нагрудника, наручей, бутурлуков! Вот
только жарко в них в натопленной зале - под сталью замшевый гамбизон, лосины,
тонкая кольчуга. Его шевелюра стянута сеткой из конского волоса и уложена под
шелковый подшлемник - такую подушку не продавит железный обруч наголовья. На
поясе - меч, на фокре (крюк на нагруднике) - тяжелое пятнадцатифутовое копье.
Кто сможет в таком облаченье вспрыгнуть в седло рослого коня, не касаясь
стремян? Только настоящий рыцарь. Такой, как он - барон Танкред.
* * *
Следующие четыре года жизни Танкреда были заполнены турнирами, походами,
одинокими странствованиями, которые перемежались с шумными охотами, пирами и
отдыхом в уютных гнездах гостеприимных замков соседей и сородичей. Но более
всего Танкред полюбил поединки с достойным его меча соперником, с тем, кто, как
и он, желал честного боя на равных условиях - "с одинаковым количеством поля,
ветра и солнца". На горожан, которые в своих ордаллиях на ратушных ристалищах
бились между собой жгутами из размоченных воловьих жил, Танкред взирал с
непреходящим презрением.
Внешне наш герой оставался все тем же. Но все чаще его посещала мысль о том,
что рыцарская жизнь, в гущу которой он был погружен с малых лет, не
соответствует евангельским заповедям. Летописец первого крестового похода
Рауль Каэнский так пишет об этом: "Его очень часто мучило беспокойство, что
его рыцарские битвы пребывают в несогласии с предписаниями Господними. Ибо
Господь повелел тому, кого ударили по щеке, подставить ударившему и другую,
рыцарские же установления повелевают не щадить даже крови родственников".
Боэмунд скоро обратил внимание на частые и долгие беседы воспитанника с аббатом
Мартелльером. А скоро и сам аббат счел необходимым сообщить ему:
- Ваш питомец колеблется в выборе между славой и Богом.
- Отлично! - вдруг развеселился Боэмунд. - До сих пор я сомневался - брать ли
вас в мое предстоящее путешествие. А теперь - готовьтесь, аббат, и велите
приготовиться к дальней дороге и мальчугану!
Это было лето 1095 года. Небольшой отряд тарентских рыцарей пересек всю Италию
и с сентябрем вошел в Альпы. Новые, совершенно незнакомые места отвлекли
Танкреда от раздумий над его проблемами, а воистину королевская охота,
открывшаяся им в лесах, лежащих за горной страной, вернула ему прежнюю
восторженность своей судьбой.
Но Боэмунд выступил отнюдь не увеселительную прогулку. Отряд все глубже и
глубже забирался в земли франков, держа путь на Шампань.
И вот они прибыли к цели - в шампанский городок Клермон. Что тут творилось!
Десятки, сотни тысяч рыцарей и простолюдинов со всей Европы! Шатровые городки,
ярмарки, уйма люду, ночевавшего прямо под открытым небом ноября.
В Клермоне шел церковный Собор, по окончании которого перед своей миллионной
паствой намеревался выступить Папа Урбан II. И когда Собор, наконец, завершил
свою работу, Папа поднялся над миром на высокий деревянный помост:
- Чада мои! - прозвучало над притихшим полем, где некуда было упасть ни яблоку,
ни его семени.
А глашатаи вдалеке от помоста повторили, как горное эхо:
- Чада мои!.. Чада мои!..
Папа Урбан II объявил святой Крестовый поход против неверных на освобождение
Гроба Господня,за избавление единоверцев от ига нехристей. Народ кричал:"Так
угодно Богу!.."
Сердце Танкреда было готово выскочить из груди - вот идеальный и единственный
способ послужить и собственной Славе, и Господу! А Боэмунд, лукаво усмехаясь в
свою огненную бороду-флаг, словно не замечая волнения племянника, спросил через
его голову у аббата Мартелльера:
- А вы, святой отец, пойдете с нами в Палестину?
Аббат оторвался от молитвы, которую творил, сойдя с коня, и произнес:
- Подождите, монсеньор, сейчас я отвечу, - с этими словами он взметнул свое
шестипудовое тело в седло и унесся куда-то сквозь испуганно раздавшееся
пестрое море людей.
Аббат вернулся весьма скоро. На его плече, покрытом видавшей виды сутаной,
возлежала невероятных размеров дубина, в голову которой были врезаны ужасные
железные шипы, а ее рукоять обнимала широкая петля сыромятного ремня.
Смеющийся Боэмунд хлопнул аббата по крепкой спине, на которой играли
мускулистые лопатки:
- Я вижу - вы готовы! Но отчего доброму мечу вы предпочли это вульгарное
полено?
Мартелльер степенно отвечал:
- Я в сане, монсеньор. Духовному лицу кровь проливать негоже, а вот дух
вышибать не возбраняется...
* * *
Теперь, глядя на пылающую Водену, они тоже были вместе. В этот поход Боэмунд
выступил с 30-тысячным войском в октябре 1096-ого. В Бари они погрузились на
специально выстроенные коги, пересекли Адриатику и вот вышли на древнюю Via
Egnatia.
- Что ж, - сказал князь барону Танкреду, - твои дед и отец отмщены. Едем же
в Иерусалим и займемся иными врагами, мой воин. Кстати, твоего отца погубила
супруга, твоя мать Регина. Когда он одевался в дорогу, она посмела взять в свои
руки и подать ему мечь. Это очень дурная примета - когда женщина коснулась
оружия...
...Несколько месяцев назад Виктория, юная жена Танкреда, кричала в истерике:
- Куда ты?! К кому?! Кто дама твоего сердца?!
Танкред мрачно отвечал:
- Дама моего сердца - Дева Мария навеки.
В те дни они с дядей вербовали рыцарей, вооружали свободных горожан, готовили
и оснащали коги.
1 2 3 4 5
стражу", где он должен был провести ночь в молитве пред мечом, которым ему
завтра предстояло опоясать свои чресла.
Загремел, закрываясь, запор маленькой часовни в полуподвале главной башни,
и Танкред остался один перед мечом, воткнутым острием между туфовыми плитами
пола перед алтарем, неверно освещенного дрожащими огнями семисвечника. На
рукояти меча молодым железом мастера Маллеори горело распятие, над головой
слышался шорох и писк летучих мышей, в узкие бойницы и прорехи старинных
витражей врывался соленый ветр Средиземноморья. Будущий рыцарь преклонил главу
и колени...
Утром ему подвязали золотые шпоры - о, триумф его трудов, триумф его учебы!
Боэмунд собственноручно произвел alape - троекратный ритуальный удар клинком по
плечу. Епископ Апулии освятил меч, перекрестил Танкреда распятием и произнес
старческим фальцетом:
- Приими меч сей во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Употребляй его на защиту
свою и защиту святой Церкви Божией, на погибель супостата и врагов Креста
Господня и Веры христианской, и, насколько возможно то для немощи человечией,
да не рази им безо справедливости...
Танкреда препоясали мечом. Как только ножны коснулись бедра, он ощутил всю
тяжесть новой ноши. О, строгость множества рыцарских заповедей!.. Ежедневно
натощак слушать обедню, при необходимости умереть за веру, покровительствовать
вдовам и сиротам, не поддерживать несправедливые дела, странствовать и в
странствиях защищать справедливость, избегать нечистого заработка, торговли,
жить безупречно пред Господом и перед людьми, и прочая, прочая, прочая...
Да что там говорить о тяжести нового служения, если не легки были даже новые
доспехи, вес которых достигал веса их хозяина! Но как он изменился, как возмужал
в броне, в горении гравированных зерцал нагрудника, наручей, бутурлуков! Вот
только жарко в них в натопленной зале - под сталью замшевый гамбизон, лосины,
тонкая кольчуга. Его шевелюра стянута сеткой из конского волоса и уложена под
шелковый подшлемник - такую подушку не продавит железный обруч наголовья. На
поясе - меч, на фокре (крюк на нагруднике) - тяжелое пятнадцатифутовое копье.
Кто сможет в таком облаченье вспрыгнуть в седло рослого коня, не касаясь
стремян? Только настоящий рыцарь. Такой, как он - барон Танкред.
* * *
Следующие четыре года жизни Танкреда были заполнены турнирами, походами,
одинокими странствованиями, которые перемежались с шумными охотами, пирами и
отдыхом в уютных гнездах гостеприимных замков соседей и сородичей. Но более
всего Танкред полюбил поединки с достойным его меча соперником, с тем, кто, как
и он, желал честного боя на равных условиях - "с одинаковым количеством поля,
ветра и солнца". На горожан, которые в своих ордаллиях на ратушных ристалищах
бились между собой жгутами из размоченных воловьих жил, Танкред взирал с
непреходящим презрением.
Внешне наш герой оставался все тем же. Но все чаще его посещала мысль о том,
что рыцарская жизнь, в гущу которой он был погружен с малых лет, не
соответствует евангельским заповедям. Летописец первого крестового похода
Рауль Каэнский так пишет об этом: "Его очень часто мучило беспокойство, что
его рыцарские битвы пребывают в несогласии с предписаниями Господними. Ибо
Господь повелел тому, кого ударили по щеке, подставить ударившему и другую,
рыцарские же установления повелевают не щадить даже крови родственников".
Боэмунд скоро обратил внимание на частые и долгие беседы воспитанника с аббатом
Мартелльером. А скоро и сам аббат счел необходимым сообщить ему:
- Ваш питомец колеблется в выборе между славой и Богом.
- Отлично! - вдруг развеселился Боэмунд. - До сих пор я сомневался - брать ли
вас в мое предстоящее путешествие. А теперь - готовьтесь, аббат, и велите
приготовиться к дальней дороге и мальчугану!
Это было лето 1095 года. Небольшой отряд тарентских рыцарей пересек всю Италию
и с сентябрем вошел в Альпы. Новые, совершенно незнакомые места отвлекли
Танкреда от раздумий над его проблемами, а воистину королевская охота,
открывшаяся им в лесах, лежащих за горной страной, вернула ему прежнюю
восторженность своей судьбой.
Но Боэмунд выступил отнюдь не увеселительную прогулку. Отряд все глубже и
глубже забирался в земли франков, держа путь на Шампань.
И вот они прибыли к цели - в шампанский городок Клермон. Что тут творилось!
Десятки, сотни тысяч рыцарей и простолюдинов со всей Европы! Шатровые городки,
ярмарки, уйма люду, ночевавшего прямо под открытым небом ноября.
В Клермоне шел церковный Собор, по окончании которого перед своей миллионной
паствой намеревался выступить Папа Урбан II. И когда Собор, наконец, завершил
свою работу, Папа поднялся над миром на высокий деревянный помост:
- Чада мои! - прозвучало над притихшим полем, где некуда было упасть ни яблоку,
ни его семени.
А глашатаи вдалеке от помоста повторили, как горное эхо:
- Чада мои!.. Чада мои!..
Папа Урбан II объявил святой Крестовый поход против неверных на освобождение
Гроба Господня,за избавление единоверцев от ига нехристей. Народ кричал:"Так
угодно Богу!.."
Сердце Танкреда было готово выскочить из груди - вот идеальный и единственный
способ послужить и собственной Славе, и Господу! А Боэмунд, лукаво усмехаясь в
свою огненную бороду-флаг, словно не замечая волнения племянника, спросил через
его голову у аббата Мартелльера:
- А вы, святой отец, пойдете с нами в Палестину?
Аббат оторвался от молитвы, которую творил, сойдя с коня, и произнес:
- Подождите, монсеньор, сейчас я отвечу, - с этими словами он взметнул свое
шестипудовое тело в седло и унесся куда-то сквозь испуганно раздавшееся
пестрое море людей.
Аббат вернулся весьма скоро. На его плече, покрытом видавшей виды сутаной,
возлежала невероятных размеров дубина, в голову которой были врезаны ужасные
железные шипы, а ее рукоять обнимала широкая петля сыромятного ремня.
Смеющийся Боэмунд хлопнул аббата по крепкой спине, на которой играли
мускулистые лопатки:
- Я вижу - вы готовы! Но отчего доброму мечу вы предпочли это вульгарное
полено?
Мартелльер степенно отвечал:
- Я в сане, монсеньор. Духовному лицу кровь проливать негоже, а вот дух
вышибать не возбраняется...
* * *
Теперь, глядя на пылающую Водену, они тоже были вместе. В этот поход Боэмунд
выступил с 30-тысячным войском в октябре 1096-ого. В Бари они погрузились на
специально выстроенные коги, пересекли Адриатику и вот вышли на древнюю Via
Egnatia.
- Что ж, - сказал князь барону Танкреду, - твои дед и отец отмщены. Едем же
в Иерусалим и займемся иными врагами, мой воин. Кстати, твоего отца погубила
супруга, твоя мать Регина. Когда он одевался в дорогу, она посмела взять в свои
руки и подать ему мечь. Это очень дурная примета - когда женщина коснулась
оружия...
...Несколько месяцев назад Виктория, юная жена Танкреда, кричала в истерике:
- Куда ты?! К кому?! Кто дама твоего сердца?!
Танкред мрачно отвечал:
- Дама моего сердца - Дева Мария навеки.
В те дни они с дядей вербовали рыцарей, вооружали свободных горожан, готовили
и оснащали коги.
1 2 3 4 5