– Но это действительно твое личное дело…
К счастью, зима в том году не была суровой, она только очень затянулась. Природа словно понимала, что люди и без того терпят лишения, и мороз не слишком хватал за окоченевшие пальцы рук и ног. Но, что ни говори, зима есть зима, и она всегда берет свое.
Центральное отопление в городской управе не работало. Железные печки-времянки были установлены только в наиболее важных и больших помещениях. Их трубы через заколоченные досками и прессованным картоном окна были выведены наружу. В комнатах, где были такие печки, собирался весь персонал управы. В те дни трудно было достать даже плохой, засоренный породой уголь. Дома, если они вообще отапливались, чаще всего обходились угольной крошкой. В марте погода немного улучшилась, все возвещало о приближении весны. Однако вскоре небо снова покрылось грязными облаками, и на улицах стояли лужи.
Несмотря на это, пятнадцатого марта, в соответствии с постановлением, топить прекратили. Служащие в учреждениях сидели в пальто, писали в перчатках с обрезанными пальцами, а лысые не снимали шляп.
Сирмаи довольно скоро втянулся в ритм привычной для него деловой жизни. Каждый день утром, ровно в девять, под бой часов, он, в своем зимнем пальто с меховым воротником, быстро поднимался по широкой лестнице, не обращая внимания на выстроившихся в ряд и приветствовавших его сослуживцев. Он вдыхал в себя по-домашнему знакомый воздух, насыщенный пылью, пропитанный запахом еще не просохших полов, человеческих тел и овчин. Для него это стало таким же привычным, как утром стаканчик виноградной палинки, после которого человек крякнет, потянется и весь будто оживет.
Все больше и больше посетителей из общей комнаты секретариата сворачивало к его двери. Среди них были не только хорошо одетые господа, но и обладатели овчинных тулупов. Сирмаи старался, чтобы каждый, кто обращался к нему с просьбой, тут же, из его рук, получал и решение. С другой стороны, он воздерживался от самостоятельных действий, обсуждал все с Андришкой и в зависимости от его мнения делал вывод. Он заранее решил, что в первый месяц ограничится лишь позицией наблюдателя, и строго придерживался этого. Он затребовал много старых дел и постепенно втянулся в общественную жизнь города, посещал подряд все собрания и конференции различных партий, побывал даже на собрании Демократического союза венгерских женщин. Он прочитывал все газеты, ездил на предприятия.
С Андришкой он установил сугубо официальные отношения, старался держаться от него подальше, избегал трений. Это устраивало и Андришку, который считал такие отношения наиболее правильными и, чтобы не изменять их, не признавался даже в том, что уважает в своем заместителе (превращение Сирмаи в заместителя бургомистра произошло без особого труда) его богатый опыт, замечательную память, глубокие юридические знания и навыки администратора. Со своей стороны и Сирмаи, сохраняя на лице маску безразличия, в душе вынужден был согласиться, что бывший механик с кирпичного завода разумный, способный, энергичный и безусловно честный человек. И если бы не коренные противоречия, которые разделяли их, хотя, правда, пока еще и не прорывались наружу, Андришко был бы даже симпатичен Сирмаи.
Часто случалось, особенно в первые дни, что кое-кто из служащих городской управы, выражая свою радость по поводу возвращения Сирмаи на родину, старался прямо или косвенно очернить и унизить в его глазах бургомистра. Большинство делало это от души, некоторые же лишь для того, чтобы доказать Сирмаи свое усердие или отвести от себя подозрения, тем более что перед выборами в сорок пятом они слишком уж «красным» представляли себе будущее демократии и поэтому несколько настойчивее, чем следовало бы, рассказывали эпизоды из жизни своего «дяди», служившего в 1919 году в Красной Армии. А были и такие, кто пытался затевать подобные разговоры просто для того, чтобы очередной сплетней накалить атмосферу в управе.
Сирмаи, как правило, пропускал эти разговоры мимо ушей, а кое-кого даже ставил на место. Он осторожно выбирал себе сторонников – тех, на кого мог бы положиться, однако даже им не открывал своего истинного лица.
Месяц тактики выжидания подходил к концу, когда Сирмаи пригласил на беседу узкий круг своих друзей, причем каждому из них было сказано: «Будешь только ты, и никому не говори об этом!»
А вечером, тем, кто удивился, оказавшись вовсе не единственным гостем, он объяснил, что, дескать, кто-то, видно, с кем-то поделился и разговор стал известен другим.
– Не умеете конспирировать, как любят говорить коммунисты, и это главная ваша беда. Поэтому прежде всего прошу принять во внимание: о нашем разговоре ни сейчас, ни потом – ни звука даже друг с другом. Я связываю вас честным, благородным словом…
Его несколько резковатый тон никого не задел; более того, все в нетерпении и радостном ожидании поерзывали на своих местах. Гутхабер, громко выразив свою готовность молчать и требуя того же от остальных, способен был, кажется, в этот момент принести какую-нибудь кровавую клятву. И только Альбин Штюмер, прикрыв глаза, холодно и равнодушно воспринимал происходящее. Но каждый понимал, что ему, как беспартийному председателю национального комитета, нужно быть особенно осторожным. В свое время из двух кандидатов от партии мелких сельских хозяев Штюмера сочли более левым, и голоса коммунистов определили его назначение.
– Прежде всего я хотел бы сразу же получить прямой и честный ответ на один вопрос, – начал Сирмаи, удобно расположившись в кресле и словно собираясь излагать свое политическое кредо. – Считаете ли вы нормальным нынешнее положение в городе, в частности то, что бургомистром у нас Андришко, и т. д. и т. п.? Или же, исходя из ясно наметившихся теперь изменений в общем курсе развития страны (лучшее доказательство этому – результаты осенних выборов!), вы хотите своей работой содействовать нормализации жизни в стране?
– Вот именно! Наконец-то! – загорелся Гутхабер.
– Должен вам сказать, что я могу еще долго и так же спокойно и согласованно работать с бургомистром, которого вы избрали. Если хотите, могу даже угождать ему. Я могу сидеть и ждать, а перемены в стране произойдут и без вашего участия.
Он говорил ровно, с еле заметной холодной иронией в голосе, и этим еще больше разжигал страсти у своих слушателей. Все зашумели:
– Конечно, пора действовать!
– Нужно все менять!
Тут уже и Альбин Штюмер рискнул заявить:
– В нашем городе ни в коем случае не должно быть места чужеродному телу, мешающему развитию страны…
– В таком случае я хотел бы обратить ваше внимание, – продолжал уже несколько более уверенно Сирмаи, – на вашу основную тактическую ошибку. Вы оцениваете людей по их партийным значкам, и именно в этом – грубая ошибка. Я же сначала смотрю на человека, и только потом – на его значок. Возьмем, к примеру, сына Ловаша: он вступил в компартию. Я же его знаю давно как юношу, который все видит… в несколько розовом свете. Между нами говоря, именно это я и написал в свое время в его характеристике. И сегодня я ничего иного в нем не вижу. Из сына Фрици Ловаша никогда не получится коммунист, даже если он сам и считает себя коммунистом. Совсем иное, Альбин, помощник редактора вашей газеты… этот, как его… Дюла Шипои.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17