.. Посмотрите, как идут корпуса? Вся линия фронта принимает форму выпуклой дуги, и нам предлагается наступать центральными корпусами еще дальше на север и северо-запад. А фланги? Первый корпус стоит на месте, нам не разрешено двигать его дальше Сольдау. Справа, шестой, отстает от тринадцатого, тринадцатый начинает висеть правым флангом в воздухе... Считаю, нельзя согласиться с телеграммой главнокомандующего. Надо доложить ему наши соображения.
Постовский отвернулся от Вялова, посмотрел на Самсонова, словно говоря: "Что он плетет? Разве мы не обращались?"
- Да, доложить наши соображения, - задумчиво вымолвил Александр Васильевич. Может быть, и вправду надо поехать в Белосток и объяснить Якову Григорьевичу? Не исключено, что он поймет.
- Ехать к Жилинскому оспаривать его директиву? - воскликнул Постовский. - Это безумие! Я знаю главнокомандующего, да и вы, Александр Васильевич, знаете... Что будут говорить о нашем штабе? Это позор! Лучше сразу в отставку...
- Да, полной ясности о силах немцев у нас нет, - сказал Самсонов. - Мы во многом вращаемся вокруг общих фраз и предчувствий. Придется принимать направление на Зенбург - Алленштейн...
- И послать в Белосток генерал-квартирмейстера! - подхватил Постовский с облегчением, так как спихивал всю ответственность на штаб фронта и отчасти на Филимонова.
- Согласен! - решительно произнес Самсонов и, обращаясь к Филимонову, который молча, с обычной злой напряженностью в лице слушал опоры. - Николай Григорьевич, потрудитесь сегодня же подготовить записку и выехать.
После этого всем стало ясно - командующий уступил начальнику штаба.
Лебедев и Вялов поглядели друг на друга, отвели взгляды, как будто сказали, что отныне иллюзий нет.
Александр Васильевич поблагодарил офицеров, чувствуя перед ними вину. Сейчас он подпишет ошибочную директиву, и тысячи солдат пойдут дальше, веря в отцов-командиров и твердя молитву об отечестве. А потом?
* * *
Генерал-квартирмейстер Филимонов прибыл в штаб фронта ранним утром. Его принял рослый дежурный офицер. Жилинский и Орановский еще спали.
Дежурный офицер был свеж, выбрит, пах цветочным одеколоном Брокара. Сорокавосьмилетнему Филимонову было неприятно с ним разговаривать, глядя снизу вверх. Он потребовал доложить о себе генерал-майору Леонтьеву, генерал-квартирмейстеру штаба фронта.
- Безотлагательно! - решительно произнес Филимонов.
Против опасений Жилинский принял его скоро. Может быть, и не спал старик, и дежурный просто врал.
Зато Орановский и Леонтьев, сцепив зубы, боролись с зевотой. Допоздна, что ли, сочиняли свои нелепые директивы?
Жилинский читал без очков, самсоновское письмо держал далеко от глаз. Его бледно-серое лицо было каменно-спокойно, нижняя губа чуть оттопырена, темнела темная бородавка на гладко выбритом сильном подбородке.
- Вы там забываетесь! - вдруг, не поднимая глаз, скрипучим голосом сказал главнокомандующий. - Вам же ясно говорится - перед вами совсем мало германских войск. Чего вы испугались? Откуда у генерала Самсонова такая осторожность?
Филимонов похолодел от злости, но молчал.
- Армия уже непростительно отстала! - продолжал Жилинский. - Генерал Ренненкампф гонит разбитых тевтонов прямо в клетку, вам остается только захлопнуть дверцы... Что вам поручено передать на словах? Главнокомандующий посмотрел на Филимонова. - Александр Васильевич что-нибудь говорил?
- Он обеспокоен, - ответил Филимонов. - На левом фланге скапливают значительные силы.
- Чепуха! - сказал Жилинский. - Передайте своему командующему: видеть противника там, где его нет - трусость. А трусить я не позволю генералу Самсонову и требую от него продолжить наступление. Немедленно возвращайтесь и передайте, что я сказал, слово в слово! Пусть о себе поменьше печется.
* * *
Когда возле деревень Орлау и Франкенау отгремел кровопролитный бой, возле деревни Линиау части второй пехотной дивизии двигались по узкому шоссе среди леса. Пехота шагала с обеих сторон, а посередине - восьмиорудийная конная батарея с зарядными ящиками. Пушки и повозки обгоняли роты, батарейцы глядели сверху вниз на пехотинцев, пехотинцы снизу вверх на батарейцев, и те, и другие искали что-то в незнакомых физиономиях, будто хотели узнать, как случайным соседям, легче или тяжелее?
К передку второго орудия был привязан большой гусь, который зло шипел и гагакал, а вся пехота махала на него, дразнила.
- Кавалерия! - крикнули впереди.
И как ветер по траве пронеслось по цепочкам, - головы вытянулись, рты приоткрылись, брови насупились.
- Кавалерия! Все замерли и тотчас кинулись бежать. Батарея бежать мешала.
- Давай! Рысью! - кричали сзади. - Рысью! Где кавалерия? Откуда? А если бы и была, то могла бы на узком шоссе двинуться не больше чем по два в ряд! Но кто об этом думал!
Батарея развернулась, пошла рысью, прислуга взлетела на передки, на зарядные ящики, а пехота мчалась по обеим сторонам. То один бросался с правой стороны на подручных лошадей, и ездовые нагайками безжалостно сбрасывали его, то другой кидался на лафет орудия и падал под колеса, переезжавшие его и отбрасывавшие под копыта следующего передка, то третий пытался залезть на зарядный ящик, где едва держались на багаже сами хозяева, и батарейцы сбрасывали пехотинца вниз.
Сзади выстрелили, снова выстрелили. Никто не понимал, откуда стреляют, где кавалерия. Отчаяние несло людей. Да это уже были и не люди - безумцы...
Полковник Крымов был с кавалерийской дивизией возле деревни Фалькгейм, когда прискакал запыленный казак и доложил, что пехота просит немедленной помощи.
Крымов пытался вытянуть из гонца какое-нибудь объяснение, но тот отвечал: - Там трошки, поперепуталось.
Крымов полным ходом бросился в Линау.
Паника уже выдохлась. Люди сидели и лежали на земле среди раненых и раздавленных. Разбитый зарядный ящик с вывороченными колесами соседствовал с лошадиным трупом. Улыбаясь застывшей улыбкой, глядел в небо молодой бородатый батареец.
Скорбь и отчаяние охватило Крымова при виде этой картины самоуничтожения. Неужели так сильно натянута жила?
К полковнику подошел подполковник, командир батареи, его глаза были как у рыбы, он хотел, чтобы Крымов объяснил какую-то внутреннюю причину паники.
Крымов ответил, что не знает, и проехал дальше. Прислонившись спиной к сосне, силился встать пехотинец с потным, искаженным страданием лицом. На нем не было заметно ни одной царапины.
Крымов послал к нему на помощь казака, тот вернулся и сказал, что у мужика ноги перееханы.
И Крымов больше не смотрел по сторонам, поехал в Скотау, к генералу Мингину, сообщить о несчастье.
- Но почему же так легко здесь лопнула жила? - недоумевал полковник. Почему катастрофа так близко от удачи?
Он вспомнил вчерашнюю неразбериху при переправе кавалерии у Грушки, брошенные жителями деревни, загадочную пустоту, куда входила армия, и тянувшиеся вдоль озер за Лаутенбургом германские колонны, - все это вызывало и в нем тревогу. Но Крымов заглушал ее, находил объяснения... Может быть, предчувствие п о с л е д н е г о передавалось серым героям?
От Линау до Скотау - около пяти верст, а там дальше - Франкенау и полоса пятнадцатого корпуса, где утром был бой.
Крымов увидел малый результат этого боя на перевязочном пункте Нижегородского полка в Скотау.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59