.. и знаете...
- Знаю, знаю. Но если грудь, вам бы скорее к Эку, а не к Шульпу.
- А я, знаете, все собирался к Боткину . и вдруг...
- Ну, Боткин кусается, - заметил генерал.
- Ах, нет, он совсем не кусается; я слышал, он такой внимательный и все предскажет вперед.
- Его превосходительство заметил насчет цены, - поправил чиновник.
- Ах, что вы, всего три целковых, и он так осматривает, и рецепт... и я непременно хотел, потому что мне говорили... Что же, господа, как же мне, к Эку или к Боткину?
- Что? Куда? - приятно хохоча, заколыхался труп генерала. Чиновник вторил ему фистулой.
- Милый мальчик, милый, радостный мальчик, как я тебя люблю! восторженно взвизгнула Авдотья Игнатьевна. - Вот если б этакого подле положили!
Нет, этого уж я не могу допустить! и это современный мертвец! Однако послушать еще и не спешить заключениями. Этот сопляк новичок - я его давеча в гробу помню - выражение перепуганного цыпленка, наипротивнейшее в мире! Однако что далее.
_______________
Но далее началась такая катавасия, что я всего и не удержал в памяти, ибо очень многие разом проснулись: проснулся чиновник, из статских советников, и начал с генералом тотчас же и немедленно о проекте новой подкомиссии в министерстве - дел и о вероятном, сопряженном с подкомиссией, перемещении должностных лиц, чем весьма и весьма развлек генерала. Признаюсь, я и сам узнал много нового, так что подивился путям, которыми можно иногда узнавать в сей столице административные новости. Затем полупроснулся один инженер, но долго еще бормотал совершенный вздор, так что наши и не приставали к нему, а оставили до времени вылежаться. Наконец, обнаружила признаки могильного воодушевления схороненная поутру под катафалком знатная барыня. Лебезятников (ибо льстивый и ненавидимый мною надворный советник, помещавшийся подле генерала Первоедова, по имени оказался Лебезятниковьм) очень суетился и удивлялся, что так скоро на этот раз все просыпаются. Признаюсь, удивился и я; впрочем, некоторые из проснувшихся были схоронены еще третьего дня, как, например, одна молоденькая очень девица, лет шестнадцати, но все хихикавшая... мерзко и плотоядно хихикавшая.
- Ваше превосходительство, тайный советник Тарасевич просыпаются! возвестил вдруг Лебезятников с чрезвычайною торопливостью.
- А? что? - брезгливо и сюсюкающим голосом прошамкал вдруг очнувшийся тайный советник. В звуках голоса было нечто капризно-повелительное. Я с любопытством прислушался, ибо в последние дни нечто слышал о сем Тарасевиче
- соблазнительное и тревожное в высшей степени.
- Это я-с, ваше превосходительство, покамест всего только я-с.
- Чего просите и что вам угодно?
- Единственно осведомиться о здоровье вашего превосходительства; с непривычки здесь каждый с первого разу чувствует себя как бы в тесноте-с... Генерал Первоедов желал бы иметь честь знакомства с вашим превосходительством и надеются...
- Не слыхал.
- Помилуйте, ваше превосходительство, генерал Первоедов, Василий Васильевич...
- Вы генерал Первоедов?
- Нет-с, ваше превосходительство, я всего только надворный советник Лебезятников-с к вашим услугам, а генерал Первоедов...
- Вздор! И прошу вас оставить меня в покое.
- Оставьте, - с достоинством остановил наконец сам генерал Первоедов гнусную торопливость могильного своего клиента.
- Не проснулись еще, ваше превосходительство, надо иметь в виду-с; это они с непривычки-с: проснутся и тогда примут иначе-с...
- Оставьте, - повторил генерал.
- Василий Васильевич! Эй вы, ваше превосходительство! - вдруг громко и азартно прокричал подле самой Авдотьи Игнатьевны один совсем новый голос - голос барский и дерзкий, с утомленным по моде выговором и с нахальною его скандировкою, - я вас всех уже два часа наблюдаю; я ведь три дня лежу; вы помните меня, Василий Васильевич? Клиневич, у Волоконских встречались, куда вас, не знаю почему, тоже пускали.
- Как, граф Петр Петрович... да неужели же вы... и в таких молодых годах.. Как сожалею!
- Да я и сам сожалею, но только мне все равно, и я хочу отвсюду извлечь все возможное. И не граф, а барон, всего только барон. Мы какие-то шелудивые баронишки, из лакеев, да и не знаю почему, наплевать. Я только негодяй псевдовысшего света и считаюсь "милым полисоном". Отец мой какой-то генералишка, а мать была когда-то принята en haut lieu. Я с Зифелем-жидом на пятьдесят тысяч прошлого года фальшивых бумажек провел, да на него и донес, а деньги все с собой Юлька Charpentier de Lusignan увезла в Бордо. И, представьте, я уже совсем был помолвлен - Щевалевская, трех месяцев до шестнадцати недоставало, еще в институте, за ней тысяч девяносто дают. Авдотья Игнатьевна, помните, как вы меня, лет пятнадцать назад, когда я еще был четырнадцатилетним пажом, развратили?
- Ах, это ты, негодяй, ну хоть тебя бог послал, а то здесь.
- Вы напрасно вашего соседа негоцианта заподозрили в дурном запахе... Я только молчал да смеялся. Ведь это от меня; меня так в заколоченном гробе и хоронили.
- Ах, какой мерзкий! Только я все-таки рада; вы не поверите, Клиневич, не поверите, какое здесь отсутствие жизни и остроумия.
- Ну да, ну да, и я намерен завести здесь нечто оригинальное. Ваше превосходительство, - я не вас, Первоедов, -ваше превосходительство, другой, господин Тарасович, тайный советник! Откликнитесь! Клиневич, который вас к
m-lle Фюри постом возил, слышите?
- Я вас слышу, Клиневич, и очень рад, и поверь-те...
- Ни на грош не верю, и наплевать. Я вас, милый старец, просто расцеловать хочу, да, слава богу, не могу. Знаете вы, господа, что этот grand-pere сочинил? Он третьего дня аль четвертого помер и, можете себе представить, целых четыреста тысяч казенного недочету оставил? Сумма на вдов и сирот, и он один почему-то хозяйничал, так что его под конец лет восемь не ревизовали. Воображаю, какие там у всех теперь длинные лица и чем они его поминают? Не правда ли, сладострастная мысль! Я весь последний год удивлялся, как у такого семидесятилетнего старикашки, подагрика и хирагрика, уцелело еще столько сил на разврат, и - и вот теперь и разгадка! Эти вдовы и сироты - да одна уже мысль о них должна была раскалять его!.. Я про это давно уже знал, один только я и знал, мне Charpentier передала, и как я узнал, тут-то я на него, на святой, и налег по-приятельски: "Подавай двадцать пять тысяч, не то завтра обревизуют"; так, представьте, у него только тринадцать тысяч тогда нашлось, так что он, кажется, теперь очень кстати помер. Grand-pere, grand-pere, слышите?
- Cher Клиневич, я совершенно с вами согласен, и напрасно вы... пускались в такие подробности. В жизни столько страданий, истязаний и так мало возмездия... я пожелал наконец успокоиться и, сколько вижу, надеюсь извлечь и отсюда все...
- Бьюсь об заклад, что он уже пронюхал Катишь Берестову!
- Какую?.. Какую Катишь? - плотоядно задрожал голос старца.
- А-а, какую Катишь? А вот здесь, налево, в пяти шагах от меня, от вас в десяти. Она уж здесь пятый день, и если б вы знали, grand-pere, что это за мерзавочка... хорошего дома, воспитанна и - монстр, монстр до последней степени! Я там ее никому не показывал, один я и знал... Катишь, откликнись!
- Хи-хи-хи! - откликнулся надтреснутый звук девичьего голоска, но в нем послышалось нечто вроде укола иголки. - Хи-хи-хи!
- И блон-ди-ночка? - обрывисто в три звука пролепетал grand-pere.
- Хи-хи-хи!
- Мне... мне давно уже, - залепетал, задыхаясь, старец, - нравилась мечта о блондиночке.
1 2 3 4 5
- Знаю, знаю. Но если грудь, вам бы скорее к Эку, а не к Шульпу.
- А я, знаете, все собирался к Боткину . и вдруг...
- Ну, Боткин кусается, - заметил генерал.
- Ах, нет, он совсем не кусается; я слышал, он такой внимательный и все предскажет вперед.
- Его превосходительство заметил насчет цены, - поправил чиновник.
- Ах, что вы, всего три целковых, и он так осматривает, и рецепт... и я непременно хотел, потому что мне говорили... Что же, господа, как же мне, к Эку или к Боткину?
- Что? Куда? - приятно хохоча, заколыхался труп генерала. Чиновник вторил ему фистулой.
- Милый мальчик, милый, радостный мальчик, как я тебя люблю! восторженно взвизгнула Авдотья Игнатьевна. - Вот если б этакого подле положили!
Нет, этого уж я не могу допустить! и это современный мертвец! Однако послушать еще и не спешить заключениями. Этот сопляк новичок - я его давеча в гробу помню - выражение перепуганного цыпленка, наипротивнейшее в мире! Однако что далее.
_______________
Но далее началась такая катавасия, что я всего и не удержал в памяти, ибо очень многие разом проснулись: проснулся чиновник, из статских советников, и начал с генералом тотчас же и немедленно о проекте новой подкомиссии в министерстве - дел и о вероятном, сопряженном с подкомиссией, перемещении должностных лиц, чем весьма и весьма развлек генерала. Признаюсь, я и сам узнал много нового, так что подивился путям, которыми можно иногда узнавать в сей столице административные новости. Затем полупроснулся один инженер, но долго еще бормотал совершенный вздор, так что наши и не приставали к нему, а оставили до времени вылежаться. Наконец, обнаружила признаки могильного воодушевления схороненная поутру под катафалком знатная барыня. Лебезятников (ибо льстивый и ненавидимый мною надворный советник, помещавшийся подле генерала Первоедова, по имени оказался Лебезятниковьм) очень суетился и удивлялся, что так скоро на этот раз все просыпаются. Признаюсь, удивился и я; впрочем, некоторые из проснувшихся были схоронены еще третьего дня, как, например, одна молоденькая очень девица, лет шестнадцати, но все хихикавшая... мерзко и плотоядно хихикавшая.
- Ваше превосходительство, тайный советник Тарасевич просыпаются! возвестил вдруг Лебезятников с чрезвычайною торопливостью.
- А? что? - брезгливо и сюсюкающим голосом прошамкал вдруг очнувшийся тайный советник. В звуках голоса было нечто капризно-повелительное. Я с любопытством прислушался, ибо в последние дни нечто слышал о сем Тарасевиче
- соблазнительное и тревожное в высшей степени.
- Это я-с, ваше превосходительство, покамест всего только я-с.
- Чего просите и что вам угодно?
- Единственно осведомиться о здоровье вашего превосходительства; с непривычки здесь каждый с первого разу чувствует себя как бы в тесноте-с... Генерал Первоедов желал бы иметь честь знакомства с вашим превосходительством и надеются...
- Не слыхал.
- Помилуйте, ваше превосходительство, генерал Первоедов, Василий Васильевич...
- Вы генерал Первоедов?
- Нет-с, ваше превосходительство, я всего только надворный советник Лебезятников-с к вашим услугам, а генерал Первоедов...
- Вздор! И прошу вас оставить меня в покое.
- Оставьте, - с достоинством остановил наконец сам генерал Первоедов гнусную торопливость могильного своего клиента.
- Не проснулись еще, ваше превосходительство, надо иметь в виду-с; это они с непривычки-с: проснутся и тогда примут иначе-с...
- Оставьте, - повторил генерал.
- Василий Васильевич! Эй вы, ваше превосходительство! - вдруг громко и азартно прокричал подле самой Авдотьи Игнатьевны один совсем новый голос - голос барский и дерзкий, с утомленным по моде выговором и с нахальною его скандировкою, - я вас всех уже два часа наблюдаю; я ведь три дня лежу; вы помните меня, Василий Васильевич? Клиневич, у Волоконских встречались, куда вас, не знаю почему, тоже пускали.
- Как, граф Петр Петрович... да неужели же вы... и в таких молодых годах.. Как сожалею!
- Да я и сам сожалею, но только мне все равно, и я хочу отвсюду извлечь все возможное. И не граф, а барон, всего только барон. Мы какие-то шелудивые баронишки, из лакеев, да и не знаю почему, наплевать. Я только негодяй псевдовысшего света и считаюсь "милым полисоном". Отец мой какой-то генералишка, а мать была когда-то принята en haut lieu. Я с Зифелем-жидом на пятьдесят тысяч прошлого года фальшивых бумажек провел, да на него и донес, а деньги все с собой Юлька Charpentier de Lusignan увезла в Бордо. И, представьте, я уже совсем был помолвлен - Щевалевская, трех месяцев до шестнадцати недоставало, еще в институте, за ней тысяч девяносто дают. Авдотья Игнатьевна, помните, как вы меня, лет пятнадцать назад, когда я еще был четырнадцатилетним пажом, развратили?
- Ах, это ты, негодяй, ну хоть тебя бог послал, а то здесь.
- Вы напрасно вашего соседа негоцианта заподозрили в дурном запахе... Я только молчал да смеялся. Ведь это от меня; меня так в заколоченном гробе и хоронили.
- Ах, какой мерзкий! Только я все-таки рада; вы не поверите, Клиневич, не поверите, какое здесь отсутствие жизни и остроумия.
- Ну да, ну да, и я намерен завести здесь нечто оригинальное. Ваше превосходительство, - я не вас, Первоедов, -ваше превосходительство, другой, господин Тарасович, тайный советник! Откликнитесь! Клиневич, который вас к
m-lle Фюри постом возил, слышите?
- Я вас слышу, Клиневич, и очень рад, и поверь-те...
- Ни на грош не верю, и наплевать. Я вас, милый старец, просто расцеловать хочу, да, слава богу, не могу. Знаете вы, господа, что этот grand-pere сочинил? Он третьего дня аль четвертого помер и, можете себе представить, целых четыреста тысяч казенного недочету оставил? Сумма на вдов и сирот, и он один почему-то хозяйничал, так что его под конец лет восемь не ревизовали. Воображаю, какие там у всех теперь длинные лица и чем они его поминают? Не правда ли, сладострастная мысль! Я весь последний год удивлялся, как у такого семидесятилетнего старикашки, подагрика и хирагрика, уцелело еще столько сил на разврат, и - и вот теперь и разгадка! Эти вдовы и сироты - да одна уже мысль о них должна была раскалять его!.. Я про это давно уже знал, один только я и знал, мне Charpentier передала, и как я узнал, тут-то я на него, на святой, и налег по-приятельски: "Подавай двадцать пять тысяч, не то завтра обревизуют"; так, представьте, у него только тринадцать тысяч тогда нашлось, так что он, кажется, теперь очень кстати помер. Grand-pere, grand-pere, слышите?
- Cher Клиневич, я совершенно с вами согласен, и напрасно вы... пускались в такие подробности. В жизни столько страданий, истязаний и так мало возмездия... я пожелал наконец успокоиться и, сколько вижу, надеюсь извлечь и отсюда все...
- Бьюсь об заклад, что он уже пронюхал Катишь Берестову!
- Какую?.. Какую Катишь? - плотоядно задрожал голос старца.
- А-а, какую Катишь? А вот здесь, налево, в пяти шагах от меня, от вас в десяти. Она уж здесь пятый день, и если б вы знали, grand-pere, что это за мерзавочка... хорошего дома, воспитанна и - монстр, монстр до последней степени! Я там ее никому не показывал, один я и знал... Катишь, откликнись!
- Хи-хи-хи! - откликнулся надтреснутый звук девичьего голоска, но в нем послышалось нечто вроде укола иголки. - Хи-хи-хи!
- И блон-ди-ночка? - обрывисто в три звука пролепетал grand-pere.
- Хи-хи-хи!
- Мне... мне давно уже, - залепетал, задыхаясь, старец, - нравилась мечта о блондиночке.
1 2 3 4 5