Игла без нити. Улья не существует. Он не возникает в тот самый
миг, когда понимание подступает к воплощению в себе и собой "вещи",
которая, по всей видимости, и есть "улей". Брести через цивилизации
разрушенных метафор: дорога, язык, смерть с косой, обьятия, влага,
"я", воспоминания, история. Не следует также забывать и о том, что "я"
для нынешнего времени остается последней возможностью метадискурса,
единственным протагонистом какового в нынешней ситуации оно и есть...
проблема субьективации - тавтологии.
Впрочем культура/природа или все те же "я" - составляющие того же
кода. По поверхности чашки с чаем стелется сизый дымок. Испарение,
отсюда начинается строка. Иногда я готов спросить: возможно ли, что
кто-либо мог думать, мыслить свое "я" как некую непрерывную данность
вне самого думания или же, напротив, "я" ("моя самость", ость, ось
моего есть, мое присутствие), - это некое окончательно нерасщепляемое
единство, - происходит в процессе сознания как акта собирательно-
волевого? Что предполагает возможное размышление о нем в терминах
конца и цели или "описания". Однако "мое" рождение и смерть не могут
служить мне объектом моей мысли.3 Если бы это не было так
бессмысленно, об этом не стоило бы говорить.
Но тогда я, читающий его/ее "поэтическое произведение" (или просто
слушающий об изумляющей странности повседневного: реальность предстает
с такой силой, что неимоверно хочется проснуться), точно так же создаю
его/ее "я" (производя себя в их деятельности, направленной ко мне -
интерференция, не забыть - и уходящей дальше, сквозь, туда, где,
догадываюсь, испившего (испарение) всю кривизну постоянного удаления
вероятно пустынное свечение предвосхищения вещей, но до чего мне также
нет дела, как и до Рая) так, как делают они сами; иными словами, их
"я" является призведением моего собирательно-волевого усилия.
Таковы некоторые стороны логики здравого смысла, управляющей
действительно нескончаемым стремлением вымолвить "я" (не это ли и есть
желание?). Зачем это мне, черпающему наслаждение в проточном и
скользящем по мне и сквозь меня во всех направлениях теле? Однако
такая постановка вопроса преимущественно неверна, хотя бы потому, что
предполагает некоего отстоящего меня, т. е., того, кто задается
вопросом, того, кто существует прежде, чем глаза, восприятие, память,
чувствование, способность следовать кое-каким общепринятым правилам
(вызывающая с годами все более возрастающее недоумение) собираются в
то, что легче назвать импульсом преступить ограничение себя (но где
располагаются границы? но что осталось? - поверь, если бы мы остались
наедине, я больше чем уверен в том, что мне нечего было бы тебе
сказать, но, вне сомнения, ты все это знаешь и все вопросы, которые
____________________
3 Phenomenology of Perception. M. Merleu-Ponty, tr. from French,
Routledge & Kegan Poul, p. 364.
доносятся ко мне, преследуют лишь одну цель: не дать мне уснуть, не
дать предстать снова снам, этому немому трибуналу анатомического
театра, не способного отличить вчера от пространства, которым
обрушивается свет к зрачкам, неся им пустые раскаленные плоскогорья,
дороги чья белизна изымает меня со сцены беззвучного вопрошания:
однако к кому обращаюсь?), но ведь это "себя", из которого как бы
должен исходить импульс, отсутствует или присутствует постоянной
недостаточностью в значении.
Больше всего мне нравятся безличные предложения. Если не ошибаюсь,
Клейст: "только куклы свободны".
Они бескончны как безличные предложения. Кажется, это томило в свое
время Рильке. В английском даже безличное требует лица или числа, что
одно и то же - в украинском считать это лiчити, - наделять лицом?
различать? Означает ли грамматическое лицо конгруентность S логики или
нетождественность меня самому мне, вовлеченному в настоящее настоящего
рассуждения? Но я догадываюсь, о чем следовало уже начать или с чего
принято начинать - "ты".
"Ты" не существует так же, как не существует и "я". Я больше уверен в
том, что идет дождь, нежели в том, что действительно есть
необходимость говорить о существовании, хотя, быть может, это "вовсе
не дождь, но соседи сверху поливают цветы и вода, просачиваясь сквозь
цветочные ящики, стекает на мой балкон" и, вместе с тем, возможно
вполне, что все это предложение является безответственным
припоминанием эпизода из некогда прочитанного романа, что это - вполне
безличное предложение. The Persons of the Speed.
Безличная личность (предложение?) отсылает меня к христианству, к
psiche, к монадам и словарям, сросшимся страницами, описывающим self
как психическое ядро, центр, управляющий сознанием (возможно,
упрявляемый сознанием), а это в свой черед - к душному августовскому
дню в Ленинграде, когда, обливаясь потом в подвальном кафе дома
композиторов (шампанское было отвратительно) среди несмолкаемого гула
бесчисленных persons сидел над переводом доклада, который так и не был
прочитан. Теперь, однако, осень. Через несколько недель, человек,
вознамерившийся прочесть эти несколько страниц (здесь, скажет, все о
безразличии, о любви... но, может быть, и не о любви вовсе - отточие
легкопреодоломо), упрекнет меня в недобросовестности или во лжи, или в
эгоизме. Будет стоять зима. Весьма возможно. Зимой, когда слегка
вьюжит, необыкновенно приятно иметь возможность посетить приятеля,
особенно, если он работает кочегаром где-либо на Каменном острове, в
каком-нибудь безлюдном об эту пору и пустынном месте, скажем, на
лодочной станции. Лодки давно на берегу. Их медленно засыпает мокрый
снег. Если открыть топку котла и глядеть на эфирно-лазурные угли,
можно вполне обойтись одной бутылкой вина, предварительно согретой у
огня. В подступающих сумерках одинаково уместны разговоры как о
свойствах тимьяна, стиле Леонтьева, поэтике Витгенштейна, так и об
утренних болях в пояснице или же о преимуществах проведения летнего
сезона в столице. По возвращению домой же не менее приятно позвонить
кому-нибудь и сообщить, что о нем сегодня вспоминали в разговоре, с
тем чтобы минутой позже коснуться темы вымысла и лжи.
"Зимой, дорогой Том, мы с тобой оставим дела и попробуем выехать на
Залив, там, кажется, еще сохранился вполне дешевый по нынешним
временам ресторан "Волна"4. И вот там-то мы засядем дотемна, но,
конечно же так, чтобы не упустить электричку. Думается, что пятую
главу - вот и ей пришел черед - нашей книги непременно должно начать с
того случая, когда мы застряли под Армавиром, когда последнюю канистру
с горючим украл местный пастух, уверявший, что он мол сын местного
шамана и Фанни Каплан, сосланной сюда во время оно, утверждавший, что
он-де в три счета достанет спирта, но исчезнувший навеки вместе с
канистрой. Мы наченем с того, как появилась ворона и ты говорил с ней
и она плакала, и ты утешал ее, утирал слезы и шел точно такой же снег,
какой шел на Каменном острове лет двадцать тому, и какой будет идти,
когда мы обоснуемся в "Волне", и после нашей смерти, а за окнами сразу
же ляжет залив, ничем не отличимый от тусклого, ничего не отражающего
____________________
4 Не сохранился.
1 2 3 4
миг, когда понимание подступает к воплощению в себе и собой "вещи",
которая, по всей видимости, и есть "улей". Брести через цивилизации
разрушенных метафор: дорога, язык, смерть с косой, обьятия, влага,
"я", воспоминания, история. Не следует также забывать и о том, что "я"
для нынешнего времени остается последней возможностью метадискурса,
единственным протагонистом какового в нынешней ситуации оно и есть...
проблема субьективации - тавтологии.
Впрочем культура/природа или все те же "я" - составляющие того же
кода. По поверхности чашки с чаем стелется сизый дымок. Испарение,
отсюда начинается строка. Иногда я готов спросить: возможно ли, что
кто-либо мог думать, мыслить свое "я" как некую непрерывную данность
вне самого думания или же, напротив, "я" ("моя самость", ость, ось
моего есть, мое присутствие), - это некое окончательно нерасщепляемое
единство, - происходит в процессе сознания как акта собирательно-
волевого? Что предполагает возможное размышление о нем в терминах
конца и цели или "описания". Однако "мое" рождение и смерть не могут
служить мне объектом моей мысли.3 Если бы это не было так
бессмысленно, об этом не стоило бы говорить.
Но тогда я, читающий его/ее "поэтическое произведение" (или просто
слушающий об изумляющей странности повседневного: реальность предстает
с такой силой, что неимоверно хочется проснуться), точно так же создаю
его/ее "я" (производя себя в их деятельности, направленной ко мне -
интерференция, не забыть - и уходящей дальше, сквозь, туда, где,
догадываюсь, испившего (испарение) всю кривизну постоянного удаления
вероятно пустынное свечение предвосхищения вещей, но до чего мне также
нет дела, как и до Рая) так, как делают они сами; иными словами, их
"я" является призведением моего собирательно-волевого усилия.
Таковы некоторые стороны логики здравого смысла, управляющей
действительно нескончаемым стремлением вымолвить "я" (не это ли и есть
желание?). Зачем это мне, черпающему наслаждение в проточном и
скользящем по мне и сквозь меня во всех направлениях теле? Однако
такая постановка вопроса преимущественно неверна, хотя бы потому, что
предполагает некоего отстоящего меня, т. е., того, кто задается
вопросом, того, кто существует прежде, чем глаза, восприятие, память,
чувствование, способность следовать кое-каким общепринятым правилам
(вызывающая с годами все более возрастающее недоумение) собираются в
то, что легче назвать импульсом преступить ограничение себя (но где
располагаются границы? но что осталось? - поверь, если бы мы остались
наедине, я больше чем уверен в том, что мне нечего было бы тебе
сказать, но, вне сомнения, ты все это знаешь и все вопросы, которые
____________________
3 Phenomenology of Perception. M. Merleu-Ponty, tr. from French,
Routledge & Kegan Poul, p. 364.
доносятся ко мне, преследуют лишь одну цель: не дать мне уснуть, не
дать предстать снова снам, этому немому трибуналу анатомического
театра, не способного отличить вчера от пространства, которым
обрушивается свет к зрачкам, неся им пустые раскаленные плоскогорья,
дороги чья белизна изымает меня со сцены беззвучного вопрошания:
однако к кому обращаюсь?), но ведь это "себя", из которого как бы
должен исходить импульс, отсутствует или присутствует постоянной
недостаточностью в значении.
Больше всего мне нравятся безличные предложения. Если не ошибаюсь,
Клейст: "только куклы свободны".
Они бескончны как безличные предложения. Кажется, это томило в свое
время Рильке. В английском даже безличное требует лица или числа, что
одно и то же - в украинском считать это лiчити, - наделять лицом?
различать? Означает ли грамматическое лицо конгруентность S логики или
нетождественность меня самому мне, вовлеченному в настоящее настоящего
рассуждения? Но я догадываюсь, о чем следовало уже начать или с чего
принято начинать - "ты".
"Ты" не существует так же, как не существует и "я". Я больше уверен в
том, что идет дождь, нежели в том, что действительно есть
необходимость говорить о существовании, хотя, быть может, это "вовсе
не дождь, но соседи сверху поливают цветы и вода, просачиваясь сквозь
цветочные ящики, стекает на мой балкон" и, вместе с тем, возможно
вполне, что все это предложение является безответственным
припоминанием эпизода из некогда прочитанного романа, что это - вполне
безличное предложение. The Persons of the Speed.
Безличная личность (предложение?) отсылает меня к христианству, к
psiche, к монадам и словарям, сросшимся страницами, описывающим self
как психическое ядро, центр, управляющий сознанием (возможно,
упрявляемый сознанием), а это в свой черед - к душному августовскому
дню в Ленинграде, когда, обливаясь потом в подвальном кафе дома
композиторов (шампанское было отвратительно) среди несмолкаемого гула
бесчисленных persons сидел над переводом доклада, который так и не был
прочитан. Теперь, однако, осень. Через несколько недель, человек,
вознамерившийся прочесть эти несколько страниц (здесь, скажет, все о
безразличии, о любви... но, может быть, и не о любви вовсе - отточие
легкопреодоломо), упрекнет меня в недобросовестности или во лжи, или в
эгоизме. Будет стоять зима. Весьма возможно. Зимой, когда слегка
вьюжит, необыкновенно приятно иметь возможность посетить приятеля,
особенно, если он работает кочегаром где-либо на Каменном острове, в
каком-нибудь безлюдном об эту пору и пустынном месте, скажем, на
лодочной станции. Лодки давно на берегу. Их медленно засыпает мокрый
снег. Если открыть топку котла и глядеть на эфирно-лазурные угли,
можно вполне обойтись одной бутылкой вина, предварительно согретой у
огня. В подступающих сумерках одинаково уместны разговоры как о
свойствах тимьяна, стиле Леонтьева, поэтике Витгенштейна, так и об
утренних болях в пояснице или же о преимуществах проведения летнего
сезона в столице. По возвращению домой же не менее приятно позвонить
кому-нибудь и сообщить, что о нем сегодня вспоминали в разговоре, с
тем чтобы минутой позже коснуться темы вымысла и лжи.
"Зимой, дорогой Том, мы с тобой оставим дела и попробуем выехать на
Залив, там, кажется, еще сохранился вполне дешевый по нынешним
временам ресторан "Волна"4. И вот там-то мы засядем дотемна, но,
конечно же так, чтобы не упустить электричку. Думается, что пятую
главу - вот и ей пришел черед - нашей книги непременно должно начать с
того случая, когда мы застряли под Армавиром, когда последнюю канистру
с горючим украл местный пастух, уверявший, что он мол сын местного
шамана и Фанни Каплан, сосланной сюда во время оно, утверждавший, что
он-де в три счета достанет спирта, но исчезнувший навеки вместе с
канистрой. Мы наченем с того, как появилась ворона и ты говорил с ней
и она плакала, и ты утешал ее, утирал слезы и шел точно такой же снег,
какой шел на Каменном острове лет двадцать тому, и какой будет идти,
когда мы обоснуемся в "Волне", и после нашей смерти, а за окнами сразу
же ляжет залив, ничем не отличимый от тусклого, ничего не отражающего
____________________
4 Не сохранился.
1 2 3 4