П. Петров и др.).
Устинов, приезжая в Ленинград в 1922–1925 годах, частенько захаживал к Гариным в гостиницу «Астория» (1-й Дом Советов). Чаровница, по старой моде, вела фотоальбом (1904–1935), вклеивала в него снимки знаменитостей с их лестными для нее автографами. Альбом хранится в Пушкинском Доме, в нем нет ни строчки Есенина. Но Устинов руку приложил, «…для нас суп Нины Михайловны, – писал он, – значительно полезнее, чем наши стихи, статьи и рассказы. 1.VIII.1922».
Рядом автограф стихотворца Василия Князева: «Тов. Гарину. Сережа, говорят, Ильич умер. Немедленно узнай по телефону и сообщи мне. …твой В. Князев». На следующей странице комплименты Гариной поэта Ильи Садофьева, заведующего редакцией вечерней «Красной газеты» Ионы Кугеля и других лиц, так или иначе причастных к «зачистке» следов злодеяния в «Англетере».
В газетных и журнальных публикациях достаточно проанализированы сфальсифицированные мемуары публициста Устинова и, хотим надеяться, убедительно доказано: в декабре 1925 года нога его не ступала в «Англетер». Чтобы не повторяться, резюмируем аргументы в пользу нашего вывода.
Первое: в контрольно-финансовых журналах (они составлялись дважды в году) постояльцев «Англетера» (1925–1926 гг.) фамилия Устинова, как и Есенина, отсутствует.
Второе: 130-й номер гостиницы, где якобы поселился журналист с женой, – особенный, смежный с 131-м, который в списках не значится, но фигурирует в инвентаризационной описи. В этой комнате и рядом с ней обычно прописывались «военнослужащие», то есть сдвоенный, можно думать, номер представлял собой штаб-квартиру ГПУ. В 130-м, гласит декабрьское примечание 1925 года к списку жильцов, был арестован ГПУ некий Евгений Васильевич Кушников. По-видимому, его «изъяли», дабы срочно «поселить» туда Устинова. Напомним, ранее в том же номере обитал автор лживой книги «На рассвете и на закате» Лев Рубинштейн.
Третье: странный есенинский «друг» – его никто из ленинградских литераторов (Эрлих не в счет) не видел 28 декабря в 5-м номере, во всяком случае из тех, кто написал об этом воспоминания (Ин. Оксенов, Н. Никитин и др.). Никто не заметил его и при прощании с телом поэта и Доме писателей, и на церемонии проводов гроба на железнодорожный вокзал.
Четвертое: воспоминания (газетный и книжный варианты) лжеопекуна Есенина о его пребывании в «Англетере» полны грубых противоречий и даже нелепостей. Ссылки Устинова на других так называемых гостей 5-го номера, например Сергея Семенова, не находят письменного подтверждения последних, в том числе и упомянутого писателя.
Пятое: насквозь надуманные и глупейшие мемуары (см. Приложение) Нины Гариной, приятельницы Устинова, лишь подтверждают фикцию о проживании журналиста в «Англетере». Мемуаристка перестаралась в защите друга семьи, в очернении Есенина, заставила нас пристальнее присмотреться к Гарину-Гарфильду, сыгравшему, на наш взгляд, пока до конца не выясненную пагубную роль в посмертной судьбе поэта.
Написаны мемуары («Есенин С. А. и Устинов Г. Ф.») в 1935 году, когда еще память Гариной была свежа на десятилетнее прошлое, но тем более поражаешься грубым и пошловатым ее выдумкам. Она свидетельствует, к примеру: 28 декабря 1925 года, в 1 час ночи, ей позвонил из «Англетера» Устинов и сказал: «…они с Сереженькой собираются к нам… Сереженька стоит тут же рядом». Затем якобы взял телефонную трубку Есенин, но Н. М. Гарина поняла, «что они оба уже совершенно готовы», и отказала хмельным визитерам. 28 декабря, около пяти часов утра, рассказывает дальше Гарина, ей кто-то позвонил из «Англетера» и сообщил о смерти поэта. Примерно в семь часов утра она «мчалась на извозчике в гостиницу совершенно раздетая, в халате, в накинутой сверху шубе и в незастегнутых ботах». «Кроме Устинова, в комнате уже были И. И. Садофьев, Н. Н. Никитин…» В ответ на гневную тираду Гариной: «Ну, что?! Сделали свое дело?! Довели, мерзавцы!» Устинов будто бы обиженно ответил: «А ты сама… вчера…» (т. е. не пустила к себе домой) – и залился слезами.
Опровергнуть воспоминательницу не стоит труда – настолько она завралась (одно появление в семь часов утра Садофьева и Никитина в номере Устинова прямо свидетельствует о беспардонной лжи). Мемуаристка настрочила и много другой чепухи: «По словам Устинова, они после разговора со мной (по телефону. – В.К.) больше ничего не пили. Есенин очень нервничал… И вскоре ушел к себе в комнату. Устинов к нему заглядывал раза два, звал обратно, посидеть с ним. Есенин не пошел. И в третий раз, когда Устинов пошел опять, заглянул к Сереженьке своему, его уже не было в живых…»
Н.М. Гарина даже не удосужилась прочитать опубликованные заметки на ту же тему «заместителя папы» (так называл себя Устинов в ее семье), полностью опровергающие ее замыслы.
Сумбур Гариной любопытен в другом отношении: симпатизируя Устинову, лучшему другу своей семьи, она характеризует его «настоящим, неизлечимым алкоголиком и изломанным, искалеченным человеком», что недалеко от истины. Но для чего и во имя чего сочинялись предельно фальшивые фантасмагории? Ответ, мы полагаем, один: чтобы, не дай Бог, на ее мужа, Гарина-Гарфильда, не упало подозрение в его хотя бы отдаленной причастности к преступлению.
Опускаем подробности. Устинов отдал свое имя (скорей всего, его и не спрашивали) для организованной мистификации. Он играл роль призрака, убедившего советских обывателей в правдивости официальной версии смерти поэта (как не поверить – свидетельствует, уверяют газеты, близкий друг Есенина). Ход дьявольский, он увел исследователей на изначально ложную дорогу исканий истины. Но, как известно, все тайное рано или поздно становится явным. Когда-нибудь прояснится и загадочная смерть в 1932 году и самого Устинова – его нашли в петле в собственной московской квартире. То ли его «убрали», так как он «слишком много знал», то ли несчастного совесть замучила.
Существенное примечание: после кошмара в «Англетере», в 1926–1927 годах, Устинова печатали, как никогда, щедро (роман «Черный ветер», прозаические сборники «Пропащие годы», «Человеческое» и др.). Идеологи убийства поэта тогда же открыли просторную хлебную лазейку и другим послушным конспираторам, причастным к заметанию следов преступления: Николаю Брыкину («Дурак с партийным билетом», – окрестил его литератор Г. Матвеев на одном из писательских собраний в 1940 г.), автору (?) сфабрикованного репортажа из «Англетера», Михаилу Фроману, понятому, поставившему подпись в сфальсифицированном милицейском протоколе, Вольфу Эрлиху, заглавной фигуре грязного дела.
ГЛАВА IX
БЕСТИЯ ИЗ «КРАСНОЙ ГАЗЕТЫ» И ДРУГИЕ
Проницательные читатели и наши сердитые оппоненты конечно же заметили – еще ничего не сказано о жене журналиста Устинова – Елизавете Алексеевне, жившей, согласно казенной версии, в 130-м номере «Англетера» и, если верить семейному дуэту, души не чаявшей в Есенине.
Выше говорилось – «мальчика-то и не было». А была ли «девочка»? Предвидим возмущенный ропот наших критиков, поверивших официальной пропаганде. Как же так, скажут они, – ведь Устинова оставила на эту тему воспоминания – разве недостаточно? Многие газеты сообщали о ее искреннем расположении к Есенину.
«Тетю Лизу» (как и ее псевдосупруга) в те декабрьские дни в Ленинграде никто не видел, не описал ее внешности, не разговаривал с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Устинов, приезжая в Ленинград в 1922–1925 годах, частенько захаживал к Гариным в гостиницу «Астория» (1-й Дом Советов). Чаровница, по старой моде, вела фотоальбом (1904–1935), вклеивала в него снимки знаменитостей с их лестными для нее автографами. Альбом хранится в Пушкинском Доме, в нем нет ни строчки Есенина. Но Устинов руку приложил, «…для нас суп Нины Михайловны, – писал он, – значительно полезнее, чем наши стихи, статьи и рассказы. 1.VIII.1922».
Рядом автограф стихотворца Василия Князева: «Тов. Гарину. Сережа, говорят, Ильич умер. Немедленно узнай по телефону и сообщи мне. …твой В. Князев». На следующей странице комплименты Гариной поэта Ильи Садофьева, заведующего редакцией вечерней «Красной газеты» Ионы Кугеля и других лиц, так или иначе причастных к «зачистке» следов злодеяния в «Англетере».
В газетных и журнальных публикациях достаточно проанализированы сфальсифицированные мемуары публициста Устинова и, хотим надеяться, убедительно доказано: в декабре 1925 года нога его не ступала в «Англетер». Чтобы не повторяться, резюмируем аргументы в пользу нашего вывода.
Первое: в контрольно-финансовых журналах (они составлялись дважды в году) постояльцев «Англетера» (1925–1926 гг.) фамилия Устинова, как и Есенина, отсутствует.
Второе: 130-й номер гостиницы, где якобы поселился журналист с женой, – особенный, смежный с 131-м, который в списках не значится, но фигурирует в инвентаризационной описи. В этой комнате и рядом с ней обычно прописывались «военнослужащие», то есть сдвоенный, можно думать, номер представлял собой штаб-квартиру ГПУ. В 130-м, гласит декабрьское примечание 1925 года к списку жильцов, был арестован ГПУ некий Евгений Васильевич Кушников. По-видимому, его «изъяли», дабы срочно «поселить» туда Устинова. Напомним, ранее в том же номере обитал автор лживой книги «На рассвете и на закате» Лев Рубинштейн.
Третье: странный есенинский «друг» – его никто из ленинградских литераторов (Эрлих не в счет) не видел 28 декабря в 5-м номере, во всяком случае из тех, кто написал об этом воспоминания (Ин. Оксенов, Н. Никитин и др.). Никто не заметил его и при прощании с телом поэта и Доме писателей, и на церемонии проводов гроба на железнодорожный вокзал.
Четвертое: воспоминания (газетный и книжный варианты) лжеопекуна Есенина о его пребывании в «Англетере» полны грубых противоречий и даже нелепостей. Ссылки Устинова на других так называемых гостей 5-го номера, например Сергея Семенова, не находят письменного подтверждения последних, в том числе и упомянутого писателя.
Пятое: насквозь надуманные и глупейшие мемуары (см. Приложение) Нины Гариной, приятельницы Устинова, лишь подтверждают фикцию о проживании журналиста в «Англетере». Мемуаристка перестаралась в защите друга семьи, в очернении Есенина, заставила нас пристальнее присмотреться к Гарину-Гарфильду, сыгравшему, на наш взгляд, пока до конца не выясненную пагубную роль в посмертной судьбе поэта.
Написаны мемуары («Есенин С. А. и Устинов Г. Ф.») в 1935 году, когда еще память Гариной была свежа на десятилетнее прошлое, но тем более поражаешься грубым и пошловатым ее выдумкам. Она свидетельствует, к примеру: 28 декабря 1925 года, в 1 час ночи, ей позвонил из «Англетера» Устинов и сказал: «…они с Сереженькой собираются к нам… Сереженька стоит тут же рядом». Затем якобы взял телефонную трубку Есенин, но Н. М. Гарина поняла, «что они оба уже совершенно готовы», и отказала хмельным визитерам. 28 декабря, около пяти часов утра, рассказывает дальше Гарина, ей кто-то позвонил из «Англетера» и сообщил о смерти поэта. Примерно в семь часов утра она «мчалась на извозчике в гостиницу совершенно раздетая, в халате, в накинутой сверху шубе и в незастегнутых ботах». «Кроме Устинова, в комнате уже были И. И. Садофьев, Н. Н. Никитин…» В ответ на гневную тираду Гариной: «Ну, что?! Сделали свое дело?! Довели, мерзавцы!» Устинов будто бы обиженно ответил: «А ты сама… вчера…» (т. е. не пустила к себе домой) – и залился слезами.
Опровергнуть воспоминательницу не стоит труда – настолько она завралась (одно появление в семь часов утра Садофьева и Никитина в номере Устинова прямо свидетельствует о беспардонной лжи). Мемуаристка настрочила и много другой чепухи: «По словам Устинова, они после разговора со мной (по телефону. – В.К.) больше ничего не пили. Есенин очень нервничал… И вскоре ушел к себе в комнату. Устинов к нему заглядывал раза два, звал обратно, посидеть с ним. Есенин не пошел. И в третий раз, когда Устинов пошел опять, заглянул к Сереженьке своему, его уже не было в живых…»
Н.М. Гарина даже не удосужилась прочитать опубликованные заметки на ту же тему «заместителя папы» (так называл себя Устинов в ее семье), полностью опровергающие ее замыслы.
Сумбур Гариной любопытен в другом отношении: симпатизируя Устинову, лучшему другу своей семьи, она характеризует его «настоящим, неизлечимым алкоголиком и изломанным, искалеченным человеком», что недалеко от истины. Но для чего и во имя чего сочинялись предельно фальшивые фантасмагории? Ответ, мы полагаем, один: чтобы, не дай Бог, на ее мужа, Гарина-Гарфильда, не упало подозрение в его хотя бы отдаленной причастности к преступлению.
Опускаем подробности. Устинов отдал свое имя (скорей всего, его и не спрашивали) для организованной мистификации. Он играл роль призрака, убедившего советских обывателей в правдивости официальной версии смерти поэта (как не поверить – свидетельствует, уверяют газеты, близкий друг Есенина). Ход дьявольский, он увел исследователей на изначально ложную дорогу исканий истины. Но, как известно, все тайное рано или поздно становится явным. Когда-нибудь прояснится и загадочная смерть в 1932 году и самого Устинова – его нашли в петле в собственной московской квартире. То ли его «убрали», так как он «слишком много знал», то ли несчастного совесть замучила.
Существенное примечание: после кошмара в «Англетере», в 1926–1927 годах, Устинова печатали, как никогда, щедро (роман «Черный ветер», прозаические сборники «Пропащие годы», «Человеческое» и др.). Идеологи убийства поэта тогда же открыли просторную хлебную лазейку и другим послушным конспираторам, причастным к заметанию следов преступления: Николаю Брыкину («Дурак с партийным билетом», – окрестил его литератор Г. Матвеев на одном из писательских собраний в 1940 г.), автору (?) сфабрикованного репортажа из «Англетера», Михаилу Фроману, понятому, поставившему подпись в сфальсифицированном милицейском протоколе, Вольфу Эрлиху, заглавной фигуре грязного дела.
ГЛАВА IX
БЕСТИЯ ИЗ «КРАСНОЙ ГАЗЕТЫ» И ДРУГИЕ
Проницательные читатели и наши сердитые оппоненты конечно же заметили – еще ничего не сказано о жене журналиста Устинова – Елизавете Алексеевне, жившей, согласно казенной версии, в 130-м номере «Англетера» и, если верить семейному дуэту, души не чаявшей в Есенине.
Выше говорилось – «мальчика-то и не было». А была ли «девочка»? Предвидим возмущенный ропот наших критиков, поверивших официальной пропаганде. Как же так, скажут они, – ведь Устинова оставила на эту тему воспоминания – разве недостаточно? Многие газеты сообщали о ее искреннем расположении к Есенину.
«Тетю Лизу» (как и ее псевдосупруга) в те декабрьские дни в Ленинграде никто не видел, не описал ее внешности, не разговаривал с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91