Михаил Козин, радостный и немного озабоченный, положил трубку. Да, небывалое дело: Галя вдруг позвонила сама и настойчиво просила прийти сегодня вечером, именно сегодня. Что бы это могло значить? Впрочем, не все ли равно? Главное, он увидит ее, увидит раньше, чем было условлено. И это уже замечательно. Да и вообще Михаил любил бывать в этом радушном доме, где все дышало покоем и комфортом.
Дверь открыла Галя. Девушка казалась встревоженной и усталой. Никогда еще Михаил не видел ее такой.
— Галочка, что-нибудь случилось? — невольно вырвалось у него.
— Ничего не случилось. Проходи. Я чай поставлю.
— А Олег Георгиевич дома?
— Нет. Он у… у одной своей знакомой.
— Знакомой?
— Да, да. Я сейчас, Миша.
Галя побежала на кухню.
Первой мыслью Михаила было, что Галя хотела этот вечер побыть с ним наедине. На секунду в сердце вспыхнула радость, но сразу угасла. Нет, тут что-то другое.
И все-таки, когда Галя вошла в комнату, Михаил нежно взял ее за плечи.
— Галочка, милая, я так рад…
Но она отвела его руки и при этом печально и строго посмотрела ему в глаза.
— Нет, Миша, не надо. Я не хочу.
Галя забралась с ногами на тахту и зябко повела плечами.
— Миша, мне надо с тобой поговорить.
— Ну, что ж, давай говорить, — с плохо скрытой досадой сказал он и, закурив, опустился в кресло.
— Ты только не сердись. Но я… мне… очень страшно, Миша.
— Тебе? Страшно? — Он усмехнулся. — Почему же?
— Ты не смейся. Я серьезно. Ведь мне не с кем больше поговорить.
— А Олег Георгиевич? Он человек умный.
— Папа… он… Мы с ним совсем чужие.
У Гали навернулись вдруг на глазах слезы, и она закусила губу, чтобы не расплакаться.
— Чужие?
— Я тебе все сейчас скажу, Миша, — с какой-то отчаянной решимостью сказала Галя. — Все. Я так больше не могу. Я никому раньше в этом не признавалась, никому, даже себе. Но мы чужие. Да, да, совсем чужие! Он же все время у той женщины… Все время! Ну, ладно, пусть! Если бы только это, я бы поняла. Но он что-то все время скрывает от меня, давно скрывает. Какую-то… Как тебе сказать? Какую-то другую свою жизнь, главную. От всех скрывает. Он лжет мне… Господи, что я говорю? Что я только говорю?..
Она упала лицом на подушку и разрыдалась.
Михаил был настолько ошеломлен, что не сразу пришел в себя. Наконец он поднялся со своего места, пересел на тахту и стал гладить Галю по голове, растерянно повторяя:
— Ну, не надо, Галочка. Ну, успокойся.
Она подняла на него заплаканное лицо.
— Ты знаешь, что он тебя совсем не любит и… и не уважает?
Михаил попробовал улыбнуться.
— Он же не девушка, чтобы меня любить.
Галя с досадой тряхнула головой.
— Ты понимаешь, что я хочу сказать! Он все время притворялся. Как ты этого не чувствовал?
— А почему ты не сказала мне об этом раньше?
— Я не хотела верить. Но вчера… вчера я услышала его разговор по телефону. Случайно. Он говорил о тебе так… Миша, что ты ему рассказывал о своих делах?
— О делах? — Михаил почувствовал, как холодок прошел по спине, во рту пересохло. — О каких делах?
— Я не знаю, о каких. Я только знаю… Я сама видела, что ты хвастался перед ним и передо мной. Ты… ты что-то рассказывал. Я еще тогда сказала папе, что об этом, наверное, нельзя спрашивать, помнишь?
— Пустяки, — криво усмехнулся Михаил.
— Ой, как мне потом попало от него за это! И он стал уводить тебя в кабинет. И всегда коньяком поил.
У Михаила тяжело забилось сердце, краска бросилась ему в лицо. Он сидел подавленный, безвольно опустив руки. «Правда, все правда. Что же это такое? Зачем?..» — стучало у него в висках.
— Мишенька! — Галя прижалась лицом к его плечу. — Ну, придумай, что же делать? Что мне… нам делать? Я вчера слышала…
— Что ты слышала? — встрепенулся Михаил.
— Я… я не смогу повторить, — прошептала Галя. — Но он тебя просто… просто презирает. И я думаю… мне стыдно даже сказать тебе… — Она зажмурила глаза. — …Я думаю, что он нарочно познакомил нас. Значит, он и меня не уважает… Он злой, расчетливый. Он всех презирает.
— Презирает? — Михаил наконец пришел в себя и, как все слабые и не очень далекие люди, ухватился за одно, самое простое и доступное ему. — Презирает? Ну, хорошо же! Я с ним поговорю по-своему. Он у меня живо подожмет хвост! Иначе…
Он еще не знал, что произойдет иначе. Злость душила его.
— Не надо, не надо говорить с ним, — испуганно прошептала Галя. — Только… только не приходи к нам больше.
— Не видеть тебя?!
— Нет, видеть, видеть! Только…
Михаил с силой обнял ее и стал целовать в губы, глаза, щеки. Галя не сопротивлялась.
— Я не могу без тебя жить, — шептал он. — Я же люблю тебя, понимаешь, глупенькая?
В этот момент зазвонил телефон. Галя поспешно вырвалась из его объятий и соскочила с тахты.
Говорил Плышевский:
— Галя? Ты дома?
— Да.
— Одна?
— Нет, у меня… Миша, — краснея, ответила она.
— Ага. Ну и прекрасно! Значит, не скучаешь? Дайка ему трубку.
Галя растерянно посмотрела на Михаила и шепотом сказала:
— Он тебя зовет.
Михаил взял трубку.
— Слушаю.
— Михаил Ильич, здравствуйте, дорогой мой. Как жизнь?
— Спасибо, — холодно ответил Козин.
— Что за странный тон? — удивился Плышевский. — Почему так говорите?
— Значит, надо так говорить.
— Та-ак. — Плышевский, как видно, что-то соображал. — Может быть, поговорим лично?
— Если вам угодно.
— Угодно. Я сейчас приеду.
— Пожалуйста. Приезжайте.
И Михаил рывком повесил трубку.
…Плышевский, как им показалось, приехал почти мгновенно. Он громко хлопнул дверью, скинул шубу в передней и, потирая руки, вошел в комнату. Лицо его раскраснелось от мороза, холодно поблескивали стекла очков. Не здороваясь, он резко сказал:
— Разговор, как я понимаю, будет мужской. Прошу в кабинет.
Они молча прошли в кабинет, и Плышевский плотно прикрыл за собой дверь.
— Так в чем дело, Михаил Ильич? — И он жестом указал на кресло около письменного стола.
— Дело в том, — сухо ответил Козин, — что я начал кое о чем догадываться.
Плышевский усмехнулся, но глаза смотрели холодно.
— Ага. С помощью одной молодой особы?
— Это не имеет значения.
— Ну что ж. Только должен вам заметить, что вы начали догадываться довольно поздно.
— Лучше поздно…
— Нет, не лучше! — резко оборвал его Плышевский. — Не лучше, молодой человек, а хуже!
— Как вы со мной говорите? — вскипел Михаил.
— Как вы того заслуживаете, вы, жалкий хвастун, трус и… преступник!
— Что-о?!
— То, что слышите. Да, да, преступник. Стоит мне только снять трубку и сообщить вашему начальству даже половину тех служебных секретов, которые вы мне разболтали, и вас ждет увольнение и суд. Ну, а если я расскажу все…
— Что вы расскажете, что? — Голос Козина предательски задрожал.
— Да хотя бы про письмо Привалова, про Горюнова, Доброхотова…
— Я не говорил про Доброхотова!
— Говорили! Все говорили! Вы, кажется, забыли, сколько коньяка у меня выпили? И теперь будете говорить еще больше!
— Я не буду ничего говорить, — упавшим голосом ответил Козин.
— Будете! Вы мне расскажете еще об одном человеке. Все, что о нем узнали, расскажете…
Плышевский наконец решился задать самый опасный, самый важный вопрос. Больше такого случая может не представиться, это он понимал. Козин раздавлен, смят, он сейчас может проговориться.
— …О Масленкине, — властно закончил Плышевский. — Вы его знаете?
— Спросите лучше о нем у Коршунова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86