В один из этих дней в главк был вызван главный механик фабрики. Перед Зверевым предстал щуплый рыжеватый человек в помятом костюме, лицо усталое, озабоченное, встревоженное. Он нерешительно постучался в дверь и, зайдя, остановился у порога. «И это главный механик!» — с огорчением подумал Зверев.
— Садитесь, товарищ Захаров, — сухо произнес он. — Я тут проверяю по отчетностям за прошлый год состояние станочного парка на фабриках. В связи с этим есть у меня к вам вопросы.
— Слушаю вас, — с готовностью отозвался Захаров.
Зверев не спеша сдвинул в сторону папки, потом достал блокнот, где были записаны вопросы. Он не мог побороть внезапно вспыхнувшей неприязни и теперь тянул время, чтобы взять себя в руки. Разговор надо было провести неофициально, расположить к себе этого человека, толкнуть на откровенность. Впрочем, Зверев уже не очень надеялся на успех.
— Так вот какие вопросы, — произнес наконец он. — В мае ваш главный инженер сообщал, что сильно изношено оборудование в раскройном шапочном цехе и в связи с этим планируется даже частичная приостановка работы там. Но ее не произошло. А вместо этого спустя три месяца за частые поломки вам было дано взыскание. Как же все это понять?
Зверев скосил глаза на Захарова и еле сумел подавить безнадежный вздох: таким растерянным и подавленным выглядел сейчас главный механик.
Трудно было даже предположить, что в эту минуту в душе Захарова шла напряженная борьба. Что-то новое, лишь недавно родившееся в нем и еще пугавшее своей дерзостью, толкало его на непривычно смелые поступки, последствия которых он не в состоянии был предвидеть и в успех которых не мог поверить. От напряжения на лице Захарова проступили красные пятна, он судорожно глотнул воздух и вдруг торопливо, но убежденно произнес:
— Все было не так. Да, да…
— Что не так? — удивился Зверев.
Но удивился он не столько тому, что услышал, сколько необычайной перемене, происшедшей вдруг с Захаровым. Выпалив эту, с таким явным трудом давшуюся ему фразу, он неожиданно успокоился, твердо посмотрел в глаза Звереву, и в этом взгляде можно было прочесть отчаянную решимость вести прямой и до конца правдивый разговор. Один только взгляд! И неожиданно совсем другим предстал перед Зверевым этот усталый, совсем, казалось бы, невзрачный человек. Так украшает людей внутренняя сила и убежденность в правоте своих поступков.
— Я вам скажу сейчас, что именно было не так, — ответил Захаров. — Парк станков в цехе не изношен, приостанавливать его работу не собирались, взыскания я не получал. А поломки действительно были. Но главный инженер, как я понял, нарочно загрузил мой отдел другими заданиями и велел говорить Жереховой (это был новый начальник цеха), что исправлять поломки сейчас некому. А я… я подчинился. Вот как все было.
Зверев внимательно слушал, каждую минуту опасаясь нового перелома в настроении этого странного человека.
— Это надо все записать, — сказал он, придвигая блокнот. Но Захаров не собирался больше робеть.
— Пожалуйста, — даже усмехнулся он. — Я могу повторить это и в глаза главному инженеру.
— Нет, пока этого не требуется, — строго и с ударением ответил Зверев. — Имейте в виду, ни в глаза, ни… за глаза. Вы меня понимаете?
Он каким-то внутренним чутьем почувствовал, что на этого человека, оказывается, можно положиться, что это его союзник. Захаров сейчас же уловил новую интонацию в голосе своего собеседника и понял ее значение. А это было сейчас для него самым важным в той ожесточенной борьбе, которую он вел с самим собой и со всем, что было в нем прежде.
— Очень хорошо понял, — благодарно и радостно улыбнулся он.
И вот наконец настал день, когда все, что было добыто Зверевым и Ярцевым, легло на стол комиссара Басова. Вся жизнь Марии Павловны Жереховой, вся ее тяжкая, уродливая, трагическая судьба прошла перед глазами этих трех людей. Вопрос теперь стоял так: как поступить дальше с этой женщиной, как ее спасти, если не поздно?
Когда Жерехова пришла в тот день на работу, первым увидел ее начальник охраны Дробышев, случайно оказавшийся в тот момент в проходной.
— Мария Павловна, что с тобой? — с тревогой осведомился он. — Тебя же не узнать. Глянь, вся почернела даже. Случилось что-нибудь?
— Много больно знать хочешь, — по привычке отрезала Жерехова, но тут же торопливо добавила: — Заболела, вот и все. Ну и… ночь не спала.
— А зачем пришла? Врача надо было вызвать.
— Иди ты со своим врачом!..
Жерехова зло сверкнула глазами и, закусив губу, отвернулась.
Но от Дробышева не так-то легко было отделаться. Это был, пожалуй, единственный человек на фабрике, на которого совершенно не действовала манера Жереховой разговаривать с людьми. И в тот момент Дробышев не разозлился и не обиделся. В прошлом кадровый строевой офицер, он умел разговаривать с самыми разными людьми, которых судьба забрасывала в его подразделение, инстинктом угадывая тот единственно верный тон, который надо было принять в таком разговоре.
Невысокий, худощавый, в офицерской шинели без погонов и до блеска начищенных сапогах, он невозмутимо посмотрел на Жерехову и подчеркнуто сухо произнес:
— На работу тебе идти нельзя. А будешь ругаться…
Жерехова резко обернулась, и Дробышев увидел на ее глазах слезы. Сделав над собой усилие, она хрипло проговорила:
— Не буду я ругаться. Сама пойду к главному инженеру. Для этого только и явилась… больная. Понятно тебе?
— Понятно, — кивнул головой Дробышев. — Иди. Только не сворачивай.
Жерехова с непонятным испугом посмотрела на него и, не говоря ни слова, торопливо зашагала прочь.
Она дошла до кабинета Плышевского и без стука толкнула обитую клеенкой тяжелую дверь.
Плышевский был один. Как всегда щеголеватый, подтянутый, он небрежно проглядывал бумаги, насвистывая какой-то бравурный мотивчик.
Услыхав звук открываемой двери, он поднял голову, и в тот же момент с его вытянутого, костистого лица сбежала безмятежная улыбка, глаза под стеклами очков тревожно блеснули.
— О-о! Явление прямо с того света, — усмехнулся он. — Что с тобой, дорогуша? Заболела?
Жерехова, тяжело ступая, подошла к столу и почти упала в кресло. На ее широком, дряблом лице с темными кругами под глазами проступила на миг жалкая усмешка, но тут же уголки сухих губ стали вдруг подергиваться задрожал подбородок.
— Все, — почти выдохнула она. — Нету больше моченьки. Так ночью и решила: или руки на себя наложу, или… — Она с мольбой посмотрела на Плышевского. — Отпусти… Слышишь, отпусти ты меня…
— Я тебя не держу, Мария Павловна, — пожал плечами Плышевский. — Только…
— Ведь кем стала? — лихорадочно перебила его Жерехова. — Зверем, сущим зверем через все это стала. И рядом тоже зверя вырастила. Вот, смотри!..
Торопясь, она расстегнула дрожащими пальцами пальто и судорожно рванула у шеи кофточку, обнажив плечо, на котором растекся фиолетовый, с желтыми подпалинами синяк.
— Видел? Бил он меня сегодня! Денег требовал. А я… что я…
— Закройся, — брезгливо произнес Плышевский, нервным движением доставая папиросу. — О сыне твоем наслышан. По нем давно тюрьма плачет.
Жерехова тяжело навалилась на стол и свистящим шепотом произнесла:
— По нас она плачет.
— Ну, знаешь…
Жерехова, не дав ему договорить, умоляюще протянула через стол руки и сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86