Точно? Нет, не совсем. Разве работа ума – не действие? – И слава богу! – с досадой сказал Омар. – Так вернее. А то иные… действуют, не поразмыслив сперва, что из этого выйдет. И выходит – одна слякоть. Осмелели вы тут, – проворчал недовольный гость.
– Говорю, времена изменились! Что ж, будем действовать не без ума.
Опять непонятно, о чьих и каких действиях речь, за кого – и против кого.
Эх, пакость!..
К удивлению Омара, визирь привел его не во дворцовый царский покой, а в сторожку на задворках. Омар в ней бывал! Когда Муаид, сын покойного визиря Низама аль-Мулька, пытался склонить поэта на свою сторону и восстановить его против Изза аль-Мулька.
– Здесь безопасней, – пояснил Сад аль-Мульк, заметив его недоумение.
Под крепостной стеной – ряд войлочных юрт для личной охраны султана. Сторожка лишь с виду невзрачна – внутри она оказалась сооружением основательным, довольно просторным, с прочным сводом, и толстыми стенами.
– Подожди меня здесь, – приказал Омар у входа Басару.
Пес неохотно улегся. Неподалеку, на вытоптанном цветнике с усохшими стеблями растений, в большом котле, врытом в землю, кипело, по запаху – вкусное варево. Что ж, это хорошо. Что-нибудь и нам перепадет…
Визирь и поэт присели на каменной лавке в тесной прихожей. Телохранитель пошел доложить о них султану.
– Я заранее вас извещаю: государь в последнее время часто бывает не в духе, – шепнул Сад аль-Мульк. Он глядел на Омара с тихим весельем, – будто им предстояло увидеть сейчас нечто забавное…
– Учитель! – то ли с ревом, то ли с рыданием ринулся к ним рябой детина в пластинчатом панцире, с бритой непокрытой головой.
Омар в испуге вскочил.
Юный султан, протяжно всхлипнув, упал ему на грудь. И тут же резко – визирю:
– Ступай! Позову.
Коренастый, слишком плотный, дородный для своих лет, Мохамед порывисто втащил Омара внутрь помещения. Махнул толстой рукой на подстилку: «садись», обхватил низкий лоб широкими ладонями. Постоял, оскалив зубы, освещенный скудным светом из узкого окна-бойницы, оторвал ладони от багрово-синего лица.
– Кровь давит на мозг. – Кинулся на подстилку, схватил Омара за руку: – О чем вы говорили с визирем?
Поэт, ошеломленный столь бурной, довольно странной встречей, вежливо осведомился:
– Как здоровье, как успехи его высочества?
– О чем? – взревел юный султан.
Обмер Омар…
– Его светлость визирь Сад аль-Мульк Аби соизволили намекнуть на некие смуты в Исфахане, в которых я, недостойный, смогу разобраться…
– Не верь ему! Я никому из них не верю. – Султан отпустил руку Омара, откинулся к стене, болезненно закрыл глаза. На фоне зеленого сюзане, расшитого цветами, его голова казалась крупной тыквой в листве. – Все лгут, все обливают друг друга грязью, – прошептал он с тоской. И скосил на Омара щелочки глаз, – сквозь них на миг открылась поэту бездна хитрости и вероломства. – Я верю лишь тебе! Потому и вызвал сюда. Ты – самый честный человек в Иране. И ты должен верить только мне, – сказал он неожиданно успокоенно.
И спросил заботливо:
– Тебя накормили?
– Не успели.
– С ними – не ешь! Только со мной. Будь осторожен. Кольчугу надень, такую, как у меня. Я тебе дам. Но это – потом. А сейчас… Эй! – Мохамед хлопнул в ладоши.
Телохранитель, огромный степняк с угрюмым лицом, принес большое блюдо с горячим, с паром, вареным мясом. Положил возле скатерти бурдюк с вином, поставил чаши.
– Пусть учитель простит. – Мохамед откупорил бурдюк. – Приправы никакой. Из воинского котла питаюсь. Одна надежда – на своих туркмен-телохранителей. От персов, не в обиду будь сказано, сплошь неприятности. Могут отравить. Разброд у нас. Зови Сада аль-Мулька! – крикнул он в прихожую. – Все-таки Сад – из них самый порядочный, – сказал государь удивленному поэту. – Верить ему, конечно, не следует, но пользоваться его услугами мы можем. Пока что. Без него пока не обойтись. Он – посредник между мной, тюрком, и персами. Однако ты к нему приглядывайся…
Омар затаенно вздохнул. Вот так. Жил себе худо-бедно, но тихо и мирно, в своей поэтической хижине, – и вдруг угодил в болото со змеями. Что значит царь! Оторвал человека от кровной, любимой работы – и даже не извинился, не спросил, имеет ли Омар желание служить ему в темных его делах.
Пришел визирь, уселся с ними, ничуть не обиженный давешней грубостью султана. Видно, привычен к подобным выпадам, уже притерпелся к ним. И Омару, похоже, придется к ним привыкать. Алгебра, с ее неумолимой логикой, здесь бесполезна. Здесь иные законы. Вернее, нет никаких. Главный закон – царская прихоть…
Братья-султаны разделили державу отца пополам. Мохамед получил Северо-Западный Иран, Азербайджан, Ирак и Сирию. Баркъяруку досталась восточная часть государства от Фарса до Хорезма. Область «для пропитания» он еще раньше выделил младшему братцу Санджару. Каждый провозглашался султаном в своих владениях. Но верховным правителем продолжал считаться Баркъярук, как самый старший из сыновей Меликшаха…
Все это Омар узнал из дальнейшей беседы. Значит, конники Мохамеда, взяв поэта в Нишапуре и препроводив его в Исфахан, посягнули на чужой удел и на чужого подданного.
«Выходит, я в цене, – усмехнулся с горечью Омар. – Не умер, по счастью, с голоду, вылез – и теперь иду нарасхват. Не дай бог, скоро война из-за меня разгорится между царями…»
– Со своими делами мы управились сами, – вздохнул Мохамед. Он много пил, много ел, жадно и неряшливо. Насытившись, отер по степному обычаю жирные руки о брови, усики и сапоги. Лицо приобрело цвет спелой сливы. В любой миг удар его может хватить. – Но тут свалилась на голову нашу другая забота. Эти шииты, батиниты, низариты… хашишины-исмаилиты или как их там, чтоб им усохнуть, этот проклятый Хасан Сабах!
– Да покарает его аллах! – произнес весьма к месту визирь.
– Даже здесь, в Исфахане, от них проходу не стало! Знаешь, до чего дошло? – Мохамед оглянулся на визиря и сделал Омару знак подвинуться к нему поближе. – Разделились по кварталам, сбегаются толпами и похищают людей. Был какой-то слепой. В его доме на циновке сидела женщина, а под циновкой находился колодец, где обнаружили сорок убитых. Если кто не вернулся домой в положенный час, значит, он стал жертвой исмаилитов. Вот что творится у нас…
Но сей негодяй, – султан схватил визиря за курчавую черную бороду, прохваченную, как инеем, по краям сединой, – твердит, что все это – нелепые слухи!
Почему ты не очистишь город от них? – дернул он визиря за бороду.
Может, ты сам исмаилит? – встряхнул он визиря за бороду.
Может, не зря шейх Шараф уль-ислам Садреддин подозревает тебя в злых умыслах? – терзал он, совсем невменяемый, визиря за бороду.
Телохранитель, огромный степняк с угрюмым лицом, безмолвно сидел тут же, в углу, и бесстрастно наблюдал за происходящим. Будто его тут нет. Но если б визирь шевельнул хоть пальцем в свою защиту, или Омар сдвинулся с места, чтобы ему помочь, тюрк мгновенно поразил бы их кривым мечом, который держал обнаженным на своих коленях…
Султан захрипел, отпустил визиря, упал на подушки. Его сизая бритая голова беспомощно свесилась с тахты.
– Пусть спит, – сказал визирь, все так же добродушно посмеиваясь. – Идемте, друг мой…
– Куда вы, учитель? – очнулся султан и приподнялся на локте. – Не уходите. Вы будете жить здесь, со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Говорю, времена изменились! Что ж, будем действовать не без ума.
Опять непонятно, о чьих и каких действиях речь, за кого – и против кого.
Эх, пакость!..
К удивлению Омара, визирь привел его не во дворцовый царский покой, а в сторожку на задворках. Омар в ней бывал! Когда Муаид, сын покойного визиря Низама аль-Мулька, пытался склонить поэта на свою сторону и восстановить его против Изза аль-Мулька.
– Здесь безопасней, – пояснил Сад аль-Мульк, заметив его недоумение.
Под крепостной стеной – ряд войлочных юрт для личной охраны султана. Сторожка лишь с виду невзрачна – внутри она оказалась сооружением основательным, довольно просторным, с прочным сводом, и толстыми стенами.
– Подожди меня здесь, – приказал Омар у входа Басару.
Пес неохотно улегся. Неподалеку, на вытоптанном цветнике с усохшими стеблями растений, в большом котле, врытом в землю, кипело, по запаху – вкусное варево. Что ж, это хорошо. Что-нибудь и нам перепадет…
Визирь и поэт присели на каменной лавке в тесной прихожей. Телохранитель пошел доложить о них султану.
– Я заранее вас извещаю: государь в последнее время часто бывает не в духе, – шепнул Сад аль-Мульк. Он глядел на Омара с тихим весельем, – будто им предстояло увидеть сейчас нечто забавное…
– Учитель! – то ли с ревом, то ли с рыданием ринулся к ним рябой детина в пластинчатом панцире, с бритой непокрытой головой.
Омар в испуге вскочил.
Юный султан, протяжно всхлипнув, упал ему на грудь. И тут же резко – визирю:
– Ступай! Позову.
Коренастый, слишком плотный, дородный для своих лет, Мохамед порывисто втащил Омара внутрь помещения. Махнул толстой рукой на подстилку: «садись», обхватил низкий лоб широкими ладонями. Постоял, оскалив зубы, освещенный скудным светом из узкого окна-бойницы, оторвал ладони от багрово-синего лица.
– Кровь давит на мозг. – Кинулся на подстилку, схватил Омара за руку: – О чем вы говорили с визирем?
Поэт, ошеломленный столь бурной, довольно странной встречей, вежливо осведомился:
– Как здоровье, как успехи его высочества?
– О чем? – взревел юный султан.
Обмер Омар…
– Его светлость визирь Сад аль-Мульк Аби соизволили намекнуть на некие смуты в Исфахане, в которых я, недостойный, смогу разобраться…
– Не верь ему! Я никому из них не верю. – Султан отпустил руку Омара, откинулся к стене, болезненно закрыл глаза. На фоне зеленого сюзане, расшитого цветами, его голова казалась крупной тыквой в листве. – Все лгут, все обливают друг друга грязью, – прошептал он с тоской. И скосил на Омара щелочки глаз, – сквозь них на миг открылась поэту бездна хитрости и вероломства. – Я верю лишь тебе! Потому и вызвал сюда. Ты – самый честный человек в Иране. И ты должен верить только мне, – сказал он неожиданно успокоенно.
И спросил заботливо:
– Тебя накормили?
– Не успели.
– С ними – не ешь! Только со мной. Будь осторожен. Кольчугу надень, такую, как у меня. Я тебе дам. Но это – потом. А сейчас… Эй! – Мохамед хлопнул в ладоши.
Телохранитель, огромный степняк с угрюмым лицом, принес большое блюдо с горячим, с паром, вареным мясом. Положил возле скатерти бурдюк с вином, поставил чаши.
– Пусть учитель простит. – Мохамед откупорил бурдюк. – Приправы никакой. Из воинского котла питаюсь. Одна надежда – на своих туркмен-телохранителей. От персов, не в обиду будь сказано, сплошь неприятности. Могут отравить. Разброд у нас. Зови Сада аль-Мулька! – крикнул он в прихожую. – Все-таки Сад – из них самый порядочный, – сказал государь удивленному поэту. – Верить ему, конечно, не следует, но пользоваться его услугами мы можем. Пока что. Без него пока не обойтись. Он – посредник между мной, тюрком, и персами. Однако ты к нему приглядывайся…
Омар затаенно вздохнул. Вот так. Жил себе худо-бедно, но тихо и мирно, в своей поэтической хижине, – и вдруг угодил в болото со змеями. Что значит царь! Оторвал человека от кровной, любимой работы – и даже не извинился, не спросил, имеет ли Омар желание служить ему в темных его делах.
Пришел визирь, уселся с ними, ничуть не обиженный давешней грубостью султана. Видно, привычен к подобным выпадам, уже притерпелся к ним. И Омару, похоже, придется к ним привыкать. Алгебра, с ее неумолимой логикой, здесь бесполезна. Здесь иные законы. Вернее, нет никаких. Главный закон – царская прихоть…
Братья-султаны разделили державу отца пополам. Мохамед получил Северо-Западный Иран, Азербайджан, Ирак и Сирию. Баркъяруку досталась восточная часть государства от Фарса до Хорезма. Область «для пропитания» он еще раньше выделил младшему братцу Санджару. Каждый провозглашался султаном в своих владениях. Но верховным правителем продолжал считаться Баркъярук, как самый старший из сыновей Меликшаха…
Все это Омар узнал из дальнейшей беседы. Значит, конники Мохамеда, взяв поэта в Нишапуре и препроводив его в Исфахан, посягнули на чужой удел и на чужого подданного.
«Выходит, я в цене, – усмехнулся с горечью Омар. – Не умер, по счастью, с голоду, вылез – и теперь иду нарасхват. Не дай бог, скоро война из-за меня разгорится между царями…»
– Со своими делами мы управились сами, – вздохнул Мохамед. Он много пил, много ел, жадно и неряшливо. Насытившись, отер по степному обычаю жирные руки о брови, усики и сапоги. Лицо приобрело цвет спелой сливы. В любой миг удар его может хватить. – Но тут свалилась на голову нашу другая забота. Эти шииты, батиниты, низариты… хашишины-исмаилиты или как их там, чтоб им усохнуть, этот проклятый Хасан Сабах!
– Да покарает его аллах! – произнес весьма к месту визирь.
– Даже здесь, в Исфахане, от них проходу не стало! Знаешь, до чего дошло? – Мохамед оглянулся на визиря и сделал Омару знак подвинуться к нему поближе. – Разделились по кварталам, сбегаются толпами и похищают людей. Был какой-то слепой. В его доме на циновке сидела женщина, а под циновкой находился колодец, где обнаружили сорок убитых. Если кто не вернулся домой в положенный час, значит, он стал жертвой исмаилитов. Вот что творится у нас…
Но сей негодяй, – султан схватил визиря за курчавую черную бороду, прохваченную, как инеем, по краям сединой, – твердит, что все это – нелепые слухи!
Почему ты не очистишь город от них? – дернул он визиря за бороду.
Может, ты сам исмаилит? – встряхнул он визиря за бороду.
Может, не зря шейх Шараф уль-ислам Садреддин подозревает тебя в злых умыслах? – терзал он, совсем невменяемый, визиря за бороду.
Телохранитель, огромный степняк с угрюмым лицом, безмолвно сидел тут же, в углу, и бесстрастно наблюдал за происходящим. Будто его тут нет. Но если б визирь шевельнул хоть пальцем в свою защиту, или Омар сдвинулся с места, чтобы ему помочь, тюрк мгновенно поразил бы их кривым мечом, который держал обнаженным на своих коленях…
Султан захрипел, отпустил визиря, упал на подушки. Его сизая бритая голова беспомощно свесилась с тахты.
– Пусть спит, – сказал визирь, все так же добродушно посмеиваясь. – Идемте, друг мой…
– Куда вы, учитель? – очнулся султан и приподнялся на локте. – Не уходите. Вы будете жить здесь, со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47