ревнивы, завистливы, раздражительны, требовательны. Истинная же любовь жертвенна: она хочет добра для другого, а не для себя, от себя же отказывается. Да, истинная любовь – дело очень высокое! Она – конец совершенства, как говорит апостол Павел. Мы же весьма часто играем этим святым словом: воображаем, что имеем любовь, когда её нет, или принимаем за истинную духовную любовь нечто иное…
Однако и при всём этом нашем несовершенстве в любви всё же должно молиться и за других: и эта самая молитва – или Бог за молитвы наши – всё приведет к добру и истинной любви.
«Иже еси на небесех»
Эти слова, кажется, не требуют особенных размышлений… Бог всегда представляется человеку живущим "на небесах". Бог – Небесный, а не живущий на земле, не земной. Но мне желательно проникнуть лишь в мысль: почему Спаситель упомянул об этом. Кажется, это слово само собою понятно, и не требовалось непременно говорить его. Но если Господь всё же сказал его в Своей молитве, то и оно нужно было и нужным остаётся для каждого из нас и теперь. Значит, должно задуматься и над ним, над его живым смыслом, над спасительным значением его.
Может быть, для евреев оно нужно было потому, что многократно они падали в склонность к идолопоклонству, к почитанию земных идолов, увлекаясь языческими верованиями и представлениями. Известно, что ещё при Моисее, в отсутствие его, [когда он был] на горе Синайской, они слили тельца золотого; потом много раз приносили жертвы «богам» "серебряным", "литым". Потому постоянно требовалось напоминать им, что идолы не суть «боги» (Исх. 20, 23; 23, 13, 24; 32, 31; 34, 17 и т. д.).
Ещё больше это имя нужно было для языческого мира, для которого тоже предназначалась Молитва Господня.
Но помимо этого имя «Небесный» открывало новое понятие о Боге, как о существе святом, бесстрастном, пречистом, духовном, надмирном. До Христа Спасителя не только язычники, но даже и иудеи страдали материалистическими воззрениями. Язычники представляли богов своих человекообразно, со свойственными грешному человеку страстями. Иудеи этого не имели; но и для себя искали от Бога часто преимущественно земных благ. И при таком настроении имя «Небесный» не только отрывало молящихся от идолопоклонства земным истуканам, но возвышало души их вообще от всякого земного пристрастия к духовному благу, чистому, святому, "небесному", как свят Бог Небесный.
Теперь обращусь к собственным переживаниям от этого имени – ведь молитва дана всем нам и на все времена. Какие чувства вызываются им?
Для меня и это имя прежде было весьма бледным, не затрагивало сердечных моих чувств и не возбуждало особых мыслей. Первое, что приходило в душу от этого слова, было как бы пространственное восприятие Бога мною: произнося его, я точно отрывался умственно от земли и… уносился далеко-далеко в "небеса", "куда-то". Так было с детства; но это истинно детское понятие долго-долго оставалось и жило в моей душе, когда я хотел «вникнуть» в слово "небесный". Но не думаю, чтобы это было правильно; "небесный", конечно, не означает "места": для Бога нет места в нашем смысле слова. Бог вездесущ и всесовершенно духовен, не подчинен понятиям пространства и времени. И потому относить Его в моём уме «куда-то» далеко было действительно детским делом, хотя по возрасту я уже был очень далёк от детского состояния. Разве одна была польза и от этого детского "понимания": «Небесный» Бог «где-то» все же действительно есть, хотя я Его и не видел, не осязал кругом себя на этой земле! И, с другой стороны, эта самая «отдалённость» Его смиряла меня, как недостойного зреть Его вот здесь, близко, "около": Бог должен был казаться мне недосягаемым, несоизмеримым, непостижимым. Для начального состояния это воззрение на Бога, как "далёкого", было и приемлемее, и полезнее даже: Он представлялся Всевысочайшим, Безграничным, столь неподобным нашей грешной земной жизни.
Но после мне вскрылось, что такое понятие таило в себе не только неверность представления о Боге, но было неправильно и в смысле моего отношения к Нему. А именно: Бог, как вездесущий, никоим образом не должен быть представляем где бы то ни было пространственно, "далеко": Бог везде. Он и тут…
Вот я написал это слово "и тут", – и мне показалось оно опять "новым", как и многое иное в Молитве Господней…
Читатель! а как вы привыкли представлять Его прежде? Понимали ли и переживали ли вы Его так? Вот "тут", близ? Или и вами Он мыслился тоже "где-то далеко-далеко"? Если да, то мы с вами очень неверно позволяли себе мыслить о Нём. И это было нам духовно неполезно. "Он недалеко от каждого из нас!" – говорил апостол Павел философам в ареопаге афинском (Деян. 17, 27). А филиппийцам прямо сказал: "Господь близко" (Флп. 4, 5). Да и простое понятие вездесущия требует, чтобы Господь был именно близ, везде "и тут": вот возле меня…
Такое восприятие Бога "близ", и в мысли и в сердце, ощущали все святые. А из современных нам особенно ярко мы видим это в о. Иоанне Кронштадтском. В своём дневнике, а следовательно, и в душе, он постоянно настаивает, чтобы мы мыслили Бога, Богородицу, святых не "где-то далеко", а вот именно близко… Бог ближе, чем душа к телу… И такое представление – а оно истинное – придавало бы нашей вере, а потом и молитве, необыкновенную живость… Бог «тут» – через это делался как бы более «живым» для меня, более реальным… А это, в свою очередь, тотчас отражается и на всех переживаниях души: молитва становится живее как бы говориться "во уши" Господу, превращается в «беседу» с Ним или в горячую неотступную мольбу… Человек как бы хватается за «руку» Божию или, как евангельская кровоточивая, – за ризу Господню… В этом смысле мне представляется весьма образным и сильным жизненным фактом тот сон-действительность, который видел праотец Иаков около потока Иавок. Выпишу.
"И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари; и, увидев (Сей Некто, т. е. Бог), что не одолевает его (не может оторваться от Иакова), коснулся состава бедра его… И сказал ему: отпусти Меня, ибо взошла заря, Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня… И благословил его там. И нарек Иаков имя месту тому: Пенуэл (Вид Божий.); ибо, говорил он, я видел Бога лицем к лицу, и сохранилась душа моя. И взошло солнце, когда он проходил Пенуэл; и хромал на бедро свое. Поэтому и доныне сыны Израилевы (потомки Иакова-Израиля) не едят жилы, которые на составе бедра" (Быт. 32, 24-32).
Много смыслов в этом видении. А один из них позволительно усмотреть в необыкновенной неотступности и действительности молитвы Иакова: "не отпускают" Бога от себя. В Новом Завете Сам Спаситель высказал ту же мысль в притче о неотступной вдовице, которая "не давала покоя" судье, прося его защитить её от соперника. Сказал эту притчу Господь потому, "что должно всегда молиться и не унывать". И "Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, хотя и медлит (по Своим премудрым и полезным нам планам) защищать их?" (Лк. 18, 1-7).
И другая польза есть от такого "зрения Бога одесную себя", как говорит псалмопевец Давид: "Твердость в надежде на Бога, а отсюда веселие души". "Благословлю Господа, вразумившего меня… Всегда вижу пред собою Господа: Он одесную меня; не поколеблюсь. Поэтому радуется сердце мое, веселится дух мой; даже плоть моя спокойно отдыхает… Ты покажешь мне путь жизни:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Однако и при всём этом нашем несовершенстве в любви всё же должно молиться и за других: и эта самая молитва – или Бог за молитвы наши – всё приведет к добру и истинной любви.
«Иже еси на небесех»
Эти слова, кажется, не требуют особенных размышлений… Бог всегда представляется человеку живущим "на небесах". Бог – Небесный, а не живущий на земле, не земной. Но мне желательно проникнуть лишь в мысль: почему Спаситель упомянул об этом. Кажется, это слово само собою понятно, и не требовалось непременно говорить его. Но если Господь всё же сказал его в Своей молитве, то и оно нужно было и нужным остаётся для каждого из нас и теперь. Значит, должно задуматься и над ним, над его живым смыслом, над спасительным значением его.
Может быть, для евреев оно нужно было потому, что многократно они падали в склонность к идолопоклонству, к почитанию земных идолов, увлекаясь языческими верованиями и представлениями. Известно, что ещё при Моисее, в отсутствие его, [когда он был] на горе Синайской, они слили тельца золотого; потом много раз приносили жертвы «богам» "серебряным", "литым". Потому постоянно требовалось напоминать им, что идолы не суть «боги» (Исх. 20, 23; 23, 13, 24; 32, 31; 34, 17 и т. д.).
Ещё больше это имя нужно было для языческого мира, для которого тоже предназначалась Молитва Господня.
Но помимо этого имя «Небесный» открывало новое понятие о Боге, как о существе святом, бесстрастном, пречистом, духовном, надмирном. До Христа Спасителя не только язычники, но даже и иудеи страдали материалистическими воззрениями. Язычники представляли богов своих человекообразно, со свойственными грешному человеку страстями. Иудеи этого не имели; но и для себя искали от Бога часто преимущественно земных благ. И при таком настроении имя «Небесный» не только отрывало молящихся от идолопоклонства земным истуканам, но возвышало души их вообще от всякого земного пристрастия к духовному благу, чистому, святому, "небесному", как свят Бог Небесный.
Теперь обращусь к собственным переживаниям от этого имени – ведь молитва дана всем нам и на все времена. Какие чувства вызываются им?
Для меня и это имя прежде было весьма бледным, не затрагивало сердечных моих чувств и не возбуждало особых мыслей. Первое, что приходило в душу от этого слова, было как бы пространственное восприятие Бога мною: произнося его, я точно отрывался умственно от земли и… уносился далеко-далеко в "небеса", "куда-то". Так было с детства; но это истинно детское понятие долго-долго оставалось и жило в моей душе, когда я хотел «вникнуть» в слово "небесный". Но не думаю, чтобы это было правильно; "небесный", конечно, не означает "места": для Бога нет места в нашем смысле слова. Бог вездесущ и всесовершенно духовен, не подчинен понятиям пространства и времени. И потому относить Его в моём уме «куда-то» далеко было действительно детским делом, хотя по возрасту я уже был очень далёк от детского состояния. Разве одна была польза и от этого детского "понимания": «Небесный» Бог «где-то» все же действительно есть, хотя я Его и не видел, не осязал кругом себя на этой земле! И, с другой стороны, эта самая «отдалённость» Его смиряла меня, как недостойного зреть Его вот здесь, близко, "около": Бог должен был казаться мне недосягаемым, несоизмеримым, непостижимым. Для начального состояния это воззрение на Бога, как "далёкого", было и приемлемее, и полезнее даже: Он представлялся Всевысочайшим, Безграничным, столь неподобным нашей грешной земной жизни.
Но после мне вскрылось, что такое понятие таило в себе не только неверность представления о Боге, но было неправильно и в смысле моего отношения к Нему. А именно: Бог, как вездесущий, никоим образом не должен быть представляем где бы то ни было пространственно, "далеко": Бог везде. Он и тут…
Вот я написал это слово "и тут", – и мне показалось оно опять "новым", как и многое иное в Молитве Господней…
Читатель! а как вы привыкли представлять Его прежде? Понимали ли и переживали ли вы Его так? Вот "тут", близ? Или и вами Он мыслился тоже "где-то далеко-далеко"? Если да, то мы с вами очень неверно позволяли себе мыслить о Нём. И это было нам духовно неполезно. "Он недалеко от каждого из нас!" – говорил апостол Павел философам в ареопаге афинском (Деян. 17, 27). А филиппийцам прямо сказал: "Господь близко" (Флп. 4, 5). Да и простое понятие вездесущия требует, чтобы Господь был именно близ, везде "и тут": вот возле меня…
Такое восприятие Бога "близ", и в мысли и в сердце, ощущали все святые. А из современных нам особенно ярко мы видим это в о. Иоанне Кронштадтском. В своём дневнике, а следовательно, и в душе, он постоянно настаивает, чтобы мы мыслили Бога, Богородицу, святых не "где-то далеко", а вот именно близко… Бог ближе, чем душа к телу… И такое представление – а оно истинное – придавало бы нашей вере, а потом и молитве, необыкновенную живость… Бог «тут» – через это делался как бы более «живым» для меня, более реальным… А это, в свою очередь, тотчас отражается и на всех переживаниях души: молитва становится живее как бы говориться "во уши" Господу, превращается в «беседу» с Ним или в горячую неотступную мольбу… Человек как бы хватается за «руку» Божию или, как евангельская кровоточивая, – за ризу Господню… В этом смысле мне представляется весьма образным и сильным жизненным фактом тот сон-действительность, который видел праотец Иаков около потока Иавок. Выпишу.
"И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари; и, увидев (Сей Некто, т. е. Бог), что не одолевает его (не может оторваться от Иакова), коснулся состава бедра его… И сказал ему: отпусти Меня, ибо взошла заря, Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня… И благословил его там. И нарек Иаков имя месту тому: Пенуэл (Вид Божий.); ибо, говорил он, я видел Бога лицем к лицу, и сохранилась душа моя. И взошло солнце, когда он проходил Пенуэл; и хромал на бедро свое. Поэтому и доныне сыны Израилевы (потомки Иакова-Израиля) не едят жилы, которые на составе бедра" (Быт. 32, 24-32).
Много смыслов в этом видении. А один из них позволительно усмотреть в необыкновенной неотступности и действительности молитвы Иакова: "не отпускают" Бога от себя. В Новом Завете Сам Спаситель высказал ту же мысль в притче о неотступной вдовице, которая "не давала покоя" судье, прося его защитить её от соперника. Сказал эту притчу Господь потому, "что должно всегда молиться и не унывать". И "Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, хотя и медлит (по Своим премудрым и полезным нам планам) защищать их?" (Лк. 18, 1-7).
И другая польза есть от такого "зрения Бога одесную себя", как говорит псалмопевец Давид: "Твердость в надежде на Бога, а отсюда веселие души". "Благословлю Господа, вразумившего меня… Всегда вижу пред собою Господа: Он одесную меня; не поколеблюсь. Поэтому радуется сердце мое, веселится дух мой; даже плоть моя спокойно отдыхает… Ты покажешь мне путь жизни:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41