Медицинская сестра, провожавшая Василия Даниловича в палату, предупредила: не покажите удивления, когда увидите на лице шишечки. Вон еще одна на лбу у самой границы так и не тронутых сединой волос.
В ту же первую минуту встречи академик приметил: больной Онисимов вовсе не опустился. Щеки, лишь слегка ввалившиеся, были свежевыбриты. Одет, словно на службе, в хорошо отглаженную пиджачную пару: не изменил и темно-серому аккуратно завязанному галстуку.
— Пожалуйте, — продолжал Онисимов. — Могу теперь не только по телеграфу вас поздравить.
Челышев, разумеется, помнил: на юбилейном заседании была оглашена и теплая телеграмма Онисимова.
— Благодарю, благодарю… Дело уже, слава богу, прошлое.
Следуя пригласительному жесту Александра Леонтьевича, Челышев уселся на диван. Притулившаяся здесь же диванная подушка была скрыта под горкой газет. Вот тогда-то Василий Данилович невзначай увидел, что сверху лежит тот самый номер «Известий», где была напечатана его статья. Испытывая неловкость, он отвел глаза, насупился. И вдруг снова встретился со взглядом Онисимова, Тот невозмутимо посмотрел в сторону, будто ничего и не заметил. Для Челышева это стало знаком, что Онисимов сейчас не хочет затрагивать некоторых тем, отворачивается от каких-то истин, как бы оберегает себя. Что же, и Василий Данилович постарается ничем не задеть больного.
— Мне, Александр Леонтьевич, тут уже сообщили насчет вашего переселения. Дело хорошее. Онисимов почти небрежно спросил:
— Вы беседовали с врачом?
— Да, справился про вас. — Челышев действительно перед тем, как войти к Онисимову, отыскал бородатого заведующего отделением: тот сокрушенно почмокал «неоперабелен». — Справился и теперь не беспокоюсь. Ваше дело на мази. Отличное у вас будет лекарство — свежий воздух. И начнете поправляться полным ходом.
— Вряд ли. Болезнь затяжная.
— Ничего. Уж если бы врачи за вас тревожились, то, будьте уверены, не рискнули бы послать вас в санаторий. Эта публика рискованно поступать не любит.
Устроившись поудобнее на диване, Челышев вытянул длинные ноги. Пожалуй, эта непринужденная поза подействует на Онисимова верней, чем успокоительные речи. Тот и впрямь снова улыбнулся — радушно, привлекательно. И все же горошинка над левым уголком рта чуть скривила эту улыбку.
Черт побери, теперь Челышеву придется тронуть еще одну тему, о которой… О которой нельзя же совсем промолчать.
— Я тоже, Александр Леонтьевич, собираюсь в путь. Лечу завтра в Андриановку на совещание доменщиков.
— А-а… Вернетесь, тогда подробно мне расскажете. Идет? Над чем, Василий Данилович, сами-то работаете?
Втайне гость изумлен выдержкой Онисимова. Так болен и так собой владеет. Избавил и Челышева и себя от трудного разговора насчет третьей неожиданности.
— Э, что моя работа? Заседаю. По два, а то и по три раза на дню. Хотя чего бога гневить? Не все же попусту просиживаем штаны. Случается, толкуем и о стоящих вещах. Да вот только сегодня…
Чувствуя, что освобождается от томительной неловкости — неудобные темы, кажись, позади, — Василий Данилович сообщает: нынче слушали агломератчиков. Они теперь ходят в именинниках: отработали, отладили выпуск офлюсованного агломерата. Об этом авторская группа и докладывала сегодня. Он пускается в подробности и вдруг видит сероватые маленькие руки сидящего рядом Онисимова. Одна кисть сжимает другую. Челышеву памятно — Онисимов так делал и раньше, когда хотел скрыть непроизвольную дрожь пальцев. Василий Данилович спохватывается. Вот угораздило! Как мог он позабыть, сколь тяжело эта новинка продиралась еще при Онисимове.
Ба, вот ведь о чем можно поговорить: металлургический комбинат на Шексне. Это, конечно, Онисимову будет интересно. Бросив агломератчиков, Василий Данилович рассказывает, что комиссия, назначенная Советом Министров, отвергла, наконец, всякие сомнения насчет этого комбината. Больной оживляется, даже лицо словно свежеет. Уже примерно полгода назад появилась статья, утверждавшая, что завод на Шексне, расположенный далеко от угля и от руды, всегда будет нерентабельным, и его сооружение явилось, таким образом, ошибкой. Это обвинение тяготело над Онисимовым. Некогда он по заданию свыше готовил вопрос о развитии металлургии на ближнем Севере, провел десятки совещаний, придирчиво выверял каждую цифирку, не раз вынимал из стола счеты, щелкал костяшками, изучая сметы, балансы, калькуляции. И пришел к убеждению: строить экономически целесообразно. И получил сверху «добро».
Сейчас он с интересом выспрашивает о перипетиях заседания комиссии, о формулировках решения. Василий Данилович поясняет: спор, собственно, был решен самими металлургами Шексны. Они доказали делом, что могут работать безубыточно. Добились лучшего за всю историю советской металлургии коэффициента использования полезного объема. К этому привела высокая культура работы — не одно какое-либо средство, а весь комплекс передовой технологии.
Онисимову приятно это слушать. Культура работы. Технологическая грамотность, четкость в каждой мелочи. Именно этак он, близко знавший иностранные заводы, «немец», как в шутку окрестил его Серго, именно этак Онисимов годами неуклонно школил, воспитывал металлургов.
Василий Данилович, однако, снова осекается. Разговор опять слишком близко подошел к опасной зоне. Не рассказывать же Онисимову, что металлурги северного комбината включили немало нового в свой комплекс передовой техники, смелее других применили способ, за который настойчиво ратует Головня-младший.
Неожиданно Онисимов сам произносит это имя:
— Вот еще что… В Андриановке вы, конечно, встретите и Петра Головню. Заглянул бы ко мне, когда будет в Москве.
Его тон опять небрежен. Так, вскользь брошенное приглашение. Но руки по-прежнему сцеплены.
— Передам, Александр Леонтьевич.
Онисимов бодро встает.
— Сидите, сидите, Василий Данилович. А я, с вашего разрешения, буду укладываться.
Челышев тоже поднимается. Газета с его «Третьей неожиданностью» так и покоится, не затронутая, на диванной подушке.
— Да и меня еще ожидают сборы. Пойду. А вы, Александр Леонтьевич, поправляйтесь.
— Постараюсь. Не забывайте меня. Жду вас в «Щеглы».
Пожав костистой пятерней маленькую руку больного, ощутив ее дрожь, академик с облегчением покидает палату-полулюкс.
51
Одетый в темно-синюю пижаму, Василий Данилович сосредоточенно пишет за столом в доме приезжих. Верхний свет погашен, настольная лампа ярко освещает тетрадку, которую строка за строкой он быстро заполняет не совсем разборчивым. Стариковским, без нажима, почерком.
Стук в дверь отвлекает Челышева.
— Да, да.
Он дописывает фразу, поднимает голову, видит Головню-младшего.
Петр уже успел умыться, переодеться, пообедал. На нем сейчас тот же щеголеватый, с багряной искоркой костюм, в каком Василий Данилович видел его в министерстве. Свежа голубая рубашка, празднично сияют ботинки — во всем угадывается заботливая рука жены. В нещедром отсвете настольной лампы волосы после душа выглядят темными, рыжеватый оттенок почти незаметен. Одну руку Петр прячет за спину. И не сдерживает улыбку:
— Разрешите, Василий Данилович, поздравить вас с юбилеем.
— Ох, сегодня уж меня напоздравляли. Пора бы с этим кончить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
В ту же первую минуту встречи академик приметил: больной Онисимов вовсе не опустился. Щеки, лишь слегка ввалившиеся, были свежевыбриты. Одет, словно на службе, в хорошо отглаженную пиджачную пару: не изменил и темно-серому аккуратно завязанному галстуку.
— Пожалуйте, — продолжал Онисимов. — Могу теперь не только по телеграфу вас поздравить.
Челышев, разумеется, помнил: на юбилейном заседании была оглашена и теплая телеграмма Онисимова.
— Благодарю, благодарю… Дело уже, слава богу, прошлое.
Следуя пригласительному жесту Александра Леонтьевича, Челышев уселся на диван. Притулившаяся здесь же диванная подушка была скрыта под горкой газет. Вот тогда-то Василий Данилович невзначай увидел, что сверху лежит тот самый номер «Известий», где была напечатана его статья. Испытывая неловкость, он отвел глаза, насупился. И вдруг снова встретился со взглядом Онисимова, Тот невозмутимо посмотрел в сторону, будто ничего и не заметил. Для Челышева это стало знаком, что Онисимов сейчас не хочет затрагивать некоторых тем, отворачивается от каких-то истин, как бы оберегает себя. Что же, и Василий Данилович постарается ничем не задеть больного.
— Мне, Александр Леонтьевич, тут уже сообщили насчет вашего переселения. Дело хорошее. Онисимов почти небрежно спросил:
— Вы беседовали с врачом?
— Да, справился про вас. — Челышев действительно перед тем, как войти к Онисимову, отыскал бородатого заведующего отделением: тот сокрушенно почмокал «неоперабелен». — Справился и теперь не беспокоюсь. Ваше дело на мази. Отличное у вас будет лекарство — свежий воздух. И начнете поправляться полным ходом.
— Вряд ли. Болезнь затяжная.
— Ничего. Уж если бы врачи за вас тревожились, то, будьте уверены, не рискнули бы послать вас в санаторий. Эта публика рискованно поступать не любит.
Устроившись поудобнее на диване, Челышев вытянул длинные ноги. Пожалуй, эта непринужденная поза подействует на Онисимова верней, чем успокоительные речи. Тот и впрямь снова улыбнулся — радушно, привлекательно. И все же горошинка над левым уголком рта чуть скривила эту улыбку.
Черт побери, теперь Челышеву придется тронуть еще одну тему, о которой… О которой нельзя же совсем промолчать.
— Я тоже, Александр Леонтьевич, собираюсь в путь. Лечу завтра в Андриановку на совещание доменщиков.
— А-а… Вернетесь, тогда подробно мне расскажете. Идет? Над чем, Василий Данилович, сами-то работаете?
Втайне гость изумлен выдержкой Онисимова. Так болен и так собой владеет. Избавил и Челышева и себя от трудного разговора насчет третьей неожиданности.
— Э, что моя работа? Заседаю. По два, а то и по три раза на дню. Хотя чего бога гневить? Не все же попусту просиживаем штаны. Случается, толкуем и о стоящих вещах. Да вот только сегодня…
Чувствуя, что освобождается от томительной неловкости — неудобные темы, кажись, позади, — Василий Данилович сообщает: нынче слушали агломератчиков. Они теперь ходят в именинниках: отработали, отладили выпуск офлюсованного агломерата. Об этом авторская группа и докладывала сегодня. Он пускается в подробности и вдруг видит сероватые маленькие руки сидящего рядом Онисимова. Одна кисть сжимает другую. Челышеву памятно — Онисимов так делал и раньше, когда хотел скрыть непроизвольную дрожь пальцев. Василий Данилович спохватывается. Вот угораздило! Как мог он позабыть, сколь тяжело эта новинка продиралась еще при Онисимове.
Ба, вот ведь о чем можно поговорить: металлургический комбинат на Шексне. Это, конечно, Онисимову будет интересно. Бросив агломератчиков, Василий Данилович рассказывает, что комиссия, назначенная Советом Министров, отвергла, наконец, всякие сомнения насчет этого комбината. Больной оживляется, даже лицо словно свежеет. Уже примерно полгода назад появилась статья, утверждавшая, что завод на Шексне, расположенный далеко от угля и от руды, всегда будет нерентабельным, и его сооружение явилось, таким образом, ошибкой. Это обвинение тяготело над Онисимовым. Некогда он по заданию свыше готовил вопрос о развитии металлургии на ближнем Севере, провел десятки совещаний, придирчиво выверял каждую цифирку, не раз вынимал из стола счеты, щелкал костяшками, изучая сметы, балансы, калькуляции. И пришел к убеждению: строить экономически целесообразно. И получил сверху «добро».
Сейчас он с интересом выспрашивает о перипетиях заседания комиссии, о формулировках решения. Василий Данилович поясняет: спор, собственно, был решен самими металлургами Шексны. Они доказали делом, что могут работать безубыточно. Добились лучшего за всю историю советской металлургии коэффициента использования полезного объема. К этому привела высокая культура работы — не одно какое-либо средство, а весь комплекс передовой технологии.
Онисимову приятно это слушать. Культура работы. Технологическая грамотность, четкость в каждой мелочи. Именно этак он, близко знавший иностранные заводы, «немец», как в шутку окрестил его Серго, именно этак Онисимов годами неуклонно школил, воспитывал металлургов.
Василий Данилович, однако, снова осекается. Разговор опять слишком близко подошел к опасной зоне. Не рассказывать же Онисимову, что металлурги северного комбината включили немало нового в свой комплекс передовой техники, смелее других применили способ, за который настойчиво ратует Головня-младший.
Неожиданно Онисимов сам произносит это имя:
— Вот еще что… В Андриановке вы, конечно, встретите и Петра Головню. Заглянул бы ко мне, когда будет в Москве.
Его тон опять небрежен. Так, вскользь брошенное приглашение. Но руки по-прежнему сцеплены.
— Передам, Александр Леонтьевич.
Онисимов бодро встает.
— Сидите, сидите, Василий Данилович. А я, с вашего разрешения, буду укладываться.
Челышев тоже поднимается. Газета с его «Третьей неожиданностью» так и покоится, не затронутая, на диванной подушке.
— Да и меня еще ожидают сборы. Пойду. А вы, Александр Леонтьевич, поправляйтесь.
— Постараюсь. Не забывайте меня. Жду вас в «Щеглы».
Пожав костистой пятерней маленькую руку больного, ощутив ее дрожь, академик с облегчением покидает палату-полулюкс.
51
Одетый в темно-синюю пижаму, Василий Данилович сосредоточенно пишет за столом в доме приезжих. Верхний свет погашен, настольная лампа ярко освещает тетрадку, которую строка за строкой он быстро заполняет не совсем разборчивым. Стариковским, без нажима, почерком.
Стук в дверь отвлекает Челышева.
— Да, да.
Он дописывает фразу, поднимает голову, видит Головню-младшего.
Петр уже успел умыться, переодеться, пообедал. На нем сейчас тот же щеголеватый, с багряной искоркой костюм, в каком Василий Данилович видел его в министерстве. Свежа голубая рубашка, празднично сияют ботинки — во всем угадывается заботливая рука жены. В нещедром отсвете настольной лампы волосы после душа выглядят темными, рыжеватый оттенок почти незаметен. Одну руку Петр прячет за спину. И не сдерживает улыбку:
— Разрешите, Василий Данилович, поздравить вас с юбилеем.
— Ох, сегодня уж меня напоздравляли. Пора бы с этим кончить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57