И не старой даже, а скорее древней. Эта заезженная в веках философская концепция не нравилась никому в Комитете. Но критерий «нравится-не нравится» в данном случае к делу не относился. Факт был подтвержден во многих лабораториях.
И второе перспективное направление — исследование возможности менять по своему усмотрению мировые постоянные: тяготения, Планка, тонкой структуры, даже скорость света. На первый взгляд это казалось химерой. Не для Льюина, конечно, который лет десять занимался теоретическими исследованиями по этой проблеме. Но убедить членов Комитета, что именно работа над этой сугубо умозрительной проблемой даст ключ к созданию будущего оружия, оказалось непросто.
Весной 2002 года анкетирование вступило в решающую фазу, а систематизация научных идей, блестяще проведенная экспертными группами, не подозревавшими об истинных целях своего анализа, практически завершилась. Только тогда члены Комитета решили, что оружием ХХII или ХХIII века станет, скорее всего, изменение мировых постоянных. Перспектива очень далекая, но замечательная по своим возможностям.
Льюин ликовал — его идея. Научная интуиция не подвела — это прекрасно. Прескотт, исчезнув на неделю, принес жуткий фантастический опус, в котором описал войну, где страны менают мировые постоянные на территории друг друга. И в космосе, конечно. В десятки раз увеличивают постоянную тяготения, и сила тяжести совершает то, что не под силу никаким ядерным бомбам. Все — в порошок. И никакого радиоактивного заражения. Уменьшение в десятки раз постоянной Планка. Изменяются размеры атомов, частоты излучения, мир становится попросту другим. Достаточно и миллионной доли секунды, чтобы в зоне поражения не осталось не только ничего живого, но вообще чего бы то ни было, более или менее сложного по структуре. Сточерз был так подавлен нарисованной картиной, что предложил передать опус Прескотта Филипсу с минимальными комментариями. Все и так было ясно.
После обсуждения решили этого не делать. Воспротивился Прескотт, заявив, что хочет написать и опубликовать роман-эпопею. Нечто вроде «Основания» Азимова или харбертовской «Дюны».
— Ничего не выйдет, — сказал Льюин, перелистывая рукопись. — После того, как Филипс получит наш доклад, все это станет секретной тематикой. Вас манят лавры Картмилла с его «Новым оружием»? Разница в том, что это, — он поднял рукопись над головой, — просто не издадут. Скучно написано, Генри, извините.
Символическим жестом Льюин положил рукопись на решетку электрокамина.
— Рукописи не горят, — кисло усмехнулся Прескотт, — так написано в одном русском романе…
x x x
Льюин не считал себя храбрецом. Ни в науке, ни в жизни. Он даже с обществом «Ученые за мир» сотрудничал потому (и сам в это искренне верил!), что был трусом. Он боялся мучительной смерти от лучевой болезни, от холода ядерной зимы, от пули в живот — от всего того, что даст война. В свое время он стал теоретиком, потому что панически боялся любой действующей установки. Ему казалось, что аппаратура вот-вот взорвется, даже если это был настольный осциллограф. Никто, впрочем, не подозревал об этом свойстве его характера.
Льюин заставлял себя забывать о страхе. О страхе перед авторитетами, например. Когда была создана единая теория частиц и полей, Льюин заставил себя работать над еще более фантастической задачей: изменением мировых постоянных. Эксперименты здесь были очень хилыми, надежность — просто катастрофической. Но теоретически Льюину удалось, комбинируя кварки разных цветов и запахов, построить модель эксперимента, при котором менялось бы значение постоянной тяготения.
Женился Льюин, как он считал, тоже из трусости. Клара была дизайнером, познакомились они на какой-то вечеринке. Льюина потянуло к ней — высокой и крепкой, привлекательной скорее в сексуальном плане, чем в эстетическом. Они начали встречаться, а потом оказалось, что Клара беременна. Льюин женился, чтобы избежать скандала — Клара и слышать не хотела об аборте. Родился Рой.
А потом… Этот ужас. Случай, конечно, но не докажешь. И ведь он действительно убил человека. Господи! Как он испугался тогда! Думал, что это грабитель. Почти полночь, темный переулок. И голос. До него не сразу дошло. Вместо того, чтобы поднять руки и не шевелиться — так советовала полиция, — он схватил что-то тяжелое, оказавшееся под рукой, и запустил в темноту. Голос захлебнулся, а Льюин помчался прочь.
Утром он шел той же дорогой — хотел и боялся узнать, что произошло. В переулке никого не было, но, судя по всему, полиция уже поработала. На стене дома Льюин разглядел темные следы — кровь?! — а там, откуда он слышал голос, на асфальте был мелом нарисован силуэт. Оказывается, он швырнул в темноту стальным прутом. Точно такие — исковерканные, оставшиеся, видимо, после какого-то строительства, — валялись у стены…
Льюин заставил себя забыть, надеялся, что все обошлось. Но ему напомнили. Оказывается, полиция еще тогда — три года назад! — определила, кто убил ударом по голове коммивояжера из Хьюстона, который и хотел только спросить дорогу. Он прожил до утра и успел произнести несколько слов. Когда над физиком нависла угроза ареста, а он и не подозревал об этом, дело неожиданно закрыли. Просьба поступила из ФБР, которое и затребовало материал. Льюин жил спокойно до тех пор, пока не понадобилось его участие в работе Комитета Семи. И тогда сыграли на его страхе — страхе разоблачения. Он должен был работать над оружием будущего и молчать об этом.
Два события в его жизни произошли почти одновременно: начало работы Комитета и встреча с Жаклин Коули. Льюин не думал о возможном разрыве с Кларой и новом браке, а Жаклин никогда не заговаривала об этом. Она любила и была готова на все.
Чем быстрее продвигались исследования, чем яснее становились контуры оружия XXII века, тем больше менялись представления Льюина о смысле жизни. Прежде он считал: человек живет, чтобы работать. Творить или познавать новое. Чтобы оправдать долгую жизнь, можно создать миллион мелочей, но достаточно одной теории относительности. Теперь, просчитывая варианты будущего, Льюин больше не думал, что смысл жизни заключен в актах творечия. Смысл — в другом.
Он не ужаснулся. Как многие люди, нашедшие в себе силы, чтобы подавить собственную трусость, Льюин решил, что только сам, один сделает то, что необходимо. К одному и тому же решению приводили и системный анализ, и анализ структур, и морфология, и дельфийский метод, и все другие методы прогнозирования. Исчезла многовариантность, свойственная стохастическим прогнозам.
Льюин все продумал и лишь тогда решил пригласить Сточерза и Прескотта на уик-энд. С ними у него установились наиболее дружеские отношения, они хорошо понимали друг друга.
Субботним утром на машине Льюина отправились к озеру Грин-Понд. Был декабрь 2002 года, работа вошла в завершающую стадию. На следующей неделе Комитет предполагал начать составление окончательного текста доклада. Отдохнуть не мешало, и они весь день катались на лыжах по заснеженным холмам, радуясь свободе — от дел, от жен, от мыслей. Вечером они стояли на берегу озера. Вода казалась тяжелой и неподвижной, как ртуть, только что взошла полная луны — рыжая и пятнистая.
— Вы, Генри, и вы, Джо, — медленно сказал Льюин, — как вы думаете, для чего мы все живем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30