Он видел, что Крестный никак не решится начать какой-то разговор, давно, видно, задуманный и, почему-то, важный и трудный для него.
«Что ж ты мнешься-то как целка, – подумал Иван. – Боишься меня, что ли?»
– Крестный, мне, может, раком встать, чтоб ты решился, наконец? Или ноги пошире раздвинуть, чтобы не боялся, что у тебя не получится?
– Фу, какой ты грубый, Ваня. Зачем ты так со стариком? Нам же, старичью, знаешь, – не столько трахнуть, сколько поговорить об этом.
Он вздохнул.
– Ну, коли ты настаиваешь, можно и поторопиться. То, что ты сегодня видел, это одна из моих групп. У меня их много. Но есть и лучшие. Элита, так, сказать. Высшая лига. Человек сорок отличных парней. Те, кого ты видел сегодня...
Крестный поморщился.
–...самые слабые. И главное – в них нет лидера. Я, правда, ставил на этого, из первой пары, на Пятого. Но, как видишь, ошибся. Хороший парень, соображает быстро и неплохо... Но он же мне всю Россию осеменит.
Крестный хихикнул, но тут же взял себя в руки и вновь заговорил серьезно.
– Да и потом – воля твоя, но над ним же смеяться будут. Не удержится он в лидерах, свои же шлепнут. Не любят они труханов над собой видеть. Договорятся, например, Шестой с Девятым, и грохнут его, за милую душу. С лидерами у нас вообще – проблема. Что в нашем большом государстве, что у нас тут – в моем маленьком.
– Давай, ближе к телу, – перебил уже слегка утомленный его болтовней Иван. – Или правильнее будет сказать – к трупу?
– А вот тут ты, Ваня, ошибаешься, и сильно. О трупах мы пока разговаривать не будем. Рано. Хотя, попозже – будет заказ. Очень интересный заказ. И очень сложный. Поэтому, надо сначала силенки свои прикинуть – хватит ли? Чтобы не обосраться потом, как сегодня половина этих, в бассейне. Им -то простительно, а нам с тобой было бы стыдно. Не правда ли, Ваня?
Иван промолчал.
Разговор понемногу начинал его заинтересовывать. Сквозь шелуху бессмысленных слов постепенно начала вырисовываться суть.
– Так вот, о лидерах. Сорок человек – хорошая группа. В том случае, конечно, если эти люди подготовлены мной и во главе их стоишь ты. Такой отряд многое может сделать, очень многое. Такому отряду и тот заказец отдать не страшно... А ведь можно подготовить и еще сорок. И еще. Но есть проблнма. Всего одна проблема. У человека, который захочет стать лидером всех этих людей. То есть – у нас с тобой. Потому что, я хочу, чтобы лидером стал ты, Ваня. Я не спрашиваю тебя – хочешь ли ты этого. И не буду спрашивать. Ты, Ваня, поверишь мне на слово, когда я тебе скажу – надо, Ваня. Скажи, поверишь?
Внимательно слушавший Иван кивнул головой. У него не было причин не верить Крестному, и он согласился – да, скажет, – надо, Ваня – поверит.
Обрадованный его покладистостью Крестный, воодушевился и решил продолжить.
– Ну, вот, ты же видишь, я прав. Тогда поверь мне еще в одном. Эти люди никогда тебя не признают, будь ты хоть трижды Иваном Марьевым и четырежды Отмороженным. Они поверят только в твою силу и в смерть, которую ты посеешь рядом с ними. Ты должен завоевать их авторитет. Для этого нужно убить десятерых из них. Чтобы они поверили, что ты один – сильнее всего отряда...
– Ты что же – хочешь пустить меня в бассейн одного против десятерых своих головорезов? Пусти. Можешь даже вооружить их какими-нибудь вилами или мотыгами. Если, конечно, тебе своих головорезов не жалко...
– Ну что ты, Ваня, как ты мог подумать... Нет, конечно. Игра, в которую мы с тобой будем играть, называется «догонялки». Вот так – по-детски. Потому, что проста, как любая детская игра. Все убегают, один догоняет. У нас будет только чуть-чуть посложнее, чуть-чуть наоборот – один убегает, все догоняют.
Крестный сделал паузу, посмотрел на Ивана.
– Убегать будешь ты, Ваня. А мои головорезы, как ты выразился, будут догонять. Догонят – убьют.
Крестный тут же спохватился и поправился.
– Конечно, конечно, может быть и ты их убьешь. Но их – сорок, а ты – один. Да и кроме того, если ты всех поубиваешь, кем же ты командовать потом будешь? Это же твои будущие солдаты...
Крестный помолчал, ожидая реакции Ивана.
Но тот тоже молчал.
– Ты, Ваня, подумай. Я, ведь, с ножом к горлу не пристаю. Хочешь – соглашайся, не хочешь – откажись, слова не скажу.
Вот так.
Все. Крестный расставил свои ориентиры.
Направо пойдешь – коня потеряешь...
Иван понял, что Крестный загнал его в своеобразную ловушку.
Отказаться...
Он не мог отказаться.
Ивану было глубоко наплевать, что будет думать о нем сам Крестный и его «мальчики», если он откажется. Пусть думают, что хотят.
Мнение других людей давно перестало существовать для Ивана. Поэтому он не реагировал никогда ни на насмешки над собой, ни на восхищение собой. Люди слишком многого не понимают, чтобы понимать мотивы его поступков и делать о них выводы.
Его мнение о самом себе было гораздо существеннее для него.
Но не в том смысле, какой обычно придает человек этим словам – «о самом себе». Как правило, за ними скрываются все те же мнения о нем других людей, только уже воспринятые им как личностные ценностные установки, как свои собственные нравственные ориентиры.
Если речь идет, например, о трусости, то разница во мнении самого человека и других людей об одной и той же ситуации заключается только в интерпретации поведения человека, в понимании содержания его поступка. Человек может отступить от грозящей ему опасности, и тем самым в глазах других людей проявит слабость, струсит, облажается, подведет, подставит.
Однако в своих собственных глазах – он расценит это как проявление не слабости, а осторожности, и, тем самым, избежит слова трусость. Он обманет и себя, и других, ради того, чтобы только не считать себя трусом, не называть себя этим словом.
Само понятие трусости останется одинаковым и для него и для других.
У Ивана же была другая система ценностей.
Его совершенно не волновало и не интересовало понятие трусости, например. Да и как оно могло его интересовать, если никогда ему абсолютно не знакомо было чувство какого-либо страха.
Человек испытывает страх в ситуациях, когда ему грозит боль или смерть. Ни того, ни другого Иван не боялся. После Чечни, ранения, плена и рабства болевой порог был у него настолько высоким, что граничил с полной нечувствительностью к боли.
Смерть...
Смерть же была не только те страшна, она была желанна. Какой же страх он мог испытывать перед смертью? Разве что —страх избежать ее?
У Ивана не было чувства страха, у него было чувство опасности. А это далеко не одно и то же. Иван мог идти навстречу опасности, мог уходить от нее, мог ее игнорировать, совершенно не давая себе при этом никаких оценочных характеристик.
Разве способность, например, учащать или задерживать дыхание влияет хоть как-то на самооценку человека? Разве его физиологические свойства могут быть оценены с нравственной точки зрения?
Их можно оценить только с какой-то иной точки зрения, учитывающей, прежде всего, присущую человеку жизнеспособность. С единственной точки зрения, заслуживающей, на его взгляд, внимания, – с точки зрения самой жизни или самой смерти.
Жизни Иван не доверял в силу ее краткости и преходящести. Абсолютна и вечна только смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46