Но вот мнение о нем самой смерти очень и очень волновало Ивана.
Он олицетворял Смерть как хозяйку жизней людей и как Хозяйку жизни в целом. Его мнение о самом себе и было, фактически, мнением о нем олицетворяемой им Смерти. Госпожи смерти...
Поэтому, отказаться от предложения Крестного означало бы отказ от близости со смертью. Это было бы, по существу, свинское неуважение к смерти со стороны Ивана.
Этого он бы себе просто не смог простить.
Отказаться – означало обречь себя на мучения потерявшего уверенность в себе человека, не имеющего четкого представления ни о себе, ни о мире, ни о своем месте в этом мире.
Согласиться для Ивана тоже было трудно. И не из-за страха быть убитым, поскольку такого страха не было и быть не могло.
Сорок человек, каждый из которых будет стремиться его убить, и, тем самым, вероятность его личной смерти увеличится по меньшей мере в сорок раз, – действовали на Ивана опьяняюще.
Крестный, фактически, предложил Ивану уйти в запой. А Иван не был «алкоголиком» или даже «пьяницей». Наоборот он был «гурманом», ценящем тонкий вкус точно дозированной смерти.
В согласии на предложение Крестного содержался соблазн излишества, превращающего смерть из деликатеса в повседневную, рядовую пищу.
Короче, думать долго Ивану не пришлось.
Поразмышляв с минуту, он сделал выбор и, не глядя на Крестного, коротко кивнул, уверенный что тот все еще внимательно смотрит на него.
Крестный обрадованно засмеялся, начал потирать руки, хлопнул Ивана по плечу и тут же показал, что ни хрена в Иване не понимает, поскольку заявил:
– Молоток, Ваня! Я знал, что ты не струсишь, не испугаешься...
Ивану сразу стало скучно слушать старческую болтовню, и он перебил:
– Заткнись, психолог... Давай подробности.
– Даю. Даю, Ваня, даю-даю-даю, – засуетился Крестный. – Только сначала ты давай-ка, покушай, – бог знает, когда теперь придется-то. Да и придется ли?
Иван смолчал, не стал связываться. Похоже Крестный специально старался вывести его из равновесия. Да и не задевало его это карканье Крестного.
Поесть, и правда, не мешало. Иван, и впрямь проголодавшийся, основательно принялся за шашлык, запивая ароматное мясо терпким грузинским вином.
А Крестный начал, наконец, излагать подробности и детали, имеющие для Ивана главное значение.
– Ты, Ваня, называешься теперь – «заяц». Извини уж, не сейчас придумано, не ты первый, не ты последний. Как-нибудь потерпи уж. И, поскольку ты заяц, тебе придется убегать. О чем ты, конечно, и сам догадался. А чтобы у тебя не было соблазна устроить потасовку прямо здесь же, на месте, и доказать всем нам, что ты не заяц, а, к примеру, волк, зубатый кит или китайский император, ты мне пушечку свою сейчас отдай. А себе еще добудешь. А за свою не волнуйся, я ее сохраню в лучшем виде. Как только мы все наиграемся, верну в полной сохранности. Если конечно...
Крестный замолчал и выразительно, долго смотрел на Ивана.
– Не дай Бог, конечно... Тьфу-тьфу-тьфу.
Он постучал костяшками тонких иссохших пальцев по деревянному столу.
– Но если все же – бог, как говорится, выдаст, а свинья съест – даю тебе слово: положу твою пушечку тебе на грудь, словно древнему скифскому воину, уйдет с тобой в могилу. Хочешь как воину, Ваня? Скифскому? На грудь? Чтобы было с чем в руках в тех местах за себя постоять? И пару гранат, пойдет?
Иван догадался уже, что Крестный треплется, потому что боится, и за словами, за ерничанием пытается скрыть свой страх. Он по-прежнему не понимал Ивана, и страх его шел именно от этого непонимания. Только если раньше он боялся самого Ивана, то теперь он боялся за Ивана.
– Ну тебя на хуй с твоим трепом, Крестный, – миролюбиво буркнул Иван. – Что ты меня в могилу живьем суешь? Ты давай плотнее, плотнее. И поконкретнее, старый болтун, поменьше пустых слов.
– Золотой ты человек, Ваня. Как тебя трудно обидеть! Другой давно бы мне мозги вышиб... Ну да ладно. Пушечку ты, значит, мне отдашь?
Вместо ответа Иван достал свой ТТ и бросил его на колени Крестному. Тот отреагировал мгновенно, но пистолет в руки на взял, а дурашливо схватился за свои яйца.
– Полегче, грубиян ты этакий! Ведь эта штука еще в ходу у меня, как-никак. Хотя, к сожалению, все чаще – никак... Ну да бог с ней, с этой моей штукой. Я ей в свое время неплохо попользовался, грех обижаться. Как говориться: помнит Прага, и Варшава, и Дунай...
Крестный вздохнул.
– Трудно, Ваня, говорить мне все это. Ты знаешь, как я в тебя верю, но все равно волнуюсь. За тебя волнуюсь. Поверь мне, старику. И треплюсь оттого...
– Играем по всей Москве, – продолжал Крестный. – Неделю. Сегодня понедельник. В следующий понедельник к 24-00 все мои «охотники» возвращаются на базу, и мы начинаем разбор полетов. Если ты к тому времени еще жив – ты приходишь тоже, и они уже не только мои, но и твои охотники, Ваня... Игру можно закончить раньше. В том случае, если ты принесешь мне личное оружие семерых охотников. Пистолеты у них помечены – последние цифры серийного номера – от единицы до сорока. Или если они привезут мне твой труп...
Крестный помолчал, смущенно глядя в сторону, и каким-то виноватым тоном продолжил.
– Мне неловко это тебе говорить, но я вынужден, таковы правила. Ты, Ваня, имеешь возможность спрятаться, отсидеться неделю, и тем самым сохранить свою жизнь. Во вторник, начиная с ноля часов, тебя никто из моих пальцем не тронет. Иначе я им сам головы поотрываю. Но...
Крестный вздохнул.
– Прости, Ваня, я все же скажу... Ты мне будешь уже неинтересен. Да и себе, наверное, тоже. Я знаю, что ты этого делать не будешь. И еще давай договоримся вот о чем: если мои горе-охотники найти тебя в Москве не могут, ты сам выходишь на контакт. Как? Придумаешь сам. Ведь тебе же ими придется руководить, а не наоборот. Я в твои способности верю. Условие мое такое, надеюсь, ты согласишься, что оно разумно – если в течение суток никто из охотников не убит – ты проиграл.
– Еще один момент, о котором ты должен знать. Кроме охотников, в игре участвуют загонщики. Сколько их, ты знать не должен, и не узнаешь. Они не имеют оружия, не имеют никаких опознавательных знаков, не имеют права тебя убить. Но они будут постоянно следить за тобой и сообщать о тебе охотникам.
А вот ты можешь их убивать сколько угодно, если сумеешь обнаружить. Только, смотри, не перебей половину Москвы под этой маркой, а то министерство обороны бросит против тебя регулярные войска.
Крестный замолчал, как-то грустно и виновато глядя на Ивана.
Ясно было, что он сказал все.
Или почти все.
За исключением какой-то малости, незначительной детали, чего-то своего, личного.
– Тебе все понятно, Ваня? – спросил он.
– Кроме одного, – ответил Иван. – О каком это ты заказе говорил, так уж важном для тебя? Может быть, расскажешь поподробнее?
– Для нас, Ваня. Для нас с тобой. Обязательно расскажу, но – не сейчас.
– В остальном – вопросов нет. Я поиграю с твоими пацанами в твою игру. Не знаю, правда, зачем, но раз ты сказал – надо, пусть так и будет. Я тебе верю.
– Тогда, давай выпьем, Ваня, и с богом. Попрощаемся, на всякий случай, а то ведь и целую неделю можем не свидеться.
Крестный взял кувшин с вином, налил по бокалу себе и Ивану.
Поболтав остатки в кувшине, он неожиданно выплеснул их Ивану на грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46