Полковничий!
Страна менялась настолько стремительно, что за переменами не успевали сами прорабы перестройки. Растерявшаяся от динамики перемен партийная и советская номенклатура утратила благодушие и важность. Им на пятки наступали молодые, циничные доценты и завлабы. Разрешено все, что не запрещено. Этот неконкретный и некорректный лозунг, прозвучавший с самого верха — и, кстати, произнесенный юристом! — означал: обогащайтесь. В стране установилась истерическая атмосфера вседозволенности. Ошеломленный обыватель впервые в жизни держал в руках собственную визитку. Называлась она «Визитная карточка покупателя». Ах, как аристократично! Прийти в сельпо за куском хозяйственного мыла и представиться продавщице, предъявив визитку… Визитки были, а вот мыло не всегда. С прилавков государственных магазинов как-то быстро и незаметно исчезло все мыло, макароны, сигареты и даже «Килька в томатном соусе». А водка… ладно, ладно, молчим!… Сахара — два килограмма в месяц. Ну, это понятно — белая смерть. Пчелы, погибающие на пасеках, этого, видно, не знали — зимой им требовалась сахарная подпитка. Сахар, дрожжи и любое пойло (коньяк, спирт, одеколон) стали в деревнях эквивалентом валюты… Но ведь не хлебом единым! Страна переживала невероятный журнально-газетный бум. Подписаться на толстый журнал или «Литературку» стало уделом избранных. Печаталось, правда, то, что было написано двадцать, тридцать, пятьдесят лет назад. Освободившиеся от пресса коммунистической цензуры господа литераторы и режиссеры обещали осчастливить и читателя, и зрителя настоящими шедеврами. О, как здорово они обещали!… И не зря — «Интердевочка была написана»! И «Яблоки на снегу». И к западной культуре мы тоже приобщились: в видеосалонах крутили «Эммануэль», «Рокки», «Пожиратели трупов»… Но до «Санта-Барбары» было еще далеко.
Хватит! Хватит ерничать! ФАК Ю! Дали свободу — жри! Жри ее с ксилитом и карбамидом… МММ — нет проблем… Скажите пожалуйста, доктор Щеглов, что вы думаете о мастурбации? Этот вопрос задает ученица девятого класса из города Тосно. …По талонам N 4, 5, 6 на макаронные изделия в этом месяце можно приобрести колбасные изделия… Первым секретарем ленинградского ОК КПСС избран товарищ Гидаспов Борис Вениаминович… И толстый-толстый слой шоколада…
Ну хватит! Хватит, в конце-то концов… Март девяносто первого был слякотным, оттепельным, простудным. Срывались с крыш ледяные глыбы. Тревожно тянуло весной. В Ладожском озере, как всегда, снимали рыбаков со льдин. На улицах торговали первой корюшкой… Ночью резко подмораживало, поутру улицы напоминали каток. В травмпунктах не хватало гипса. Была обычная ленинградская весна с гепатитной мимозой возле метро и запахом корюшки.
Вечером пятнадцатого марта старший оперуполномоченный Александр Зверев дежурил. Опера, приняв свои сто пятьдесят граммов, уже разошлись. Зверев сидел в кабинете один, делать ничего не хотелось. Он заварил чай. Отощавшая за зиму корова смотрела глазами глубокими, как у Кармен. За стеной прогрохотала ледыха в водосточной трубе. Делать определенно ничего не хотелось… Тогда-то и привели задержанного. Мужик был высокий и крепкий — под стать самому Звереву. В кожаной куртке, джинсах и высоких зимних кроссовках «Адидас». Руки скованы браслетами. Стриженный в ноль. В общем, классический бандюган последней формации. Вот только в выражении лица нет бычьей тупости и глаза живые, осмысленные… «На хрен он мне нужен?» — недовольно подумал Зверев и спросил у старшего сержанта:
— Ну, что случилось?
— Да вот, Александр Андреич, красавца повязали — драку устроил в подъезде. И газовый револьвер в кармане. Плюс валюта.
Зашумел чайник, над носиком появился парок. Старший сержант положил на стол Зверева протоколы, черный револьвер и бумажник. Задержанный смотрел спокойно, без страха или неуверенности. Чувствовалось, что мужик собой владеет.
— Ну ладно, сержант, сними с него наручники и иди, работай.
— Он, товарищ капитан, понимаете ли… того…
— Ничего, — усмехнулся Зверев. — Я тоже не подарок.
Наручники сняли. Задержанный стал растирать запястья. Сашка раскрыл бумажник и вытащил права. По документам выходило, что задержанного зовут Виталий Сергеевич Мальцев. Зверев сличил фото с натурой — он. То же жесткое выражение лица, характерный боксерский нос, очень короткая стрижка. Раньше такие носили спортсмены. Нынче — бандиты. И всякая шелупень, которая под бандитов косит.
Кроме прав, в шикарном бумажнике лежал техпаспорт на девятку девяностого года выпуска, пять стодолларовых купюр и немалая сумма в рублях. Ну-ну… Зверев взялся изучать рапорты. Из них следовало, что гр. Мальцев задержан около парадной дома N… по Садовой в тот момент, когда занимался процессом избиения несовершеннолетних Шевченко и Расуваева.
— И как же выглядел процесс избиения младенцев, товарищ сержант? — с улыбкой спросил Сашка.
— Да волохал он этих двоих… они нассали в подъезде…
— А сами-то пострадавшие что говорят?
— Говорят: претензий нет. Скулят, что домой надо, уроки делать.
— О! Тяга к знанию — святое дело. Воистину счастлив тот народ, у которого юношество тянется к образованию, — сказал Зверев.
Мальцев улыбнулся, а сержант ответил:
— Какие, к черту, знания? У них с собой еще бутылка портвейну. Сейчас выжрут ее и пойдут в другой подъезд гадить.
— Ну так отберите портвейн, дайте по шее и отпустите, — сказал Сашка. — А впрочем — разбирайтесь с ними сами. Я лучше с гражданином Мальцевым побеседую. Можете идти, сержант.
Сержант вышел. Зверев взял в руки импортный револьвер тридцать восьмого калибра, откинул в сторону барабан и нажал на головку экстрактора. Высыпались желтенькие патроны с пластиковой полусферой вместо пули: газовые. Заглянул в канал ствола — перемычка на месте, переделке для стрельбы боевыми револьвер явно не подвергался. В общем — криминала нет. Та же самая картина с валютой: восемьдесят восьмая (валютная) статья УК предусматривала уголовное преследование только в случае скупки и перепродажи. Конфисковать при отсутствии таможенной декларации, подтверждающей ввоз долларов в страну, разумеется, можно… Вот только кому это нужно? Только государству, но никак не оперу. Зверев с тоской представил себе, сколько бумажек нужно оформить на изъятие этих паршивых долларов, а потом отвезти в ФПУ. При этом уложиться в трехдневный срок… и никто не скажет даже спасибо. Мне это надо? Нет, увольте…
Со всех сторон получалось — гражданин Мальцев перед законом формально чист. Однако манера одеваться, внешность, новенький дорогой автомобиль, деньги и, наконец, газовая пушка в кармане подталкивали к прямо противоположному выводу… Да что там подталкивали? Они кричали: криминал! Зверев так и спросил:
— Ну что, Виталий Сергеич, получаешь с коммерсантов помаленьку?
— Совсем чуть-чуть, Александр Андреич — улыбаясь, ответил Мальцев.
Чем-то он Звереву был симпатичен. Возможно, спокойствием и уверенностью…
— Ясно. А что же несовершеннолетних-то избиваете?
— Скажите, а вам нравится, когда в вашем подъезде гадят?
— Нет, не нравится… — На прошлой неделе Зверев сам точно так же обошелся с подростками в своем подъезде. Но говорить об этом не стал. — Не нравится… но ведь дети же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Страна менялась настолько стремительно, что за переменами не успевали сами прорабы перестройки. Растерявшаяся от динамики перемен партийная и советская номенклатура утратила благодушие и важность. Им на пятки наступали молодые, циничные доценты и завлабы. Разрешено все, что не запрещено. Этот неконкретный и некорректный лозунг, прозвучавший с самого верха — и, кстати, произнесенный юристом! — означал: обогащайтесь. В стране установилась истерическая атмосфера вседозволенности. Ошеломленный обыватель впервые в жизни держал в руках собственную визитку. Называлась она «Визитная карточка покупателя». Ах, как аристократично! Прийти в сельпо за куском хозяйственного мыла и представиться продавщице, предъявив визитку… Визитки были, а вот мыло не всегда. С прилавков государственных магазинов как-то быстро и незаметно исчезло все мыло, макароны, сигареты и даже «Килька в томатном соусе». А водка… ладно, ладно, молчим!… Сахара — два килограмма в месяц. Ну, это понятно — белая смерть. Пчелы, погибающие на пасеках, этого, видно, не знали — зимой им требовалась сахарная подпитка. Сахар, дрожжи и любое пойло (коньяк, спирт, одеколон) стали в деревнях эквивалентом валюты… Но ведь не хлебом единым! Страна переживала невероятный журнально-газетный бум. Подписаться на толстый журнал или «Литературку» стало уделом избранных. Печаталось, правда, то, что было написано двадцать, тридцать, пятьдесят лет назад. Освободившиеся от пресса коммунистической цензуры господа литераторы и режиссеры обещали осчастливить и читателя, и зрителя настоящими шедеврами. О, как здорово они обещали!… И не зря — «Интердевочка была написана»! И «Яблоки на снегу». И к западной культуре мы тоже приобщились: в видеосалонах крутили «Эммануэль», «Рокки», «Пожиратели трупов»… Но до «Санта-Барбары» было еще далеко.
Хватит! Хватит ерничать! ФАК Ю! Дали свободу — жри! Жри ее с ксилитом и карбамидом… МММ — нет проблем… Скажите пожалуйста, доктор Щеглов, что вы думаете о мастурбации? Этот вопрос задает ученица девятого класса из города Тосно. …По талонам N 4, 5, 6 на макаронные изделия в этом месяце можно приобрести колбасные изделия… Первым секретарем ленинградского ОК КПСС избран товарищ Гидаспов Борис Вениаминович… И толстый-толстый слой шоколада…
Ну хватит! Хватит, в конце-то концов… Март девяносто первого был слякотным, оттепельным, простудным. Срывались с крыш ледяные глыбы. Тревожно тянуло весной. В Ладожском озере, как всегда, снимали рыбаков со льдин. На улицах торговали первой корюшкой… Ночью резко подмораживало, поутру улицы напоминали каток. В травмпунктах не хватало гипса. Была обычная ленинградская весна с гепатитной мимозой возле метро и запахом корюшки.
Вечером пятнадцатого марта старший оперуполномоченный Александр Зверев дежурил. Опера, приняв свои сто пятьдесят граммов, уже разошлись. Зверев сидел в кабинете один, делать ничего не хотелось. Он заварил чай. Отощавшая за зиму корова смотрела глазами глубокими, как у Кармен. За стеной прогрохотала ледыха в водосточной трубе. Делать определенно ничего не хотелось… Тогда-то и привели задержанного. Мужик был высокий и крепкий — под стать самому Звереву. В кожаной куртке, джинсах и высоких зимних кроссовках «Адидас». Руки скованы браслетами. Стриженный в ноль. В общем, классический бандюган последней формации. Вот только в выражении лица нет бычьей тупости и глаза живые, осмысленные… «На хрен он мне нужен?» — недовольно подумал Зверев и спросил у старшего сержанта:
— Ну, что случилось?
— Да вот, Александр Андреич, красавца повязали — драку устроил в подъезде. И газовый револьвер в кармане. Плюс валюта.
Зашумел чайник, над носиком появился парок. Старший сержант положил на стол Зверева протоколы, черный револьвер и бумажник. Задержанный смотрел спокойно, без страха или неуверенности. Чувствовалось, что мужик собой владеет.
— Ну ладно, сержант, сними с него наручники и иди, работай.
— Он, товарищ капитан, понимаете ли… того…
— Ничего, — усмехнулся Зверев. — Я тоже не подарок.
Наручники сняли. Задержанный стал растирать запястья. Сашка раскрыл бумажник и вытащил права. По документам выходило, что задержанного зовут Виталий Сергеевич Мальцев. Зверев сличил фото с натурой — он. То же жесткое выражение лица, характерный боксерский нос, очень короткая стрижка. Раньше такие носили спортсмены. Нынче — бандиты. И всякая шелупень, которая под бандитов косит.
Кроме прав, в шикарном бумажнике лежал техпаспорт на девятку девяностого года выпуска, пять стодолларовых купюр и немалая сумма в рублях. Ну-ну… Зверев взялся изучать рапорты. Из них следовало, что гр. Мальцев задержан около парадной дома N… по Садовой в тот момент, когда занимался процессом избиения несовершеннолетних Шевченко и Расуваева.
— И как же выглядел процесс избиения младенцев, товарищ сержант? — с улыбкой спросил Сашка.
— Да волохал он этих двоих… они нассали в подъезде…
— А сами-то пострадавшие что говорят?
— Говорят: претензий нет. Скулят, что домой надо, уроки делать.
— О! Тяга к знанию — святое дело. Воистину счастлив тот народ, у которого юношество тянется к образованию, — сказал Зверев.
Мальцев улыбнулся, а сержант ответил:
— Какие, к черту, знания? У них с собой еще бутылка портвейну. Сейчас выжрут ее и пойдут в другой подъезд гадить.
— Ну так отберите портвейн, дайте по шее и отпустите, — сказал Сашка. — А впрочем — разбирайтесь с ними сами. Я лучше с гражданином Мальцевым побеседую. Можете идти, сержант.
Сержант вышел. Зверев взял в руки импортный револьвер тридцать восьмого калибра, откинул в сторону барабан и нажал на головку экстрактора. Высыпались желтенькие патроны с пластиковой полусферой вместо пули: газовые. Заглянул в канал ствола — перемычка на месте, переделке для стрельбы боевыми револьвер явно не подвергался. В общем — криминала нет. Та же самая картина с валютой: восемьдесят восьмая (валютная) статья УК предусматривала уголовное преследование только в случае скупки и перепродажи. Конфисковать при отсутствии таможенной декларации, подтверждающей ввоз долларов в страну, разумеется, можно… Вот только кому это нужно? Только государству, но никак не оперу. Зверев с тоской представил себе, сколько бумажек нужно оформить на изъятие этих паршивых долларов, а потом отвезти в ФПУ. При этом уложиться в трехдневный срок… и никто не скажет даже спасибо. Мне это надо? Нет, увольте…
Со всех сторон получалось — гражданин Мальцев перед законом формально чист. Однако манера одеваться, внешность, новенький дорогой автомобиль, деньги и, наконец, газовая пушка в кармане подталкивали к прямо противоположному выводу… Да что там подталкивали? Они кричали: криминал! Зверев так и спросил:
— Ну что, Виталий Сергеич, получаешь с коммерсантов помаленьку?
— Совсем чуть-чуть, Александр Андреич — улыбаясь, ответил Мальцев.
Чем-то он Звереву был симпатичен. Возможно, спокойствием и уверенностью…
— Ясно. А что же несовершеннолетних-то избиваете?
— Скажите, а вам нравится, когда в вашем подъезде гадят?
— Нет, не нравится… — На прошлой неделе Зверев сам точно так же обошелся с подростками в своем подъезде. Но говорить об этом не стал. — Не нравится… но ведь дети же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90