А оперативник, который был рядом с Костенко, заметил знак Садчикова, быстро перебежал улицу и двинулся следом за парнем в зеркальных очках и с маленьким шрамом на лбу.
Росляков вернулся в управление к девяти часам. Он объездил десять спортивных обществ и отобрал фотографии всех высоких тренеров от двадцати пяти до тридцати лет, у которых когда-либо была кожаная куртка с желтой «молнией» и с потертыми манжетами на рукавах. Почему-то именно эта деталь - обтрепанные манжеты, - о которой ему рассказал рыжий геолог Гипатов уже в передней, провожая, врезалась Рослякову в голову и никак не давала покоя. Ему казалось, что именно по этой детали он должен выйти на второго преступника. Споря с самим собой, он думал: «Шерлокхолмовщина заедает. Манжеты, видите ли! Еще пушинку мне надо для полноты картины. Ребята засмеют, если узнают…» Он настойчиво отвергал эту «манжетную шерлокхолмовскую версию», но она неотступно сидела у него в голове.
Впрочем, Костенко всегда спорил с теми, кто потешался над Шерлоком Холмсом.
«Это от интеллектуальной недостаточности вы на англичанина нападаете, - говорил он. - Дедуктивный метод в ваши годы не проходили, его, наверное, считали буржуазным и идеалистическим… А мозг тренировать надо… И Конан Дойль именно к этому призывал своих читателей… И потом это благородно-отважный сыщик… Шерлоку Холмсу даже памятник стоит в Лондоне. А у нас про майора Пронина рассказывают анекдоты; и если милиционеру нужен свидетель, бегут люди, как лани… Конан Дойль был логик; это качество не столько врожденное, сколько благоприобретенное, в нашей работе необходимое, а мы от него, как черт от ладана…»
Росляков спустился к дежурному и спросил:
- От Садчикова нет ничего?
Дежурный ответил:
- Молчит.
- Может быть, мне туда подключиться? - сказал Росляков.
- Пожалуй, лучше вам быть здесь.
- Пожалуй, - согласился Росляков, - я пойду перекушу на полчасика, ладно?
- Валяйте…
- Если оттуда позвонят - я в буфете.
Ленька спросил:
- Может быть, немного посидим?
- Это ночью, - ответил Садчиков.
- Ноги отваливаются.
Садчиков остановился и сказал:
- А ну, п-покажи! Никогда не видел, как н-ноги отваливаются.
Ленька улыбнулся.
- Знаете, - сказал он, - я хотел у вас попросить совета.
- Это можно.
- Что мне делать?
- Смотреть по сторонам, - ответил Садчиков.
- Я не о сегодняшнем дне.
- Ах, так… Ну что ж… По-моему, надо хорошо сдать эк-кзамены - и сразу на завод. Чтоб до суда тебя р-рабочие успели узнать, понимаешь?
- А судить все равно будут?
- Почему «все равно»?
- Ну, потому что я с вами хожу, помогаю…
- Так ты уходи. Милый мой, если т-ты только для суда нам помогаешь, тогда т-топай домой.
- Я хожу с вами не для суда!
- Ну, извини, з-значит, я тебя не так понял.
- Просто я думал, что судят преступников, а настоящий преступник никогда не будет помогать искать вам своего сообщника.
- Милый мой, ты не п-представляешь себе, как ты не прав. И попросил я тебя помочь просто потому, что думаю о т-тебе неплохо, понимаешь? И потом стихи у тебя хор-рошие. Больше ничего не написал?
- Нет.
Садчиков показал глазами на парня, который шел с забинтованным лбом. Ленька отрицательно покачал головой.
- Напишешь, - закурив, пообещал Садчиков. - Я отчего-то верю, что ты много напишешь.
- Когда на заводе писать? Там надо успевать поворачиваться.
- Ты знаешь, что такое им-мпульс? - спросил Садчиков.
- Знаю.
- Так где у тебя будет больше импульсов для т-творчества - на заводе, когда надо только успевать поворачиваться, или в полном спокойствии, дома, когда все тихо и птички щ-щебечут?
- Не знаю.
- А я знаю. Вот у меня когда б-башка особенно здорово соображает? Когда все решают минуты, когда очень т-трудно, когда надо принять только одно решение и оно должно быть точным. А если у меня много времени, оп-пасности никакой, так я тюфяк тюфяком. Что смеешься? Я верно говорю. У п-поэтов так же.
- У поэтов иначе.
- Не может быть.
- Может быть. Думать надо много, чтобы образ родился.
- Дома холодно д-думать, уж больно все со стороны выйдет.
- Нет. Сердце - оно и на заводе и дома одинаковое.
- Разное, - возразил Садчиков. - Завод - он т-только называется так холодно, а ведь это люди. Завод - это я условно говорю. Иди д-дома строй, коров дои, письма разноси, трубы чисти. Надо, чтобы ты людям не только про себя одного г-говорил, но и про них тоже. Ты смотри, кто о себе память оставил? Достоевский, Пушкин, Лермонтов. А как их ж-жизнь ломала! То-то и оно. Им-мпульсы - великая штука. Если ты в сплошной р-розовости живешь - какой ты, к черту, поэт? Так, демагог, да и только.
- Сами говорили, что мои стихи нравятся…
- Говорил.
- Значит, обманывали?
- Чего мне тебя обманывать? Просто ты раньше жил тем, что у тебя было дома. Вот и все. Плохо было, ты и п-писал, чтобы боль внутри не лежала. Скажи, не так?
Ленька изумленно посмотрел на Садчикова и ничего ему не ответил.
Около ресторана «Баку» Садчикова догнал оперативник из пятидесятого и негромко сказал:
- Проверили мы того. Он из цирка, наездник. Очень нервничал.
- Извинились перед ним?
- Крикливый, черт. Дежурный хотел на него протокол за хулиганство накатать.
- Еще чего! - рассердился Садчиков. - Объяснить н-надо человеку, а не протокол писать. Тоже к-каратели нашлись. Телефон у него есть?
- Да.
- Ладно, я п-потом сам позвоню ему, объяснюсь. А то неловко, да и т-трепотня по цирку пойдет о милицейских грубиянах. Ты цирк любишь? - спросил Садчиков Леньку.
- Люблю.
- Я тоже, особенно в-воздушных гимнастов.
- А я - икарийские игры.
- Губу покажи, - попросил Садчиков.
Ленька доверчиво выпятил нижнюю губу.
- Ну, из-звини, - сказал Садчиков. - Губа у тебя не дура.
Встретились
Прохор обнял Сударя, долго тряс руку Читы и, заглядывая ему в глаза, спрашивал:
- Ну как, дорогой? Ну как? Экий ты парень видный; девки небось мрут, да, Сань? Или неверно я говорю? Старый стал, голова хужей варит, могу и ошибиться…
Прохор был невысок, безлик и казался с первого взгляда серым и словно бы пыльным. Он опирался на палку и шел медленно, приволакивая негнущуюся ногу. Говорил он быстро, без умолку, изредка похохатывая и все время заглядывая в глаза то Сударю, то Чите. Смотрел как-то по-особому: замирая и напрягшись. Шея у него при этом стягивалась синими веревками жил.
- Водку пьете, чертенята? - спрашивал он. - С девками небось балуетесь, а? Я старик, мне-то завидно. Нашли б какую кралю, золотенькие мои, а? Читушка, что молчишь? Не нравлюсь я тебе, да? Ты вона какой модный, а я - как деревня, да? Смущенье тебя берет, да? Ну ладно, ладно, ты иди, а я с Санечкой поговорю. Ты иди, не думай, ты понравился мне, лицо у тебя доброе, ты гуляй сегодня, сегодня липа цветет, от нее голова туманится, Читушка.
Чита недоуменно посмотрел на Сударя и с трудом сдержался, чтобы не засмеяться. Сударь шел нахмурившись, и когда увидел прыгающую от еле сдерживаемого смеха Читину морду, раздул ноздри и бешено повел глазами.
- Гуляй отсюда, - сказал он негромко, - киря. Слышал, что говорят, или нет?
- Пущай он у тебя поспит, - сказал Прохор, - отдохнуть вам, ребятки, надо. Ты сегодня, Читушка, к девкам не ходи, ладно? Завтра к девкам пойдешь, Читушка, завтра.
- Чего ты обо мне печешься? - спросил Чита. - Сам не маленький.
- А ты мне «ты» не говори, - сказал Прохор улыбчиво, - ты мне «вы» должен говорить.
- Это почему?
- Потому что я умный, а ты молодой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40