– Почему? В общем-то можно, — сказал Ян, — хотя рискованно: все решают метры.
Вольф поднялся и сказал:
– Сейчас я вернусь.
– Куда он? — нервно спросил Вилли.
– А черт его знает.
– Чей он?
– Американец. Набит деньгами, с ним не соскучитесь...
Вольф вышел из бара и подошел к газетному киоску. Он купил все английские и французские газеты. Никаких сообщений о сбежавшем Манцере-отце не было. Ожидая сдачи, Вольф яростно почесал затылок, и это увидел сидевший в машине Штирлиц.
Вольф вернулся в бар, подсел к столику и бросил на стол газеты.
– Пока все спокойно, — сказал он, — может быть, эта газета сюда и не дойдет.
– Все равно они узнают, — сказал Вилли. — Не сейчас — так ночью, не ночью — так утром.
– Э, ерунда, — сказал Ян, — я готов за вас поручиться перед Рихтгофеном.
– При чем тут Рихтгофен?! Все будут решать Лерст, Штирлиц или Хаген.
В бар вошел Штирлиц, и Вольф заметил, как Манцер весь сжался.
Штирлиц подошел к их столику, пожал руку Пальма, сухо поклонился Вольфу и подчеркнуто доброжелательно похлопал по плечу Манцера.
– У вас сегодня нет вылета, браток? — мимоходом спросил он.
– Нет, — ответил Манцер, — а что?
– Да ничего, просто я интересуюсь. Пожалуйста, загляните ко мне после обеда. Ладно? Я буду ждать вас к трем часам...
– В посольстве? — тихо спросил Манцер.
– Нет. Ждите меня на аэродроме... Сегодня, кстати, когда уходят транспортные «юнкерсы» в Берлин?
– В шесть часов, — еще тише ответил Манцер. — Или в семь, я забыл... А в чем дело?
– Да ни в чем, — ответил Штирлиц, не глядя на Манцера. — Просто хочу с вами поболтать кое о чем... Чисто дружески.
Штирлиц сел за соседний столик и крикнул официанту:
– Марискос, пожалуйста, и бутылку тинто!
– У вас есть машина? — спросил Манцер.
– Есть, — ответил Вольф. — У меня есть.
– Поехали.
Ян заказал себе коньяку, неторопливо выпил его, взял под мышку газеты, зашел в туалет, сжег там единственный экземпляр «Бернских новостей», а пепел бросил в унитаз.
"...
«Гейдриху.Весьма срочно. На ваш запрос сообщаю, что в день перед побегом Манцера на секретном экземпляре «мессершмитта» он был замечен в баре «Неаполь» в обществе Пальма и неизвестного англоговорящего журналиста.. Прошу вашей санкции на повальный обыск всех английских и американских журналистов при штабе Франко. Прошу вас также разрешить вербовку Пальма. Поскольку он чудом остался жив после «мероприятия» под Уэской и не сбежал в Англию, его можно сломить. Лерст».
«Лерсту.Ваши действия считаю разумными. В случае, если Пальма на вербовку не поддастся, вам надлежит поступить решительно и в соответствии с серьезностью момента. Гейдрих».
..."
Узнав об этих радиограммах, Штирлиц сел в машину, на которой обычно ездил Хаген, и понесся в город. Он притормозил в переулке, не доезжая одного квартала до дома, где Пальма снимал этаж. Он прошел к нему дворами и нажал кнопку звонка. Штирлиц понимал, как он рискует. Он мог предположить, что Лерст уже выставил наружное наблюдение где-нибудь здесь, поблизости.
Штирлиц достал из кармана мелок и нарисовал скрипичный ключ «головой» вниз. На минуту он замешкался, словно почувствовал на своей спине десятки холодных взглядов из гестаповской засады. Потом резко повернулся и пошел к консьержу.
– Где Пальма? — спросил он старика. — Давно ли сеньор не приходил?
– Сеньор был с сеньоритой днем, а после они уехали. Сеньор теперь редко ночует дома, у него такая прекрасная рыжая сеньорита...
– Если сеньор придет, позвоните, пожалуйста, срочно мне вот по этому номеру.
И Штирлиц, написав номер телефона левой рукой, правой сунул старику пять песет.
"...
«Лерсту.Завербованный мною консьерж дома, в котором проживает Пальма, сообщил, что на дверях его квартиры появился странный знак. Я выехал на место — на дверях квартиры действительно был нарисован скрипичный ключ. Это свидетельствует о том, что в ближайшие дни следует ожидать его контактов с кем-то из неизвестных нам лиц. Штирлиц».
..."
Он рассчитал все точно, но в шахматной партии всегда трудно предсказать ход противника. Штирлиц взвесил все, он рассчитал, что либо сегодня он увидит Яна, либо тот сам заметит скрипичный ключ на своей двери и поймет, что нужно срочно уходить. Или, во всяком случае, найдет возможность связаться с ним.
Но вышло все не так, как предполагал Штирлиц, хотя этой своей докладной запиской он вывел себя из-под всяческих подозрений, которые могли возникнуть в ведомстве Шелленберга, если бы Пальма сумел быстро уйти из Испании.
Все получилось бы точно так, как задумал Штирлиц, если бы Пальма не встретил Мэри. Она ждала его на теннисном корте. Он посадил ее в машину, обнял, поцеловал и улыбнулся:
– Теперь я свободен — надолго и всерьез. А ты?
– Да здравствует свобода! — ответила Мэри, и Ян рассмеялся и поцеловал ее в лоб.
– Ты стала республиканкой. Это плохо. У нас может быть только один лозунг: «Да здравствует король!»
– Король и свобода — для меня понятия нерасторжимые.
– Прости, моя прелесть, я забыл, что ты консерватор.
– А я всегда помню, что ты фашист.
Пальма притормозил и сказал:
– Зайдем ко мне, я переоденусь, а то неудобно вечером ходить в грязной куртке.
– Ты меня устраиваешь в грязной куртке, в чистом фраке и просто в купальнике.
– Значит, мы с тобой никуда не пойдем сегодня?
– С каких пор ты стал менять костюмы перед тем, как пойти в здешний кабак?
– Ты, как всегда, права, — согласился Пальма.
И он включил первую скорость, и машина резко взяла с места, и он не увидел того знака тревоги, который заставил бы его в первую очередь сжечь шифровальную таблицу, лежавшую в заднем кармане брюк...
Бургос, 1938, 6 августа, 19 час. 40 мин.
– Пальма, мне надоело слушать вашу ложь, — сказал Штирлиц, выключив свет настольной лампы, направленной в лицо Яну. — А вам, Хаген?
– Мне тоже. Наверное, эта ложь надоела и самому господину Пальма...
– Какой прогресс в наших отношениях: Хаген стал говорить обо мне, как воспитанный человек, — заметил Ян.
– Между прочим, Хаген один из воспитаннейших людей, и я бы советовал вам, Пальма, когда вас поселят в Берлине, не акцентировать внимание наших руководителей на том досадном инциденте, который имел место.
– Инцидент — это что? — поинтересовался Пальма. — Это когда бьют по физиономии?
– Нет, положительно латыши — великая нация, — ухмыльнулся Штирлиц, — даже под виселицей не теряют чувства юмора.
– Под виселицей потеряет, — сказал Хаген, — он думает, что все это игры. А это не игры.
– Это далеко не игры, — подтвердил Штирлиц, — в этом мой друг прав, Ян. Я не знаю, сколько вы еще пробудете здесь, но хочу вам дать добрый совет на будущее: начните говорить... Если вам хочется жить — вы станете сотрудничать с нами... Иного выхода нет. Ни у вас, ни, главное, у нас.
– Ну пожалуйста! — удивился Пальма. — Вы кричали на меня и топали ногами, вместо того чтобы сразу сделать внятное и разумное предложение. Я согласен, бог мой...
Штирлиц отрицательно покачал головой...
– Это несерьезно. Хаген не зря спрашивал вас так подробно и о Вене, и о Берлине, и о покойном Уго Лерсте. Вы уходили от ответов, вы — я уже прочитал записи ваших допросов — несли какую-то наивную чепуху про своих подруг, про кабаки и бары и ни разу не дали ни одного правдивого ответа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28