Елена призналась, возможно, под пытками, что успела поделиться сведениями ещё с одним человеком, некоей Иоанной Хмелевской, которая к тому же некогда успела мне напакостить сама по себе. Неизвестно, насколько Хмелевская стала опасной для меня, но надо её тоже… убить? Нет, пожалуй, это слишком. Хмелевской надо просто заткнуть рот, заставив замолчать вредную бабу, сколько можно убивать? Значит, Хмелевскую я пока убивать не стану, просто попугаю. Что там мне Елена написала? Я все знаю, к тому же у меня что-то такое есть, но что именно, она не знает. Хорошо бы, значит, у Хмелевской отобрать это самое. Вопрос — где оно находится. Если дома, значит, ногу мне повредили случайно, ведь из-за неё я сижу дома безвылазно, им не проникнуть ко мне в квартиру, не стали бы они усложнять себе жизнь. Не сходятся концы с концами.
Нет, хватит перевоплощаться в преступника, того и гляди свихнусь, все перепуталось в голове. А тут ещё вторая голова торчит под носом и давит на психику…
— Кажется, наши дела сдвинулись с мёртвой точки, — сказал мне Гжегож по телефону на следующий день. — Удалось найти подход к вашему чудодею, поеду и попробую уговорить его приехать сюда, к жене. Во всяком случае сделаю все от меня зависящее. Получил на все три дня, послезавтра вылетаю.
— Очень рада. Я тут тоже поразузнавала, этот народный целитель в основном выезжает лишь к коронованным особам. Обычных людей тоже лечит, и, говорят, успешно, но к нему и в самом деле нелегко пробиться.
— Ладно, оставим в покое целителя, давай о наших делах. Наверное, будет лучше, если я не приду к тебе, встретимся там, где я остановлюсь. Вилла моего приятеля в Константине стоит пустая, приятель с семьёй как раз находится здесь. Давай встретимся там, подъедем одновременно, мой самолёт прибывает на Окенче в полдвенадцатого, в Константине я могу быть…
— …в полпервого, — подсказала я.
— Ты как, не против?
Я ничего не имела против. Итак, место встречи установлено, время тоже. Можно и о другом поговорить.
— Знаешь, многое прояснилось. Теперь не сомневаюсь — это Ренусь пугает меня головами. А кроме того, возможно, стакнулся с Новаковским…
— С Новаковским, говоришь? — перебил меня Гжегож. — Помню такого, помню эту гниду из органов, это под его крылышком действовал Спшенгель… впрочем, не телефонный разговор. До послезавтра потерпишь? Записывай адрес в Константине.
Положила трубку. Что теперь? Как что? Конечно же, голова. Нет, головой можно заняться и завтра, даже лучше.
Сначала надо осмыслить новость и немного привыкнуть к ней. И в самом деле, в последнее время я не могу пожаловаться на скуку и монотонность своего существования. Только привыкла к мысли, что Либаш, которому я очень навредила в его бизнесе, и есть таинственный Ренусь, как теперь надо свыкнуться с приездом Гжегожа. Что касается Ренуся с его бизнесом, тот настолько выделялся своей криминальной окраской даже на фоне современной деловой активности наших доморощенных бизнесменов, что им просто нельзя было не заняться, во всяком случае, я не могла его проигнорировать, хотя до сих пор не знаю, в чем же этот бизнес заключался. И вовсе я не прикрыла совсем его бизнес, мог бы себе спокойно продолжать, мало ли что там напишут, безнаказанность у нас процветала, поэтому трудно усмотреть именно в этом причину теперешнего ко мне отношения. Тут наверняка замешано ещё что-то, не просто банальная финансовая афёра. Инициатором нападок на меня является Мизюня, в этом я ни минуты не сомневалась, но с чего вдруг именно сейчас?
Здесь Ренусь с Мизюней, здесь две головы — одна на шее, вторая в прихожей, здесь больная нога. Нет, я предпочитала бы пообщаться с Гжегожем в более спокойной обстановке.
И Гжегож победоносно вытеснил из головы все прочие мысли, безраздельно овладел всеми моими помыслами. Подготовиться к встрече с ним, подумать и о своём внешнем виде, и об одёжке. Встречать придётся в тапках, другая обувь не годится, в ней не смогу вести машину, значит, нельзя будет натянуть чулки, по чулкам тапки скользят, а без чулок ноги выглядят не столь стройными, как хотелось бы, но проклятая нога чулки исключает. Жаль, другую обувь не могу обуть, все остальные туфли давят как раз на больное место, а ведь Гжегожу всегда нравилось, чтобы я носила туфли на высоких каблуках…
От высоких каблуков меня оторвал телефонный звонок. Звонил ксёндз пробощ.
— Ксёндз викарий уже чувствует себя лучше, — сообщил он. — Завтра вы могли бы с ним поговорить. Очень сложное, очень неприятное дело, мы оба много над ним думали, столько моментов вызывают сомнение… Вы смогли бы завтра приехать?
— Разумеется, приеду, невзирая на проклятую ногу…
— А что, все ещё болит?
— Болит, хотя, кажется, намного меньше. Когда мне приехать?
— Хорошо бы к четырём. А чтобы пани не пришлось много ходить, договоримся встретиться у входа в больницу. Вы знаете, где больница?
— Да, знаю. Значит, у входа?
— В четыре часа я буду ждать вас у больничных ворот. Перед ними стоянка, и дорожка во дворе больницы очень ровная.
Какой милый человек этот приходский священник Груйца! Даже о такой малости подумал, что значит забота о ближнем.
Положила трубку, подняла глаза и, разумеется, сразу наткнулась взглядом на проклятую пирамиду в прихожей. Нет, это невыносимо!
И я приняла мужское решение перенести окаянную голову в чулан. Разумеется, не сейчас и не собственными силами, мне самой её просто не поднять, а уж чтобы с ней спуститься по лестнице на своей костяной ноге, и думать нечего. Найду какого-нибудь мужчину, да хоть бы соседа. Сколько можно вздрагивать каждый раз, как только попадётся на глаза!
Собственную голову я запланировала на завтрашний вечер. Если заранее вымою и уложу волосы — непременно пойдёт дождь и все труды окажутся напрасными. Это я уже миллионы раз проверяла на собственном горьком опыте. Верная примета! Однажды в минуту отчаяния я даже подумала, что с помощью парикмахерских манипуляций с головой могла бы запросто регулировать погоду по своему выбору. Нет, что касается причёски, тут у меня не оставалось никаких иллюзий.
Было без пяти четыре, когда я подъехала к воротам груецкой больницы. Ксёндз пробощ уже меня поджидал.
— Викарий пришёл в себя ещё позавчера, — сообщил он, — но врачи не разрешали пускать к нему посетителей, чтобы не волновать больного. А разговоры на интересующую вас тему наверняка его взволнуют. Поэтому я вынужден просить вас соблюдать умеренность в расспросах. Надеюсь, вы верующая?
Боюсь, я не очень вежливо пожала в ответ плечами и, спохватившись, попыталась словами исправить нехорошее впечатление.
— Ясное дело. Атеизм считаю кретинизмом. Единственная вещь, в которую я глубоко верю — так это в мудрость Господа Бога, в то, что он может понять абсолютно все.
— Интересная точка зрения… — пробормотал ксёндз.
Я уже двинулась было по дорожке, и в самом деле выложенной очень ровными плитками, но остановилась и немного пояснила предыдущее высказывание.
— Одним из главных проявлений мудрости является чувство юмора, — решительно заявила я. — И если вы, проше ксёндза, намерены утверждать, что Господь Бог не обладает чувством юмора…
Рассмеявшись, ксёндз взял меня под руку и повёл по дорожке, говоря:
— Вот уж вы обязательно рассмешили бы Господа!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68