Под мягким и ровным светом настольной лампы. Телевизор был выключен, и все было тихо, и никто не взглянул на меня, когда я вошла в номер. Какое-то время я просто стояла и смотрела на них — как они передвигают фигуры по доске.
— Хендерсон ещё не вернулась?
Павлин покачал головой и отпил из бутылочки с «адвокатом».
— Надо было идти всем вместе.
— Бев хотела пойти одна, — сказал он.
— Нам надо держаться вместе.
— Мы и так вместе.
— Нет, я в том смысле…
— И как туалет? — спросила Тапело.
— Что?
— Туалет. Там как, очень страшно? Потому что я тоже хочу, но пока терплю. Как-то вот не решаюсь пойти.
— Да, там противно.
— Я так и знала.
— Тут есть горшок. Под кроватью, — сказал Павлин.
— Ага.
— Я отвернусь.
Все вокруг было чётким и ясным; я от такого отвыкла.
— Знаешь, какая она? — спросил Павлин.
— Кто? — спросила Тапело.
— Беверли.
— Беверли? Она сумасшедшая.
— Она всегда делает все по-своему, — сказал Павлин. — Сколько я её знаю. Она — сама по себе.
— Но ты её любишь, да?
— Девочка, ты о чем?
— Ты меня слышал.
— Не понимаю, о чем ты.
— Все в порядке, — сказала я. — Я хочу…
Но я не знала, что им сказать. Я опять стала смотреть, как они играют.
— Я хочу извиниться, — сказала я чуть погодя.
— А это чего за херня? — Павлин попытался прочесть надпись на этикетке.
— Павлин…
— Гадость страшная.
— Это яйца, — сказала Тапело.
— Что?
Я попыталась заговорить.
— Вы оба, послушайте…
— Этот напиток, — сказала Тапело, — его делают из яиц.
— Из яиц?
— Из сырых желтков, бренди и сахара.
— Господи. — Павлин отпил ещё глоток. — Ну и гадость. Я смотрела на них, как они хорошо спелись, и мне даже не верилось, что Павлин грозил Тапело пистолетом.
— Павлин…
— Ну, чего? Марлин, ты что, не видишь? Я занят.
— Я хочу извиниться. За то, что было.
— Крепко тебя шибануло.
— Да.
— Ты же сказала, что приняла дневную дозу.
— Я приняла. Теперь я вспомнила.
— Приняла? Ты говорила, что нет. — Хендерсон придёт — подтвердит. Она мне сама дала капсулу.
— Просто болезнь прогрессирует, — сказала Тапело. — Наверное.
Павлин посмотрел на меня.
— Марлин?
— Я не знаю. Не знаю. Девочка вздохнула.
— Павлин, твой ход.
— Ага, сейчас.
Павлин играл чёрными. Он передвинул свою фигуру, и Тапело тут же сделала ответный ход.
— Шах. Ты что, не видел?
Павлин покачал головой. Он, похоже, расстроился.
— Яйца! Етить-колотить, и кому пришло в голову делать бухло из яиц?
— Из сырых желтков, — сказала Тапело.
— Блин, их хотя бы сперва, ну, сварили или пожарили, что ли. Что там ещё было? Бренди. А ещё?
— Сахар.
— А ты, я смотрю, много знаешь. Слышишь, Марлин? Девочка знает все. Ну, почти.
Я подошла ближе.
— Тапело, часы у тебя?
— Часы? Да, конечно.
Она взяла свою сумку и достала часы. Я посмотрела на циферблат, на дрожащие размытые стрелки, которые медленно обретали чёткость. Прямо пока я на них смотрела.
— Пять минут двенадцатого, — сказала я.
— Дай-ка я посмотрю. — Тапело взглянула на часы. — Все правильно. Пять минут двенадцатого.
И вот тогда я все вспомнила — все, что было сегодня. — Ладно, — сказал Павлин. — Слушай, Марлин. Я не особенно разбираюсь в инъекциях. Я не знаю, какой там состав.
— Все в порядке.
— Я не знаю, сколько это продлится.
— Послушайте. Я просто хотела сказать вам «спасибо». За то, что вы мне помогли. В общем, спасибо.
— Да не за что, — сказал Павлин. — Ладно. Чей ход?
— Павлин, тебе шах.
— А, ну да.
Павлин сделал ход, Тапело тоже сделала ход, а потом я отошла к окну. Теперь я смогла прочитать, что там написано, на мигающей неоновой вывеске, через дорогу. Это была церковь. Такого я не ожидала. Я думала, это клуб. Ночной клуб. Но оказалось, что это церковь. Так там было написано. Зелёными буквами. Церковь. А чуть выше надписи был маленький жёлтый крест. Люди, которые раньше стояли у входа, теперь ушли. По улице медленно проехала полицейская машина.
— Мне, похоже, пиздец, — сказал Павлин.
— Да, похоже на то.
— Я уже чувствую. Блин. Ты посмотри. Посмотри на доску.
— Мат в три хода, — сказала Тапело.
— Блин. Как-то мне нехорошо.
Я посмотрела на небо. Луна скрылась за облаками. Ночь закрыла свой глаз.
— Знаешь что, девочка, однажды я все-таки соберусь и точно прибью её, эту твою игру.
— Ага, очень хотелось бы посмотреть, как ты будешь её прибивать.
Я отошла от окна. Прижала ладонь к стене, к влажной стене. Я искала цветок, тот самый жёлтый цветок, в который я провалилась во время приступа. Там я видела свою дочку, внутри сомкнувшихся лепестков. Я знала, что это обман искажённого восприятия. Я это знала. Шум создал помехи, обманную видимость: то, что тебя больше всего беспокоит, что для тебя наиболее ценно, проецируется вовне и сливается с окружающим миром.
— Марлин, что ты делаешь? — Ничего.
— Да оставь ты её в покое. Ты играешь?
— А смысл?
Я водила рукой по стене. По той самой стене, из-за которой чуть раньше доносились стоны и странные крики. Теперь она была мягкой, податливой. То есть не вся стена, а один небольшой участок. У меня под рукой. В точности подходящий по цвету и по рисунку к сердцевине цветка на обоях, но мягкий, упругий и влажный. Да, наверное, это он. Тот самый цветок. Я надавила на него пальцем, и сердцевина слегка прогнулась. Цветок меня принял. Признал. Я уже поняла: если надавить сильнее, я проникну в самое сердце соцветия. В самое средоточие.
— Марлин? Марлин, что ты делаешь?
— А?
— Чего ты там тычешься в стену? Опять начинается?
— Он мягкий. Цветок.
— Что?
— Цветок мягкий.
Павлин подошёл ко мне, протянул руку.
— Нет. Не надо.
— Марлин?
— Отойди.
— Ладно. Как скажешь.
Палец вошёл в стену, в цветок — до упора. А когда я стала его доставать, что-то зацепилось за ноготь, и я его вытащила, это «что-то».
— Что там? — спросила Тапело. — Дай-ка я посмотрю. Она сняла у меня с ногтя эту штуку. Что-то чёрное, мягкое, влажное. С запахом гнили.
— Что это? — спросил Павлин.
— Какая-то старая тряпка. Прогнившая. Мокрая.
— Может быть, это карта.
— Типа карта с сокровищами?
— А чего? Вполне может быть.
Тапело развернула свёрнутый лоскут. Это была самая обыкновенная старая тряпка.
— Похоже, с сокровищами облом.
— Марлин? — сказал Павлин. — Ты чего?
Я смотрела на стену. На то место, где был цветок.
— Там дырка! — сказала Тапело. — Ну, чтобы подглядывать. Ни хрена себе. Это что получается: я раздеваюсь, а какой-то урод там сидит и подглядывает?
— Девочка, ты же не раздеваешься.
— Пожалуйста… — сказала я. — Я вас очень прошу…
Там была дырка, в стене. Там, где раньше была сердцевина цветка. Дырка размером с большую монету. В обрамлении жёлтых лепестков. Я смотрела как заворожённая.
— Что там? — спросил Павлин.
— Моя радость…
— Что? — сказала Тапело.
— Анджела. Анджела…
— С кем она разговаривает?
— Марлин? Ты чего?
Я придвинулась ближе к стене.
— Кто там? — спросила Тапело.
И больше я ничего не слышала. Ничего. Все погрузилось в безмолвие, когда я осторожно пригнулась и заглянула в дырку.
* * *
Там было темно. С той стороны не было света, и сперва я подумала, что там вообще ничего нет. Но потом я разглядела, что там что-то было. В темноте. Что-то мягкое. И живое. Я сначала не поняла, что это такое. Но потом до меня дошло.
Это глаз.
Очень тёмный, но все-таки человеческий глаз. Буквально в нескольких дюймах от моего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57