Упала на колени, резким рывком распахнула куртку. И там была рана. Темно-красное пятно. Тапело тихо всхлипнула. Как такое могло случиться? Почему? Блядь. Почему?
— Он не дышит.
— Что?
— Пожалуйста. Сделайте что-нибудь.
Хендерсон приложила ухо к груди Павлина. Замерла, прислушиваясь.
— Я ничего не слышу.
— Блин…
— Он же… — Тапело подошла ко мне, встала рядом. — Он же не умер, правда? — Её голос звучал так тихо, так тихо.
— Подгони машину.
Хендерсон стояла на коленях над телом Павлина. Прикасалась к нему, просто касалась руками и все; что-то шептала ему. Называла его по имени. У него было имя.
— Джон? Джонни…
— Он точно не дышит? — спросила я. — Точно?
— Сейчас, у меня тут…
— Тапело, подгони машину.
— Вот, попробуй.
Девочка достала из сумки складное зеркальце.
* * *
Складное зеркальце, такая дурацкая вещь. Плоская коробочка из зеленой пластмассы с потёртым логотипом косметической фирмы. И там внутри — зеркало, все испещрённое чёрными точками. Оно маленькое, очень маленькое. Лицо не поместится в нем целиком. Больное зеркало. Его можно приставить к губам человека, лежащего на земле, подержать пару секунд, а потом посмотреть, посмотреть очень внимательно; и там будет туманное пятнышко, призрачная тень дыхания, единственный истинный признак жизни, единственное подтверждение жизни.
5
Едем, мы снова едем. Медленно катимся сквозь темноту, и дождь липнет к стёклам, и ветер давит на лобовое стекло, как будто хочет нас остановить. Я уже не понимаю, где мы. Отрезок шоссе, протянувшийся вдаль. Без единого фонаря. Просто дорога. Любая. Одна из многих. И все дороги — пустынны, все безутешны. Я то засыпаю, то вновь просыпаюсь.
Засыпаю и вновь просыпаюсь, свернувшись на заднем сиденье. Засыпаю и просыпаюсь. Капли дождя бьются о целлофан. И каждый раз у меня перед глазами встаёт все та же картина, в разъёме между явью и сном. Лицо ребёнка, покрытое словами. В чёрных струйках чернил. Оно шевелится под остриём моего пера. Ему ещё лишь предстоит обрести форму.
Иногда мы проезжаем мимо домов. Огни, мерцающие вдалеке, — как обещание. Огни вблизи — как исполненное обещание. Но с тем же успехом мы могли бы и затеряться в каком-то другом, параллельном мире. Все такое чужое, нездешнее. Один раз мы видели, как горит дом. Словно дух пламени танцевал на холме.
Тапело включила радио. Передавали какую-то музыку. Что-то очень торжественное, со сложным мелодическим узором. Наверное, Баха. Музыка звучала странно: как будто мелодию ломали на ноты и составляли из них новые темы. Задумка, быть может, была неплохая, но воплощение подкачало. Внезапные изменения настроения и тональности резали слух. Периодически в музыку пробивался мужской голос. Он говорил о любви.
Тапело справлялась отлично. И рулила она просто мастерски — если учесть, в каком состоянии была машина. Пару раз нас заносило вбок, или машина вдруг замедляла ход, словно спотыкалась, а потом вновь набирала скорость — безо всякого участия со стороны Тапело.
— Она скоро ноги протянет, машина, — сказала Тапело. — То есть колёса. Она скоро протянет колёса.
Мы с Тапело почти не разговаривали в дороге. Мы ехали в Оксфорд, к Кингсли. Так захотела Хендерсон. Сказала, что, раз дело начато, его надо закончить. Я ей оставила один осколок. Только один. Больше бы она не взяла. Только ради Павлина, сказала она. Я не знаю, какой из осколков она выбрала.
Уже столько часов в пути.
Дорожные знаки и указатели, блестящие под дождём. Под горящими лампочками, прикрытыми козырьками. Слова, названия, схемы, кружки и стрелки — все проносится мимо, расплывается влажными кляксами.
В какой-то момент мне показалось, что что-то щекочет мне руку. Змея — фиолетовая печать — извивалась у меня на коже, как будто хотела слезть и уползти. Может, мы были уже не в Англии. Мне представилось, как наша машина проезжает сквозь некий тайный портал — в страну вечных скитаний, где нет городов, нет деревень, нет названий на указателях.
На сиденье была кровь. Кровь, которая вытекла из Павлина, пока мы везли его до больницы. Я никак не могла избавиться от ощущения, что это моя вина. Только моя. И даже не потому, что я втянула его в это дело. Я никого никуда не тянула — это был его выбор. Но я могла бы сказать ему про фотографию. Про ту фотографию, которую я сожгла в доме старой леди. Нет, даже не так. Надо было сказать Хендерсон. Не Павлину, а Хендерсон. Но я никому ничего не сказала.
Темно-красное пятно на рубашке. Когда оно растеклось, оно стало похоже на красный цветок. А потом превратилось в цветок.
Мне кажется, Павлин знал. Его пистолет лежит на полу, в машине. У меня под ногами. Он не стал стрелять. Мне кажется, он все знал. Знал, что с ним будет. И как это будет. В объятиях, так похожих на дружеские. Может, поэтому он и сумел обмануть судьбу. Обнять свою смерть. Обнять нож.
Он не выстрелил в того человека.
Я постараюсь запомнить дороги, по которым мы ехали вместе; пустые, заброшенные дороги.
— Смотри, — сказала Тапело. — За нами наблюдают.
Не луна, а её сестра. Вернее, брат. Вот он, поверх тёмной гряды облаков. Голографическая проекция. Огромный золотой глаз, глядящий на мир с высоты. Свысока.
* * *
Просыпаюсь. Ещё темно, но краешек неба уже светлеет. Первые проблески солнца. Дождь кончился. Мы уже не на шоссе. Едем по какой-то дороге. Живая изгородь тянется с двух сторон. Иногда попадается дом или ферма.
— Ищу, где бы остановиться.
— Мы что, приехали?
— Нет. Ещё нет. Но я что-то устала. И нам надо заправиться.
— Ага.
У меня было странное чувство. Я слышала голос, тихий шёпот, где-то тут, совсем рядом. Сперва я подумала, что голос звучит у меня в голове, но нет — он шёл снаружи. Откуда-то из машины.
— Тапело, радио включено?
— Нет.
На сиденье рядом со мной лежал открытый дорожный атлас с выдранными страницами. Наверное, я сама их и вырвала. Вот только не помню, когда и зачем. На полу — пистолет Павлина, моя сумка и туфли, которые я сняла ещё в самом начале. Чемоданчик. Моя тетрадка. Смятые вырванные страницы. Я подняла её и пролистала. В последний раз я её открывала… когда? На подземной стоянке, в приморском городе. Да, наверное. Оказалось, что все не так плохо. Большая часть страниц все же осталась нетронутой. Я заглянула в кармашек. Нет. Её не было.
Фотографии. Фотографии Анджелы.
Я нашла её под передним пассажирским сиденьем. Провела пальцем по надорванному краю. Зачем я её порвала? Откуда такая жестокость? Ведь у меня больше ничего нет.
Это единственная точка соприкосновения.
Фиолетовый туман, как будто подсвеченный изнутри, подрагивал в воздухе над фотографией. И больше я ничего не видела — только эту туманную дымку в зыбких прожилках слов. Я вспомнила, как ехала в лифте. Ехала и вспоминала. Мы играли в слова. В тот день, когда сделали этот снимок, мы с Анджелой играли в слова. После вспышки фотоаппарата Анджела повернулась обратно ко мне и выдала мне своё слово.
Какое слово? Не помню.
Но я все-таки слышала голос. Голос из фотографии; из изображения, которое медленно проступало в тумане, в вихре сумрачных затенённых цветов, в своей совершенной прелести.
Я его почти слышала, этот голос.
* * *
Мы нашли, где можно остановиться. Я не знаю, что это было. Называлось «Гостиница для путешественников». Крошечный домик, скромный семейный бизнес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57