Как большинство позднесоветских женщин, переваливших за сорок, она была косноязычна.
– Ничего, – ответил я в тон завучу, отрицая наличие у советских писателей души. – В том числе, – не смог я удержаться, – и их произведения.
Бульдожья морда завуча стала похожа на банку с малиновым вареньем. Это ей шло – в такие минуты в облике Татьяны Сергеевны появлялась какая-то живинка, намек на органику.
– Что значит – ничего?
– Значит – ничего, – смиренно ответил я.
The leaded window opened
to move the dancing candle flame
And the first Moths of summer
suicidal came, suicidal came,
– напевал я про себя и потел от нетерпения – я очень, очень любил Элвиса Костелло и рвался к Хряку. Один Зуб, наверное, уже там и, наверное, они уже слушают последнего Костелло… Впрочем, «Джетро Талл» я тоже любил и часто пел песни Андерсона. Обычно, как сейчас, про себя.
– Я не могу поставить тебе положительную оценку, – быстро пробулькала завуч. Говорить внятно ей мешала кипящая внутри ненависть. Мне показалось, что она слышит мою песню.
Suicidal came, suicidal came…
– Ты меня больше так не пугай!
– Что?
Я обрел себя там же, где и потерял, – у библиотеки имени М.Ю. Лермонтова.
– Я правда испугалась, – сказала Полувечная. – Все в порядке?
– В полном, – ответил я.
– Да-а… Старость не радость.
– В каком смысле?
– Ну, понимаешь, ты начал падать. Побелел весь – и по стеночке, по стеночке…
– И что?
– Я тебя поддержала… В трудную минуту, хе.
– Не такая уж она и трудная. Подумаешь, сознание стал терять. В моем возрасте это бывает. Не видела, что ли? На улицах народ так и валится. Ничего страшного. Правда, некоторые – кто неудачно падает – затылком трескаются. Так что я стараюсь, когда мир уходит, быть поближе к стеночке. Помогает. Впрочем, спасибо за помощь.
Полувечная посмотрела мне в глаза – серьезно и странно. Так смотрят молодые девушки, когда влюбляются.
Я поежился. Мороки от этой любви бывает столько – не дай Бог!
– Не за что, – тихо сказала журналистка.
– И то верно, – согласился я. – Знаешь, мне сейчас вспомнились школьные годы. Тебе не нужно для интервью? Рассказ о детстве великого артиста?
Полувечная посмотрела на маленькие наручные часики.
– Школьные годы… Самое время. – Она кивнула.
– Нет, про школьные годы – это мы уже проехали.
Возле входа в клуб народа не было – вероятно, мы пришли слишком рано. Сколько сейчас времени, я понятия не имел – часов на руке не оказалось. То ли я их забыл дома еще утром, то ли потерял, когда со мной случился очередной провал памяти. Что-то сегодня эти провалы зачастили. Обычно – ну, один-два в день. А сегодня – просто всплошную идут.
– Смотри-ка. – Полувечная сжала мою руку. – Смотри, кто идет.
По Литейному широкими шагами несся Один Зуб. Сейчас он был уже не тощим, как в юности, в магазине радиотоваров, а наоборот – толстым, бритым наголо и похожим на активного, действующего бандита. Только глаза у него были добрыми. У бандитов таких не бывает. Но глаза Одного Зуба были маленькими, и увидеть их выражение постороннему человеку было практически невозможно, поэтому незнакомые люди Одного Зуба боялись.
– Вы туда? – крикнул издали Один Зуб.
– Куда? – спросил я.
– Ну, на Марка. Я иду. А вы-то идете?
Один Зуб подошел и пожал мне руку. Я ее не протягивал. Один Зуб просто схватил ее, стиснул и отпустил.
Во времена нашей юности Один Зуб умудрился собрать полную коллекцию пластинок «Дип Перпл» и «Блэк Саббат». Тогда это было равносильно подвигу Стаханова – в силу полной виртуальности обоих подвигов. И почетом, в связи с наличием серьезной для 1977 года коллекции, Один Зуб пользовался в нашем кругу таким же, как Стаханов в кругу восторженных доярок, швей и регулировщиц уличного движения.
Сейчас Один Зуб работал музыкальным продюсером. Звезд с неба не хватал, однако на хлеб с маслом зарабатывал. Под его крылом грелись молодежные коллективы «Аниматор» и «Неистовые». И те и другие играли музыку, точь-в-точь похожую на музыку моего Марка.
– Папа! – крикнул мне Один Зуб. – Папа! Ты в курсе?
– Чего?
Полувечная высунулась из-за моего плеча.
– Здрасьте! – пискнула она совсем по-детски.
– Здрасьте, – ответил Один Зуб. – Это кто?
– Света.
– Ясно. На малолеток потянуло?
– Нет. Это журналистка.
Я почему-то смутился. Хотя повода не было. Даже если бы меня действительно потянуло на малолеток, смущаться я из-за этого не стал бы. Наоборот, скорее похвастался бы. Хотя когда тянет на малолеток – это старость. Мужчина, что называется, в соку всегда предпочтет женщину опытную и в возрасте. Я себя чувствовал вполне «в соку» и с девушками младше тридцати не дружил.
– Журналистка? Во как! – снова крикнул Один Зуб. – Местная?
– Из Москвы, – прошепелявила Света.
– Из Москвы… Я тебя не знаю.
– Ну и что?
– Я всех в Москве знаю, – сказал Один Зуб, и это была почти правда. Иначе он не был бы продюсером, пусть и средней руки.
– Ну вот, теперь познакомились, – улыбнулась Полувечная.
– Папа! – заорал Зуб. – Так я не понял, вы идете на Марка?
– Идем, – сказала журналистка.
– А хочешь я тебя удивлю?
– Нет, – честно ответил я, но Одного Зуба это не остановило.
– Я с твоим Марком сегодня подписал контракт. Он теперь мой!
– Ну и что?
– Ну как? Здорово же! Все свои люди! Хочешь почитать? – Один Зуб полез в сумку, болтавшуюся у него на плече.
– Нет, – сказал я.
– Ладно. Вижу, вижу – ты недопил. Пошли быстрее. Я без машины – въебался вчера в какого-то урода. Ремонтирую. Так что пешком хожу. Знаешь, мне нравится – жир сгорает. Пошли быстрее, пошли! Мне нужно пораньше быть, мы с Марком еще не все тонкости утрясли. Был бы кто другой – послал бы в жопу, а для него, ради нашей дружбы, сам понимаешь, все будет шоколадно.
– Очень интересно, – сказала Света. – И очень кстати вы с этим контрактом. И очень хорошо, что именно сегодня… Вы даже не представляете, насколько вам повезло!
– Представляю, – отмахнулся от Полувечной продюсер. – Еще как!
– Нет, ничего вы не представляете. Вы меня еще вспомните.
Ноты в метро
Зазвонил домашний телефон. Он меня последнее время вообще не тревожил. Как отрезало. По делам звонили только на мобильный. И Карл, и Сатиров, и молодежь из клуба, если ей, молодежи, что-то было от меня нужно. Я взял трубку.
– Это Соловьев.
– Кто? – не понял я и тут же, по голосу, узнал. Отец Вселенной.
– Привет, – осторожно сказал я.
– Ну надо же. Такой большой человек, а со мной как с другом-приятелем, – пробурчал Отец Вселенной. – Может быть, и в гости заедешь?
– Куда? – спросил я.
В трубке зашуршало, и где-то вдали прорезался женский голос. Тоже знакомый.
– Сюда? – спросила женщина. – Прямо сейчас? А не боишься?
– Нет, – ответил Отец Вселенной, и тут я понял, что женский приглушенный голос принадлежал Марине Штамм. Той самой, с портретом Сида Барретта на стене, дочери покойной Татьяны.
– Приезжай к Марине, – сказал Соловьев. – Прямо сейчас. Адрес напомнить?
– К какой Марине? – на всякий случай спросил я.
– Да не придуривайся. Ты не слышал ее, что ли? А, Слушатель?
– Слышал.
– Ну вот. Давай в темпе, времени мало. И, кстати, может быть, и денежку захватишь? Которую ты мне до сих пор все еще должен?
– Захвачу.
Раньше я умел удивляться – новой пластинке, неожиданному и сильному дождю, дешевому и хорошему портвейну в деревенском магазинчике, да мало ли чему еще – жизнь моя была разнообразна и остра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61