Но тяжек был последний порог.
Мраморное море просто кишело судами и судёнышками — парусными, моторными, гребными. На глубине можно было проплыть почти беспрепятственно, но мне, дельфину, дышать надо было. И чем быстрее я плыл, тем чаще надо было вдыхать. С трудом находил я свободное место, чтобы вынырнуть и на покое пустить фонтан, прочистить дыхало, насытить кровь кислородом. Идёшь на всплытие, и негде вынырнуть: куда ни направишь сонар, всюду свист — борта, борта, борта…
Босфор я не решился проходить в дневное время, крутился на подходах, поджидая. Крутился, к сожалению, а не полёживал на дне. Ведь фонтан сразу обозначал моё присутствие. Три-четыре фонтана в одном месте, вот тебя и засекли. И всё равно не уберёгся. Возле Принцевых островов подстрелил меня какой-то пижон в красных плавках, с аквалангом и подводным ружьём. Я себе плавал неторопливо, обсвистывал дно, искал камбалу посочнее. Бутылки все попадались, как в подмосковных рощах под кустами. И вдруг резкая боль в спине. Оборачиваюсь — гарпун торчит. И тип этот тут же тянет за трос.
Но не на того дельфина напал. Не из числа безответных, с предрассудками насчёт неприкосновенности человека. Я испугаться не успел, я разъярился. Подвиг совершил, Атлантику пересёк, сделал сверхрекордный проплыв спортивной и научной ценности, и вдруг какой-то шалопай тебя чуть не загубил от нечего делать. Я не стал рваться, растравляя рану, я на него напустился с ходу. Сшиб с ног, укусил за руку и ещё раз пониже спины. Как он удирал! Только ласты мелькали, пузырьки шли тучей. Думаю, акваланг утопил, едва выбравшись на пляж. И детям своим, и внукам закажет играть с этой игрушкой.
Вот перед этим человеком, если ему довелось читать мои воспоминания, я не извиняюсь. Нечего, голубчик, развлекаться убийством от безделья.
Так или иначе, гарпунное ружьё он оставил на дне, и я мог, кряхтя от боли, освободить трос, сломать гарпун камнем и вынуть его из раны. Руками все это сделал, на счастье своё, сохранил руки. Рана осталась, конечно. Затянулась жиром, как полагается у дельфина. Залечиванием я не занялся как следует. Спешил.
Дождавшись полуночи, решил я наконец пройти через Босфор. Мельком видел огни Стамбула и Ускюдара, только когда лёгкие проветривал. Видел пляску неоновых огней на обоих берегах, и больше рассказать нечего. Как турист горюю… Но тогда думал только об одном: как бы скорее уйти в глубину. Хорошо, что Босфор — достаточно глубокая трещина, более ста метров местами. Глубина меня и спасла. Поверху не прошёл бы — обязательно наткнулся бы на какую-нибудь барку.
Фонтан! Вдох, вдох, вдох! Накачался кислородом — и вниз. Плы-ву-у! Слушаю эхо-свисты. Плыву-у! Но вот грудь сдавило, подёргивается дыхало, пора вдохнуть. Осторожно. Свист справа, свист слева… А вот тут, кажется, прогалинка. Фонтан! Выдох, вдох, вдох, вдох. Справа огни и слева огни. Когда же кончится этот проклятый пролив?
Наконец огни разошлись шире, ещё шире и ещё, к самому горизонту. Заворчал прибой, солёный ветер пахнул навстречу. Море ночное, чёрное-чёрное. Родное Чёрное!
С облегчением прибавил ходу… и врезался в сеть. Всю морду всадил, замотал, так что и не перекусишь никак. Руками выпутал я непутёвую дельфинью голову.
Но это было уже последнее приключение.
Путь мой лежал на северо-восток. Выпрыгивая время от времени, я ловил левым глазом ковш Большой Медведицы, мысленно продолжал переднюю стенку до Полярной звезды. Держать курс было легко, потому что дул норд-ост, волны катили с северо-востока и указывали мне направление. По звёздам я только проверял, не сменился ли ветер.
Плыл я, как дельфины не плавают никогда: полным ходом, час за часом, не снижая темпа. Дремал на ходу, работая хвостом автоматически. Знал, что в родном море нет опасных акул, нет ни косаток, ни спрутов. А судам просторно — не так уж часто они встречаются. Чересчур редким невезением было бы наткнуться на судно.
И пересёк я Чёрное море наискось за одну ночь. А утром, часов около десяти, по солнцу судя, увидел голубую стенку на горизонте и на ней трехзубую корону. Я узнал Ай-Петри и заплакал от умиления. Дельфины могут плакать — слезы есть у них.
Постепенно весь крымский берег развернулся передо мной: странная земля, поставленная дыбом, не похожая на горы, скорее на торец суши. Словно бы некий великан прошёл по материку, устланному свежим паркетом, и продавил настил; крайняя паркетина поднялась косо, так и застыла.
Белые коробочки санаториев видел*?! левым глазом. И стройные свечки кипарисов, и шерстистую Медведь-гору, вечно пьющую море, не могущую выпить до дна. И нарядные строения “Артека”, и скалы-близнецы Адолары, и жёлтые откосы Восточного Крыма, безлюдного от сухости. Сюда только автотуристы приезжают загорать, привозя воду в канистрах.
И крутой холм Генуэзской крепости, ощерившийся разобранными стопами, словно выщербленными зубами, — древний Сурож. Все такое милое, такое родное… А вот и розоватый квадратик среди серых скал: дом, где начались все мои приключения, — единственное место на свете, куда я могу явиться в дельфиньем облике и буду встречен без удивления. Здесь ли мои друзья-соратники: все умеющий Гелий и все понимающий Борис; Гелий, наделённый четырехкратной энергией и трудоспособностью, и Борис, которому досталась четверть средней энергии среднего человека, но зато четыре порции свободного времени для размышлений.
Хорошо бы застать их. Повезёт или нет? Конец сентября как-никак, уже не сезон в Восточном Крыму.
Если не застану, ещё месяц отсрочки. Придётся разыскивать подходящий грот, мучиться там в одиночестве с обратным метаморфозом.
Нет, вижу дым над мастерской. Значит, Гелий тут, что-то куёт или приваривает. А под бесплодными оливками раскладушка, и на ней тело, с лицом, прикрытым газетой от солнца. И Борис тут, обдумывает мировые проблемы на раскладушке!…
Так вот же тебе, соня!
Фонтаном окатываю его.
Даже не пошевелился.
Нарочно набираю воду в рот. Ещё раз фонтан.
— Гель, дождь, кажется…
Охая, спустил одну ногу. Газета сползла на песок.
— Гель, смотри-ка, дельфин! Прямо на берег лезет. Не иначе, хочет вступить в контакт.
И тогда рукой, рукой, которая уже спасала меня не раз, я чёрчу на песке:
“Я — Юра”.
Все-таки самое приятное в путешествии — это возвращение домой.
Я стал самим собой через три недели, но ещё полгода мне снились дельфиньи сны. Будто бы я куда-то стремлюсь во тьме и тьма наполнена свистами: низкими, высокими, пискливыми, пронзительными, плачущими, прерывистыми, протяжными. Свистящий мир снится мне. И вот выделяется в нём нарастающая, оглушительная сирена, нечто громадное и страшное. Сирена все громче, рвёт уши. Я понимаю, что оно надвигается неудержимо, догоняет именно меня, хочет проглотить. От ужаса я немею, хвост у меня становится как ватный. Я скован, я теряю скорость… и вот уже острая боль впивается в спину. Я просыпаюсь дрожа и, ещё не открыв глаза, потными руками нащупываю ворсистое одеяло… Так это был сон? Сон всего лишь. На самом деле я человек… Ох, хорошо быть человеком!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26