И мы тоже вошли в раж и кощунственно ругали тех, кто внизу, почему они не запускают ракеты, и тут же мысленно извинялись, потому что голову то и дело терзала нехорошая мысль: «А вдруг ракеты уже запускать некому?»
За два часа поисков нам стало предельно ясно, что а этом совершенно развороченном ледовом пространстве шансов уцелеть у ребят было мизерно мало. Тем более что между ними и островом Ушакова пролегла настоящая Волга, километра три-четыре в ширину и нескончаемая в длину.
Вдруг Освальд резко пошел на снижение. Мы с Чуковым бросились к пилотской кабине: «Нашли?» Но Лукин, стоявший у двери, мрачно покачал головой.
Освальд посадил вертолет на небольшую, резко очерченную трещинами льдину и поднялся из кресла, взмыленный, в мокром, хоть выжимай, от пота свитере под комбинезоном.
— Черт бы их побрал, ракеты, что ли, экономят?
Горючего осталось на пятнадцать минут, только-только долететь до Ушакова!
Удрученные, мы расселись кто на чем в грузовом салоне, разлили из термосов чай и стали держать совет.
Положение было хуже некуда: мы должны на остатках горючего возвращаться на остров, заправляться из оставленных там бочек и лететь на Средний — чтобы снова заправляться и брать запас горючего для дальнейших поисков. Это еще часов восемь — десять, учитывая необходимость хотя бы двух-трех часов сна для переутомленного, вторые сутки не спавшего экипажа.
Принять такое решение — значит поступить по правилам; ибо если мы, заправившись на Ушакова, продолжим поиски, вернуться на Средний горючего уже не хватит, мы намертво застрянем на Ушакова в ожидании, что кто-нибудь когда-нибудь нас выручит. А как же Лукину быть с важнейшей программой, которую за него не выполнит никто?
Вновь вышли на связь с Ушаковым. Оттуда подтвердили, что Подрядчиков запустил уже три ракеты и посадку нашу видел, это в нескольких километрах от него.
Дьявольское наваждение!
Женя Николаев отставил чай и полез наверх, на редуктор несущего винта — осматриваться. Мы все высыпали с борта на снег. Не выдержав, полез наверх и штурман Лукашин.
— Вроде похоже, — негромко сказал Николаев, всматриваясь. — Володя, смотри!
И тут мы отчетливо увидели, как в нескольких километрах взмыла в небо ракета. Причем совсем не из того района, где велись поиски!
Они! Сомнений больше не было. Мы бросились в вертолет — и через две-три минуты повисли над окаймленной разводьями и ниласовыми полями льдиной размерам пятьдесят на семьдесят метров. Еще несколько секунд — и Освальд посадил вертолет в десятке метров от черной палатки.
С того дня прошло больше года, но не забыть мне ни наших шараханий от отчаяния к надежде, от надежды к отчаянию, ни льдины с черной палаткой, и всплеска эмоций при встрече, и трагического, отмороженного лица Подрядчикова не забыть, и всего другого.
Спасательная операция закончилась — и мое повествование тоже, потому что потом были сборы, прощание и полет домой.
Вот, пожалуй, и все о последних моих арктических странствиях. Последних? Кто знает. Лукин собирается создавать на льдине дрейфующую станцию, Валентина Кузнецова, Владимир Чуков строят планы новых высокоширотных экспедиций, и после встреч с ними то и дело снятся «белые сны»…
Не говори ты Арктике — прощай,
Не говори, друг мой, не говори.
И главное — жене не обещай
И опрометчиво не заключай пари.
Не говори ты Арктике — прощай
Лишь потому, что очень ты устал
И что постыл тебе далекий край,
Где трижды погибал и воскресал.
Не говори, друг, лучше промолчи.
Ведь неизбежно вдруг тебе приснится
Волшебное сияние в ночи —
Полярная богиня в колеснице.
И льдина, на которой дрейфовал,
И вал торосов, грозный и могучий.
Друзья, которых ты в беде познал,
Друзья, которых нет на свете лучше.
И подмигнет Полярная звезда,
И свист пурги ворвется в сновиденье…
И ты поймешь, друг мой, что никогда
От «белых снов» не будет избавленья.
Поэтому жене не обещай,
Что больше с ней не будет расставанья…
Не говори ты Арктике — прощай,
А дружески скажи ей — до свиданья…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
За два часа поисков нам стало предельно ясно, что а этом совершенно развороченном ледовом пространстве шансов уцелеть у ребят было мизерно мало. Тем более что между ними и островом Ушакова пролегла настоящая Волга, километра три-четыре в ширину и нескончаемая в длину.
Вдруг Освальд резко пошел на снижение. Мы с Чуковым бросились к пилотской кабине: «Нашли?» Но Лукин, стоявший у двери, мрачно покачал головой.
Освальд посадил вертолет на небольшую, резко очерченную трещинами льдину и поднялся из кресла, взмыленный, в мокром, хоть выжимай, от пота свитере под комбинезоном.
— Черт бы их побрал, ракеты, что ли, экономят?
Горючего осталось на пятнадцать минут, только-только долететь до Ушакова!
Удрученные, мы расселись кто на чем в грузовом салоне, разлили из термосов чай и стали держать совет.
Положение было хуже некуда: мы должны на остатках горючего возвращаться на остров, заправляться из оставленных там бочек и лететь на Средний — чтобы снова заправляться и брать запас горючего для дальнейших поисков. Это еще часов восемь — десять, учитывая необходимость хотя бы двух-трех часов сна для переутомленного, вторые сутки не спавшего экипажа.
Принять такое решение — значит поступить по правилам; ибо если мы, заправившись на Ушакова, продолжим поиски, вернуться на Средний горючего уже не хватит, мы намертво застрянем на Ушакова в ожидании, что кто-нибудь когда-нибудь нас выручит. А как же Лукину быть с важнейшей программой, которую за него не выполнит никто?
Вновь вышли на связь с Ушаковым. Оттуда подтвердили, что Подрядчиков запустил уже три ракеты и посадку нашу видел, это в нескольких километрах от него.
Дьявольское наваждение!
Женя Николаев отставил чай и полез наверх, на редуктор несущего винта — осматриваться. Мы все высыпали с борта на снег. Не выдержав, полез наверх и штурман Лукашин.
— Вроде похоже, — негромко сказал Николаев, всматриваясь. — Володя, смотри!
И тут мы отчетливо увидели, как в нескольких километрах взмыла в небо ракета. Причем совсем не из того района, где велись поиски!
Они! Сомнений больше не было. Мы бросились в вертолет — и через две-три минуты повисли над окаймленной разводьями и ниласовыми полями льдиной размерам пятьдесят на семьдесят метров. Еще несколько секунд — и Освальд посадил вертолет в десятке метров от черной палатки.
С того дня прошло больше года, но не забыть мне ни наших шараханий от отчаяния к надежде, от надежды к отчаянию, ни льдины с черной палаткой, и всплеска эмоций при встрече, и трагического, отмороженного лица Подрядчикова не забыть, и всего другого.
Спасательная операция закончилась — и мое повествование тоже, потому что потом были сборы, прощание и полет домой.
Вот, пожалуй, и все о последних моих арктических странствиях. Последних? Кто знает. Лукин собирается создавать на льдине дрейфующую станцию, Валентина Кузнецова, Владимир Чуков строят планы новых высокоширотных экспедиций, и после встреч с ними то и дело снятся «белые сны»…
Не говори ты Арктике — прощай,
Не говори, друг мой, не говори.
И главное — жене не обещай
И опрометчиво не заключай пари.
Не говори ты Арктике — прощай
Лишь потому, что очень ты устал
И что постыл тебе далекий край,
Где трижды погибал и воскресал.
Не говори, друг, лучше промолчи.
Ведь неизбежно вдруг тебе приснится
Волшебное сияние в ночи —
Полярная богиня в колеснице.
И льдина, на которой дрейфовал,
И вал торосов, грозный и могучий.
Друзья, которых ты в беде познал,
Друзья, которых нет на свете лучше.
И подмигнет Полярная звезда,
И свист пурги ворвется в сновиденье…
И ты поймешь, друг мой, что никогда
От «белых снов» не будет избавленья.
Поэтому жене не обещай,
Что больше с ней не будет расставанья…
Не говори ты Арктике — прощай,
А дружески скажи ей — до свиданья…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58