Его поправили, и он заявил, не смутившись:
- Это Боря сказал тинтики, а Юрик сказал: винтики.
Среди близких знакомых Юрика никакого Бори тогда не было, Юрик изобрел этого Борю специально затем, чтобы взваливать на него все свои ошибки и промахи, а себе приписывать непогрешимость речи:
- Это Боря сказал: мамовар, а Юрик сказал: самовар.
- Это Боря сказал: дан-дан, а Юрик сказал: чемодан.
Изобретя несуществующего Борю и нагрузив его всеми своими ошибками, хитроумный малыш обеспечил себе полный душевный комфорт. Благодаря этому небывалому Боре сам он при всех обстоятельствах всегда и везде ощущал себя безупречным знатоком языка, получая вдобавок возможность издеваться над побежденным соперником. При помощи такой махинации двухлетний человек раз и навсегда застраховал себя от обид, наносимых его самолюбию.
Всякая новая ошибка только возвышает его в собственном мнении, всякая неудача ощущается им как новый триумф. Но до чего, значит, мучительно для самолюбия детей сознание своего неумения, своей неспособности! До чего, значит, невыносима для Юрика мысль о его ошибках и слабостях, если он счел необходимым изобрести двойника и, наградив его своими ошибками, неукоснительно полемизирует спим!
Чем больше я вглядывался в двухлетних-трехлетних детей, тем яснее мне было, что этот Юрик не исключение, а правило.
Точно такой же эпизод сообщает французский романист Жорж Дюамель об одной трехлетней парижанке:
"Она страшная шалунья, хитрая и изобретательная. Она производит опыты над человеческой речью. Но для того чтобы избежать ответственности, она приписывает их воображаемому брату"*.
______________
* Жорж Дюамель, Игры и утехи. Перевод с французского В.И.Сметанича, Л. 1925, стр. 71.
Ведь это слово в слово то самое, что проделывал Юрик.
То же сообщает мне и Галина Дмитриевна Катанян о своем сыне:
"Когда ему было три года, он выдумал себе брата Васю-Касю, на которого валил все свои ошибки. Этого брата он представлял себе так живо, что ревел, когда я ему говорила, что не пущу Васю-Касю к нам, и оставлял ему конфеты, пряча их под подушку".
Такой же случай сообщает мне В.Подключникова из Иркутска:
"Трехлетняя Клара ошиблась и назвала мой капот компотом. Это вызвало общий смех. Стали говорить, что на самой Кларе надета каша, на ее сестре Ляле - кисель и т.д. Клара смеялась вместе с нами, и в конце концов заявила: "Эта Ляля такая чудачка. Надо говорить: капот, а она говорит: компот".
О необходимости борьбы с этими ребячьими уловками напоминает мне Д.Я.Фельдман (Москва).
"У моего сына Додика, - пишет она, - существовала мифическая личность "Андрюша". Этот Андрюша был виновником всех его прегрешений, и нам стоило многих трудов убедить его в том, что надо быть мужественным и уметь честно признавать свою вину, не сваливая ее на Андрюшу".
ИНСТИНКТ САМОУТВЕРЖДЕНИЯ
Вот какую важную роль в умственной жизни ребенка играет это "лингвистическое честолюбие". Оно чрезвычайно полезно ему в деле усвоения речи. Ведь когда ребенок награждает своими ошибками выдуманного им "Васю-Касю", он тем самым раз навсегда избавляется от этих ошибок. После того как Юрой был, например, изобретен несуществующий Боря, который якобы назвал самовар "мамоваром", а винтики "тинтиками", мальчик навсегда закрепил в своей памяти правильные формы этих слов.
Признаться в скудости своих познаний ребенок считает стыдом именно потому, что все его детство заполнено неутомимой познавательной деятельностью, и он, пытливейший из всех земных существ, ценит знания превыше всего.
Помню, как очаровала меня двухлетняя Ира, которая с великолепной находчивостью прибегла к очень тонкому маневру, чтобы замаскировать тот обидный для ее самолюбия факт, что она умеет считать лишь до двух.
Отец дает ей ложку и спрашивает:
- Сколько у тебя ложек?
- Одна.
Дает другую:
- Теперь сколько?
- Две.
Дает третью:
- Теперь сколько?
- Много.
- Нет, ты скажи.
Ира с преувеличенным выражением брезгливости отодвигает от себя третью ложку:
- Возьми, она грязная!
И при помощи этой лицемерной уловки ей блистательно удается утаить от себя и других скудость своих математических сведений, из чего следует, что сознание такой скудости не доставляло ей большого удовольствия.
Четырехлетняя девочка не выговаривает звука "р". Дядя, дразня, говорит ей:
- Наденька, скажи слово "рыба".
- Окунь, - отвечает она.
Простодушное лукавство детей отмечено и в детской поэзии. В одном из стихотворений Агнии Барто говорится о мальчике, не умеющем произнести звук "р" и потому называющем Марину - Малиной:
Она твердит: - Скажи "метро",
В метро поедем к дяде.
- Нет, - отвечает он хитро,
В автобус лучше сядем.
("Буква "р")
Гуляя с теткой по улице, мальчик двух с половиною лет останавливается у книжного киоска.
Продавец спрашивает:
- Умеешь читать?
- Умею.
Мальчику дают книгу:
- Читай.
Он, подражая бабушке, хватается внезапно за карман:
- Я забыл дома очки.
Ребенок не стал бы прибегать к таким дипломатическим хитростям, если бы сознание своей неумелости не было для него так огорчительно. Он хочет во что бы то ни стало считать себя умелым и знающим.
Должно быть, такое самообольщение до поры до времени практически необходимо ребенку. И не оттого ли он так громко ликует, когда ему удается подметить какую-нибудь мнимую речевую ошибку, якобы совершенную взрослыми?
Вообще инстинкт самоутверждения чрезвычайно силен в этом возрасте.
Я заметил, что даже самые застенчивые, скромные люди были в детстве хвастунами и бахвалами.
Бахвальство малолетних ребят очень верно изображено Верой Пановой в ее прелестной повести "Сережа". Сережу везут в автобусе. Его соседом оказывается толстый мальчишка, сосущий леденцового петуха на палочке.
"Щеки у соседа были замусолены леденцом. Он тоже смотрел на Сережу, взгляд его выражал вот что: "А у тебя леденцового петуха нет, ага!" Подошла кондукторша.
- За мальчика надо платить? - спросила тетя Паша.
- Примерься, мальчик, - сказала кондукторша.
Там у них нарисована черная черта, по которой меряют детей: кто дорос до черты, за тех надо платить. Сережа стал под чертой и немножко приподнялся на цыпочках. Кондукторша сказала:
- Платите.
Сережа победно посмотрел на мальчишку. "А на меня зато билет берут, сказал он мысленно, - а на тебя не берут, ага!"
Склонность к самохвальству, к возвеличению своего "я", своей личности за счет всякого другого лица (или даже предмета) свойственна, насколько я знаю, огромному большинству малышей с самого раннего возраста.
Поэт Валентин Берестов сообщает мне о своей двухлетней Марине:
"Видит безногую куклу и говорит, торжествуя:
- А у Марины ножка не сломалась!
Ночью у ее семилетнего дяди заболели зубы. Он заплакал. Маринка проснулась и тотчас же:
- А Марина не плачет!
Узнав причину его слез, заявляет:
- А у Марины не болят!
И все это с большим удовольствием".
Мне пишут про мальчика, который, поселившись в деревне, вдруг потребовал, чтобы ему нашили на штаны и на куртку заплаты, потому что одежда деревенских ребят, с которыми ему приходилось играть, была в то далекое время покрыта заплатами.
Он так надоел матери, что она пришила ему "на живульку" на самых видных местах лоскутки, и сияющий Вася всем и каждому хвастался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83