Если бы могло, мы бы не видели, конечно, так много неблагообразных лиц на пышных сборищах и не изнывало бы такое множество хворых и слабых в каретах своих и дворцах. Нет, и королевская казна не купит краски, чтобы нарядить бледное Уродство в цветущую юность этой девушки, как не купит снадобья, которое наделило бы Немочь силой этого молодого человека. Разве не приносит нам богатство хлопоты вместо покоя, зависть вместо преданности и опасность вместо обеспеченности? Разве может оно продлить наше владение им или умножить дни того, кто им услаждается? Напротив, безделие, излишества и заботы, сопутствующие ему, укорачивают жизнь миллионам людей и приводят их через боль и горести к безвременной кончине. Где же тогда его ценность, если оно не может ни украсить или укрепить наше тело, ни усладить или продлить нам жизнь? Далее… может ли оно украсить дух наш, если не тело? Не преисполняет ли оно скорее сердце наше тщеславием, не раздувает ли щеки наши гордостью, не делает ли оно наши уши глухими ко всякому призыву добродетели, а сердца к состраданию?
– Дайте мне вашу руку, брат, – сказал в восторге Адамс, – ибо я угадываю в вас лицо духовного звания.
– Право же, нет, – ответил тот (хоть он и был на самом деле священником римско-католической церкви; но кто знаком с нашими законами, того не удивит, что патер не спешил в этом признаться ).
– Кем бы вы ни были, – воскликнул Адамс, – вы высказали мои взгляды; нет того слова в вашей речи, которое я раз двадцать не произносил бы в своих проповедях, ибо мне ясно было всегда, что легче корабельному канату (что, кстати скажу, есть правильная передача слова, переводимого нами, как «верблюд») пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в царство небесное.
– В этом, сэр, – молвил его собеседник, – с вами легко согласятся богословы, и это – печальная истина; но так как чаяние отдаленного блага не оказывает на нас ощутительного воздействия, то не бесполезно дать людям вполне уразуметь (а это, думается мне, для них возможно при самом небольшом внимании), что даже и блага земные не могут быть куплены богатством. Это положение, по-моему, может быть доказано не только метафизически, но и, так сказать, математически; и я всегда был в нем столь безусловно убежден, что ни к чему не питаю большего презрения, чем к золоту.
Теперь длинную речь завел Адамс; но так как говорил он большей частью то, что встречается у многих авторов, трактовавших этот предмет, я не стану приводить ее здесь. Пока он говорил, Джозеф и Фанни удалились на покой, и хозяин тоже оставил помещение. Когда английский священник кончил, римский начал новую речь, которую вел с великой горечью и обличительным жаром, и заключил ее наконец просьбой к Адамсу ссудить ему восемнадцать пенсов на оплату счета, пообещав при этом, что если он и не возвратит их никогда, то во всяком случае будет возносить молитвы за даятеля. Добряк пастор ответил, что восемнадцати пенсов будет мало для завершения сколько-нибудь длительного путешествия и что у него есть в кармане полгинеи, которой он готов поделиться. Затем он принялся шарить по карманам, но найти монеты не мог, потому что за обедом у сквайра с ним сыграли одну шутку, о которой мы до сих пор не упоминали: освободили его карман от сокровища, неосмотрительно выставленного напоказ.
– Увы! – вскричал Адамс. – Деньги я, конечно, потерял; потратить их я никак не мог. Сэр, это верно, как то, что я – христианин: сегодня утром у меня в кармане было целых полгинеи, а сейчас не осталось и полпенни. Не иначе как дьявол забрал их у меня!
– Сэр, – ответил с улыбкою патер, – вам ни к чему оправдываться; если вы не склонны одолжить мне денег, я удовлетворен.
– Сэр, – воскликнул Адамс, – будь у меня при себе самая крупная сумма на свете, – да будь у меня даже десять фунтов! – я бы отдал их целиком, чтобы выручить из беды христианина. Я огорчен больше за вас, чем за себя. Можно ли быть худшему несчастью, чем эта потеря? Оттого, что у меня нет в кармане денег, я заподозрен в том, что я не христианин!
– Я еще незадачливей вас, – промолвил тот, – если вы так великодушны, как вы уверяете, потому что поистине я был бы рад и кроне, мне ее вполне достало бы, чтобы добраться до места, куда я иду: это не более как в двадцати милях пути, и я бы мог прийти туда завтра к вечеру. Уверяю вас, не в моем это обыкновении пускаться в дорогу без денег. Но я только что прибыл в Англию, а буря принудила нас при переезде выбросить за борт все, что у нас было. Я не сомневаюсь, что этот человек поверил бы мне на слово тот пустяк, какой я ему задолжал, но мне неприятно унижаться перед такими людьми, признаваясь, что у меня нет ни шиллинга: потому что хозяева гостиниц, да и многие другие, не полагают большого различия между нищим и вором.
Патер думал, однако, что с хозяином лучше поговорить в этот же вечер, чем на следующее утро, поэтому он решил двинуться в путь немедленно, невзирая на темноту; и, как только хозяин вернулся, он изложил ему состояние своих дел, на что хозяин, почесав затылок, ответил:
– Что ж, не знаю, сударь; раз оно так и денег у вас нет, я, мне думается, должен вам поверить. Хоть я всегда предпочитаю, где можно, получать наличными, но, право, вы с виду такой честный джентльмен, что я не убоялся бы вам поверить и в двадцать раз больше.
Священник не ответил и, наспех попрощавшись с ним– и с Адамсом, удалился в некотором смущении, и, может быть, не совсем поверив искренности Адамса.
Едва он ушел, хозяин, покачивая головой, объявил, что, заподозри он только, что у этого молодчика нет денег, он бы не дал ему ни глотка; он и не надеется, сказал он, когда-нибудь еще его увидеть, потому что и с лица-то он отъявленный плут.
– Ну и пройдоха! – воскликнул хозяин. – По его разговору насчет богатства я подумал, что у него по меньшей мере фунтов сто в кармане.
Адамс пожурил хозяина за такие подозрения, неподобающие, сказал он, доброму христианину, и затем, не помышляя о своей потере и не раздумывая о том, как сам он отбудет наутро, он улегся на очень грубой постели – следуя примеру своих спутников; однако здоровье и усталость обеспечили им такой сладкий отдых, какой не часто могут нам доставить бархат и пуховая перина.
Глава IX,
заключающая в себе самые удивительные и кровавые приключения, какие только можно встретить в этой, а может быть, и во всякой другой достоверной истории
Близилось утро, когда Джозефа Эндруса пробудила от сна мысль о его любезной Фанни; и в то время как лежал он в нежном раздумье об этом прелестном создании, раздался яростный стук в дверь, над которой приходилась его комната. Он тотчас вскочил с кровати и, растворив окно, услышал вопрос: нет ли в доме путешественников? И тут же другой голос спросил: не стали ли здесь на ночлег двое мужчин и молодая женщина? Хотя голоса были незнакомы Джозефу, он сразу заподозрил истину, – потому что в доме сквайра один лакей рассказал ему о планах своего господина, – и ответил отрицательно. Один из слуг, хорошо знавший кабатчика, окликнул его по имени в ту самую минуту, когда тот отворил другое окно, и задал тот же вопрос; кабатчик ответил утвердительно.
– Эге! – крикнул другой. – Мы, значит, вас поймали, голубчики! – и велел хозяину сойти вниз и отпереть дверь.
Фанни, не спавшая, как и Джозеф, едва услышав это, вскочила с кровати и, наспех натянув на себя юбки и платье, побежала в комнату возлюбленного, который был почти уже одет;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
– Дайте мне вашу руку, брат, – сказал в восторге Адамс, – ибо я угадываю в вас лицо духовного звания.
– Право же, нет, – ответил тот (хоть он и был на самом деле священником римско-католической церкви; но кто знаком с нашими законами, того не удивит, что патер не спешил в этом признаться ).
– Кем бы вы ни были, – воскликнул Адамс, – вы высказали мои взгляды; нет того слова в вашей речи, которое я раз двадцать не произносил бы в своих проповедях, ибо мне ясно было всегда, что легче корабельному канату (что, кстати скажу, есть правильная передача слова, переводимого нами, как «верблюд») пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в царство небесное.
– В этом, сэр, – молвил его собеседник, – с вами легко согласятся богословы, и это – печальная истина; но так как чаяние отдаленного блага не оказывает на нас ощутительного воздействия, то не бесполезно дать людям вполне уразуметь (а это, думается мне, для них возможно при самом небольшом внимании), что даже и блага земные не могут быть куплены богатством. Это положение, по-моему, может быть доказано не только метафизически, но и, так сказать, математически; и я всегда был в нем столь безусловно убежден, что ни к чему не питаю большего презрения, чем к золоту.
Теперь длинную речь завел Адамс; но так как говорил он большей частью то, что встречается у многих авторов, трактовавших этот предмет, я не стану приводить ее здесь. Пока он говорил, Джозеф и Фанни удалились на покой, и хозяин тоже оставил помещение. Когда английский священник кончил, римский начал новую речь, которую вел с великой горечью и обличительным жаром, и заключил ее наконец просьбой к Адамсу ссудить ему восемнадцать пенсов на оплату счета, пообещав при этом, что если он и не возвратит их никогда, то во всяком случае будет возносить молитвы за даятеля. Добряк пастор ответил, что восемнадцати пенсов будет мало для завершения сколько-нибудь длительного путешествия и что у него есть в кармане полгинеи, которой он готов поделиться. Затем он принялся шарить по карманам, но найти монеты не мог, потому что за обедом у сквайра с ним сыграли одну шутку, о которой мы до сих пор не упоминали: освободили его карман от сокровища, неосмотрительно выставленного напоказ.
– Увы! – вскричал Адамс. – Деньги я, конечно, потерял; потратить их я никак не мог. Сэр, это верно, как то, что я – христианин: сегодня утром у меня в кармане было целых полгинеи, а сейчас не осталось и полпенни. Не иначе как дьявол забрал их у меня!
– Сэр, – ответил с улыбкою патер, – вам ни к чему оправдываться; если вы не склонны одолжить мне денег, я удовлетворен.
– Сэр, – воскликнул Адамс, – будь у меня при себе самая крупная сумма на свете, – да будь у меня даже десять фунтов! – я бы отдал их целиком, чтобы выручить из беды христианина. Я огорчен больше за вас, чем за себя. Можно ли быть худшему несчастью, чем эта потеря? Оттого, что у меня нет в кармане денег, я заподозрен в том, что я не христианин!
– Я еще незадачливей вас, – промолвил тот, – если вы так великодушны, как вы уверяете, потому что поистине я был бы рад и кроне, мне ее вполне достало бы, чтобы добраться до места, куда я иду: это не более как в двадцати милях пути, и я бы мог прийти туда завтра к вечеру. Уверяю вас, не в моем это обыкновении пускаться в дорогу без денег. Но я только что прибыл в Англию, а буря принудила нас при переезде выбросить за борт все, что у нас было. Я не сомневаюсь, что этот человек поверил бы мне на слово тот пустяк, какой я ему задолжал, но мне неприятно унижаться перед такими людьми, признаваясь, что у меня нет ни шиллинга: потому что хозяева гостиниц, да и многие другие, не полагают большого различия между нищим и вором.
Патер думал, однако, что с хозяином лучше поговорить в этот же вечер, чем на следующее утро, поэтому он решил двинуться в путь немедленно, невзирая на темноту; и, как только хозяин вернулся, он изложил ему состояние своих дел, на что хозяин, почесав затылок, ответил:
– Что ж, не знаю, сударь; раз оно так и денег у вас нет, я, мне думается, должен вам поверить. Хоть я всегда предпочитаю, где можно, получать наличными, но, право, вы с виду такой честный джентльмен, что я не убоялся бы вам поверить и в двадцать раз больше.
Священник не ответил и, наспех попрощавшись с ним– и с Адамсом, удалился в некотором смущении, и, может быть, не совсем поверив искренности Адамса.
Едва он ушел, хозяин, покачивая головой, объявил, что, заподозри он только, что у этого молодчика нет денег, он бы не дал ему ни глотка; он и не надеется, сказал он, когда-нибудь еще его увидеть, потому что и с лица-то он отъявленный плут.
– Ну и пройдоха! – воскликнул хозяин. – По его разговору насчет богатства я подумал, что у него по меньшей мере фунтов сто в кармане.
Адамс пожурил хозяина за такие подозрения, неподобающие, сказал он, доброму христианину, и затем, не помышляя о своей потере и не раздумывая о том, как сам он отбудет наутро, он улегся на очень грубой постели – следуя примеру своих спутников; однако здоровье и усталость обеспечили им такой сладкий отдых, какой не часто могут нам доставить бархат и пуховая перина.
Глава IX,
заключающая в себе самые удивительные и кровавые приключения, какие только можно встретить в этой, а может быть, и во всякой другой достоверной истории
Близилось утро, когда Джозефа Эндруса пробудила от сна мысль о его любезной Фанни; и в то время как лежал он в нежном раздумье об этом прелестном создании, раздался яростный стук в дверь, над которой приходилась его комната. Он тотчас вскочил с кровати и, растворив окно, услышал вопрос: нет ли в доме путешественников? И тут же другой голос спросил: не стали ли здесь на ночлег двое мужчин и молодая женщина? Хотя голоса были незнакомы Джозефу, он сразу заподозрил истину, – потому что в доме сквайра один лакей рассказал ему о планах своего господина, – и ответил отрицательно. Один из слуг, хорошо знавший кабатчика, окликнул его по имени в ту самую минуту, когда тот отворил другое окно, и задал тот же вопрос; кабатчик ответил утвердительно.
– Эге! – крикнул другой. – Мы, значит, вас поймали, голубчики! – и велел хозяину сойти вниз и отпереть дверь.
Фанни, не спавшая, как и Джозеф, едва услышав это, вскочила с кровати и, наспех натянув на себя юбки и платье, побежала в комнату возлюбленного, который был почти уже одет;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98