Особенно ярко это сказывалось в поведении «демократических» держав. Именно ради сохранения данной генеральной линии, то есть ради надежды столкнуть Германию и СССР на востоке, Англия, Франция и США позволили гитлеровской Германии с 1935 года начать бешено вооружаться, а в 1936 году – ремилитаризовать Рейнскую область. Именно ради этого Англия, Франция и США в 1935–1936 годах отдали на съедение фашистской Италии маленькую Эфиопию.
Затем острие фашистской агрессии повернулось против Испании. Почему?
В то время я не знал еще многого, что стало известно впоследствии, однако, подходя к вопросу с точки зрения здравого смысла и политической логики, объяснял его так.
Летом 1936 года, когда началась испанская война, Муссолини проявлял больше «динамизма», чем Гитлер. Это определялось тем, что Германия тогда проходила еще первые стадии вооружения, между тем как Италия в меру своих возможностей уже была «готова к бою». Последняя успела даже испытать свое оружие в эфиопской войне, и Муссолини, возомнив себя новым Цезарем, мечтал о создании «новой Римской империи» с превращением Средиземного моря в «итальянское озеро». А как же это можно было сделать, не ступив твердой ногой на Пиренейском полуострове? Муссолини считал, что именно этот полуостров должен стать ближайшим объектом фашистской агрессии.
Испания лежала несколько в стороне от большой дороги гитлеровской агрессии, однако нацистский диктатор в тот момент еще не закончил подготовки к развязыванию второй мировой войны и «пока» готов был поддержать план захвата Пиренейского полуострова, если это не потребует от Германии слишком большой затраты сил и средств. К тому же Испания интересовала Гитлера как богатый источник полезного сырья, и еще больше как важная стратегическая позиция. Овладение этой позицией позволяло Германии выйти в тыл Франции и повиснуть неотвратимой угрозой над коммуникациями Англии с востоком. Это были бы крупные козыри в руках Гитлера, когда начнется вторая мировая война. Наконец, фашизация еще одной страны в Европе – и притом довольно крупной – должна была бы способствовать повышению политического престижа Германии.
Так получилось, что устремления обоих фашистских диктаторов совпали, и в результате 18 июля 1936 года их марионетка – генерал Франко поднял мятеж против республиканского правительства Испании.
Как будут реагировать на новый акт фашистской агрессии «демократические» державы? Пожертвуют ли они Испанией, как пожертвовали уже Эфиопией, ради своей «большой игры» с Гитлером? Или, наоборот, признают, что испанская карта, с которой у них связано столько экономических и стратегических интересов, слишком ценна для того, чтобы без сопротивления бросить ее к ногам фашистских диктаторов?
Ответ на этот вопрос могли дать только события ближайшего будущего. Однако первые симптомы не обещали ничего хорошего. Во всех шагах Англии, Франции и США, связанных с испанской войной, не чувствовалось ни твердости, ни решительности. То, что мне было известно об общих политических настроениях британских правящих кругов, заставляло усомниться в их желании и способности по-серьезному крикнуть фашистским агрессорам: «Стой!»
Подъезжая к Лондону, я так суммировал итоги моих дорожных размышлений:
1. Надо ожидать, что Германия и Италия проявят крайнюю наглость в поддержке фашистского мятежа в Испании.
2. Надо ожидать, что «демократические» державы, в первую очередь Англия и Франция, обнаружат трусость (если не что-нибудь худшее) в борьбе с германо-итальянской интервенцией.
Из этих двух основных положений мне и нужно было исходить в своей практической деятельности.
Знакомство с комитетом по «невмешательству»
Я приехал в Лондон 12 октября. Был серенький осенний день. С неба падала какая-то тусклая муть. На вокзале «Виктория» меня встретил советник посольства С. Б. Каган. В мое отсутствие он представлял СССР в комитете по «невмешательству» и, едва мы перешагнули порог посольства, сразу ввел меня в курс событий. Предо мной предстала картина крайне неприглядная и даже угрожающая.
Идея соглашения о «невмешательстве» в испанские дела, на базе которого возник затем комитет по «невмешательству», родилась в недрах британского министерства иностранных дел сразу же после начала мятежа Франко. Испанская война поставила в трудное положение правительство Болдуина, в котором решающую роль играли «умиротворители». По мотивам, о которых речь была выше, это правительство меньше всего хотело ссориться с Гитлером из-за какой-то Испанской республики, которую оно к тому же считало «красной», «революционной», чуть ли не «коммунистической». Однако широкие демократические массы в Англии и за ее пределами открыто сочувствовали Испанской республике и бурно протестовали против интервенции Гитлера и Муссолини на стороне Франко. Требовался какой-то компромисс, с тем чтобы и волки оказались сыты, и овцы целы.
И английское министерство иностранных дел нашло, а правительство Болдуина санкционировало такой компромисс: Англия должна была объявить «нейтралитет» в испанской войне и таким образом избежать необходимости становиться определенно на ту или иную сторону. Это звучало бы прилично и даже позволяло апеллировать к благородным идеям беспристрастия и справедливости.
Это могло бы быть объяснено также заботой о локализации войны и сохранении европейского мира. Это, наконец, позволяло бы Англии, сберегая свои силы и не ссорясь с Гитлером, оказывать все возрастающее влияние на конечный исход испанского конфликта.
Однако, для того чтобы такая политика не выглядела слишком одиозно в глазах демократических масс, и прежде всего английских рабочих, правительство Болдуина решило придать ей более общий, по возможности, европейский характер. С этой целью оно обратилось в первую очередь к Франции, где в тот момент у власти находилось правительство Народного фронта во главе с социалистом Леоном Блюмом. Последний тоже принадлежал к числу «умиротворителей» и встретил английский план чрезвычайно сочувственно (ведь французские рабочие выражали симпатии к Испанской республике даже в еще более бурных формах, чем их британские товарищи). В результате между правительствами Англии и Франции сразу же установилось полное единомыслие по испанскому вопросу. И тут же было обусловлено, что в целях более успешного морального разоружения демократических масс формально с инициативой соглашения о «невмешательстве» выступит не консервативный кабинет Болдуина, а «социалистическое» правительство Блюма.
Позиция Англии и Франции находила полную поддержку в США. Как известно, в 1935 году американский конгресс принял акт о «нейтралитете», гласивший, что в случае возникновения войны между третьими государствами президенту предоставляется право запрещать экспорт оружия и военных материалов в воюющие страны независимо от того, является ли данная страна агрессором или жертвой агрессии. Этот акт явился настоящим подарком агрессорам, которые всегда сильнее и лучше вооружены, чем противная сторона. А для жертв агрессии это был удар в спину. Глубоко реакционная сущность акта о «нейтралитете» выявилась сразу же после его принятия – осенью 1935 года, когда он был впервые применен на практике в связи с итало-эфиопской войной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Затем острие фашистской агрессии повернулось против Испании. Почему?
В то время я не знал еще многого, что стало известно впоследствии, однако, подходя к вопросу с точки зрения здравого смысла и политической логики, объяснял его так.
Летом 1936 года, когда началась испанская война, Муссолини проявлял больше «динамизма», чем Гитлер. Это определялось тем, что Германия тогда проходила еще первые стадии вооружения, между тем как Италия в меру своих возможностей уже была «готова к бою». Последняя успела даже испытать свое оружие в эфиопской войне, и Муссолини, возомнив себя новым Цезарем, мечтал о создании «новой Римской империи» с превращением Средиземного моря в «итальянское озеро». А как же это можно было сделать, не ступив твердой ногой на Пиренейском полуострове? Муссолини считал, что именно этот полуостров должен стать ближайшим объектом фашистской агрессии.
Испания лежала несколько в стороне от большой дороги гитлеровской агрессии, однако нацистский диктатор в тот момент еще не закончил подготовки к развязыванию второй мировой войны и «пока» готов был поддержать план захвата Пиренейского полуострова, если это не потребует от Германии слишком большой затраты сил и средств. К тому же Испания интересовала Гитлера как богатый источник полезного сырья, и еще больше как важная стратегическая позиция. Овладение этой позицией позволяло Германии выйти в тыл Франции и повиснуть неотвратимой угрозой над коммуникациями Англии с востоком. Это были бы крупные козыри в руках Гитлера, когда начнется вторая мировая война. Наконец, фашизация еще одной страны в Европе – и притом довольно крупной – должна была бы способствовать повышению политического престижа Германии.
Так получилось, что устремления обоих фашистских диктаторов совпали, и в результате 18 июля 1936 года их марионетка – генерал Франко поднял мятеж против республиканского правительства Испании.
Как будут реагировать на новый акт фашистской агрессии «демократические» державы? Пожертвуют ли они Испанией, как пожертвовали уже Эфиопией, ради своей «большой игры» с Гитлером? Или, наоборот, признают, что испанская карта, с которой у них связано столько экономических и стратегических интересов, слишком ценна для того, чтобы без сопротивления бросить ее к ногам фашистских диктаторов?
Ответ на этот вопрос могли дать только события ближайшего будущего. Однако первые симптомы не обещали ничего хорошего. Во всех шагах Англии, Франции и США, связанных с испанской войной, не чувствовалось ни твердости, ни решительности. То, что мне было известно об общих политических настроениях британских правящих кругов, заставляло усомниться в их желании и способности по-серьезному крикнуть фашистским агрессорам: «Стой!»
Подъезжая к Лондону, я так суммировал итоги моих дорожных размышлений:
1. Надо ожидать, что Германия и Италия проявят крайнюю наглость в поддержке фашистского мятежа в Испании.
2. Надо ожидать, что «демократические» державы, в первую очередь Англия и Франция, обнаружат трусость (если не что-нибудь худшее) в борьбе с германо-итальянской интервенцией.
Из этих двух основных положений мне и нужно было исходить в своей практической деятельности.
Знакомство с комитетом по «невмешательству»
Я приехал в Лондон 12 октября. Был серенький осенний день. С неба падала какая-то тусклая муть. На вокзале «Виктория» меня встретил советник посольства С. Б. Каган. В мое отсутствие он представлял СССР в комитете по «невмешательству» и, едва мы перешагнули порог посольства, сразу ввел меня в курс событий. Предо мной предстала картина крайне неприглядная и даже угрожающая.
Идея соглашения о «невмешательстве» в испанские дела, на базе которого возник затем комитет по «невмешательству», родилась в недрах британского министерства иностранных дел сразу же после начала мятежа Франко. Испанская война поставила в трудное положение правительство Болдуина, в котором решающую роль играли «умиротворители». По мотивам, о которых речь была выше, это правительство меньше всего хотело ссориться с Гитлером из-за какой-то Испанской республики, которую оно к тому же считало «красной», «революционной», чуть ли не «коммунистической». Однако широкие демократические массы в Англии и за ее пределами открыто сочувствовали Испанской республике и бурно протестовали против интервенции Гитлера и Муссолини на стороне Франко. Требовался какой-то компромисс, с тем чтобы и волки оказались сыты, и овцы целы.
И английское министерство иностранных дел нашло, а правительство Болдуина санкционировало такой компромисс: Англия должна была объявить «нейтралитет» в испанской войне и таким образом избежать необходимости становиться определенно на ту или иную сторону. Это звучало бы прилично и даже позволяло апеллировать к благородным идеям беспристрастия и справедливости.
Это могло бы быть объяснено также заботой о локализации войны и сохранении европейского мира. Это, наконец, позволяло бы Англии, сберегая свои силы и не ссорясь с Гитлером, оказывать все возрастающее влияние на конечный исход испанского конфликта.
Однако, для того чтобы такая политика не выглядела слишком одиозно в глазах демократических масс, и прежде всего английских рабочих, правительство Болдуина решило придать ей более общий, по возможности, европейский характер. С этой целью оно обратилось в первую очередь к Франции, где в тот момент у власти находилось правительство Народного фронта во главе с социалистом Леоном Блюмом. Последний тоже принадлежал к числу «умиротворителей» и встретил английский план чрезвычайно сочувственно (ведь французские рабочие выражали симпатии к Испанской республике даже в еще более бурных формах, чем их британские товарищи). В результате между правительствами Англии и Франции сразу же установилось полное единомыслие по испанскому вопросу. И тут же было обусловлено, что в целях более успешного морального разоружения демократических масс формально с инициативой соглашения о «невмешательстве» выступит не консервативный кабинет Болдуина, а «социалистическое» правительство Блюма.
Позиция Англии и Франции находила полную поддержку в США. Как известно, в 1935 году американский конгресс принял акт о «нейтралитете», гласивший, что в случае возникновения войны между третьими государствами президенту предоставляется право запрещать экспорт оружия и военных материалов в воюющие страны независимо от того, является ли данная страна агрессором или жертвой агрессии. Этот акт явился настоящим подарком агрессорам, которые всегда сильнее и лучше вооружены, чем противная сторона. А для жертв агрессии это был удар в спину. Глубоко реакционная сущность акта о «нейтралитете» выявилась сразу же после его принятия – осенью 1935 года, когда он был впервые применен на практике в связи с итало-эфиопской войной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51