Еще в марте оккупанты забрали у одной мужа, у другой – сестру. С тех пор ничего о них не было известно. Сейчас трупы замученных были обнаружены в доме, где находилось гестапо. Город освобожден, фашистов больше нет на крымской земле, людям бы только радоваться. Но, видать, еще долго не заживут раны войны. Да и заживут ли они у тех, чьи потери ничем не восполнимы: у родителей, потерявших детей, у детей, потерявших родителей.
Перед нами в лучах утреннего солнца предстали руины многострадального Севастополя. Вот скелет знаменитой Севастопольской диорамы, развалины Графской пристани. И только волны северной бухты плескались о берег мягко и безмятежно. Сколько жизней скрыли воды Черного моря!..
По дороге на Херсонес пригорок у балки завален трупами короткохвостых крупных лошадей, Решив не оставлять русским своих битюгов, фашисты постреляли их. Вот и последний рубеж обороны гитлеровцев в Крыму – мыс Фиолент. Около шести километров по фронту и столько же в глубину. При виде этого выступающего в море треугольника на ум пришло старое русское слово – побоище. Все поле было завалено разбитой техникой и имуществом. Рядом с артиллерийскими стволами и обгоревшими танковыми коробками валялись перины, фашистские ордена, чемоданы с награбленным добром, которым так и не удалось воспользоваться, ящики с боеприпасами, штабные сейфы, повозки, мешки с обмундированием мышиного цвета. Но трупы людей уже убраны. Внизу, у высокого обрывистого берега, догорал фашистский морской транспорт.
По дороге к Сапун-горе понуро двигалась колонна военнопленных, охраняемая двумя солдатами. Едем на Херсонес. Нас интересует бывший вражеский аэродром, доставивший нам столько хлопот. Еще издали увидели сгоревшие «мессеры» и «фоккеры». Хотелось крикнуть: «Наша работа?», но здесь, видать, потрудились не только наши «илы». Бомбардировщики тоже сказали здесь свое слово, оставив глубокие воронки от тяжелых бомб. Мы впервые так близко, что и руками можно потрогать, увидели столько вражеской авиационной техники. Да, врагу было чем воевать, но мы вышибли оружие из его рук. Прежде всего внимательно осматриваем кабину вражеских истребителей. Летчики с профессиональным интересом обсуждают плюсы и минусы самолетов противника.
– Смотрите, совсем нет зализов на стыке крыла и стабилизатора с фюзеляжем…
– Отделка обшивки тоже грубая…
– Видать там, в Германии, некогда было думать об аэродинамике своих самолетов…
– Аэродинамические недостатки они перекрывают мощностью мотора.
Обращаем внимание – взлетная полоса выложена из красного кирпича. Еще при штурмовке аэродрома я удивлялся ее цвету. И вот на земле нашли отгадку.
В 1936 году меня в числе пяти студентов техникума премировали поездкой по Черноморскому побережью Крыма. Побывали мы и в древнем городе-порте Херсонесе, где велись археологические раскопки. Запомнилась церковь-музей из красного кирпича. Сейчас на ее месте были жалкие развалины. Затем была Сапун-гора…. То, что мы здесь увидели, трудно передать словами. Словно боясь нарушить тишину долины и склонов горы, мы ходили молча по местам, где погибли тысячи советских воинов. Попался нам и сгоревший Ил-2. Мы знали – в этом районе погиб наш Алеша Будяк. Но это не его машина…
Четверть века спустя я снова посетил Сапун-гору. Здесь уже работал музей, вокруг здания диорамы были размещены образцы советского вооружения: танки, пушки, минометы… Долго стоял на вершине горы, смотрел, как по дорогам бегут автобусы с экскурсантами, как в залитой солнцем долине стрекочет трактор, обхаживая виноградную лозу, как в высоком безоблачном небе, распластав крылья, неподвижно висит орел. Штурмовики редко поднимались так высоко, мы ходили чаще у самой земли, вот на уровне этой веселой праздничной толпы молодежи из какого-то туристского лагеря. Хотелось подняться на пушечный лафет и сказать: «Преклоните колени к земле, которая густо полита кровью ваших дедов и отцов. Всегда помните, какой ценой достался сегодняшний солнечный день!» Нет, не поднялся, не сказал. Подумал: они должны помнить. Ведь это наши дети и внуки…
НЫНЧЕ У НАС ПЕРЕДЫШКА
Наступили короткие дни затишья. Даже не верилось, что не надо спешить на КП, уточнять изменения линии фронта, получать задание и уходить в бой. Но такое положение, и это все понимали, не могло длиться долго.
Уже через несколько дней мы получили приказ подготовить самолеты для дальнего перелета. Куда? В ответ на этот вопрос сам Георгий Михайлович Смыков пожимал плечами. Оставалось строить догадки. Фронт был широкий – от Черного до Баренцева моря. Предполагали, что нас перебросят в Молдавию, там шли тяжелые бои за днестровские плацдармы. Технический состав с утра до вечера готовил материальную часть самолетов. У летчиков проверялась техника пилотирования. Две «спарки», учебные Ил-2, совершали за день несколько десятков взлетов и посадок. Здесь же инспектор из штаба дивизии делал разбор, указывал на недостатки. И улетал с новым летчиком. Проверка проводилась по всем летным правилам, придирчиво, до педантизма.
В мирное время такие проверки – дело привычное. На фронте часто не до них, там бой – самый строгий проверяющий. Хочешь жить и побеждать – учись самым прилежным образом. И мы учились в каждом вылете, проверяя на практике рекомендации и инструкции и беря на вооружение то, что наиболее целесообразно. Так, например, в зоне зенитного огня соблюдать режим следует только в момент прицеливания. В остальное время, выдерживая режим, лишь поможешь зениткам сбить себя. Отсюда неписаная формула для летчика-фронтовика: «Над полем боя летай, как не положено», то есть так, чтобы противник, знакомый с писаными правилами тактики советской авиации, не мог упредить твой маневр. Одним словом, все заботы были не о чистоте пилотажа, а о его безопасности. А инспекторы требовали именно чистоту. И в этом не было ничего предосудительного, никакого противоречия с тактикой войны. Ведь солдат, готовясь на фронт, порой тоже недоволен строевой подготовкой: зачем, мол, она на фронте. Но строй дисциплинирует, помогает почувствовать локоть товарища, силу взаимодействия. Так и с чистотой техники пилотирования. Овладев ею, летчик свободнее вел себя в реальном бою, лучше выполнял самые сложные маневры и пилотажные фигуры, Не скрою – мне здорово пришлось попотеть, чтобы заработать у требовательного инспектора высший балл.
В тот же день старший техник Несметный доложил: на одном из самолетов требуется проверка мотора в воздухе. Кто должен проверить? Конечно, командир эскадрильи. Погода начала портиться, накрапывал дождик. Не теряя времени, я посадил механика в кабину стрелка, и мы поднялись в воздух. Мотор, действительно, давал перебои. Внизу ровная таврическая степь, аэродром ушел куда-то в сторону. Пока подбирал мотору нужный режим, потерял высоту. Пришлось снова ползти вверх, все время вслушиваясь в капризы сердца машины. Потом, когда мотор заработал сносно, оглянулся и не увидел под собой аэродрома. Ругнул себя за то, что не засек курса и времени взлета. Далеко ли ушли от своей точки? И тут совершенно неожиданно увидел справа по борту аэродром. Наш должен быть слева. А этот какой дивизии? На душе стало тревожно: заблудился в трех соснах! И это летчик, которого не раз хвалили за умелую ориентировку, которому доверяли сложные задания!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Перед нами в лучах утреннего солнца предстали руины многострадального Севастополя. Вот скелет знаменитой Севастопольской диорамы, развалины Графской пристани. И только волны северной бухты плескались о берег мягко и безмятежно. Сколько жизней скрыли воды Черного моря!..
По дороге на Херсонес пригорок у балки завален трупами короткохвостых крупных лошадей, Решив не оставлять русским своих битюгов, фашисты постреляли их. Вот и последний рубеж обороны гитлеровцев в Крыму – мыс Фиолент. Около шести километров по фронту и столько же в глубину. При виде этого выступающего в море треугольника на ум пришло старое русское слово – побоище. Все поле было завалено разбитой техникой и имуществом. Рядом с артиллерийскими стволами и обгоревшими танковыми коробками валялись перины, фашистские ордена, чемоданы с награбленным добром, которым так и не удалось воспользоваться, ящики с боеприпасами, штабные сейфы, повозки, мешки с обмундированием мышиного цвета. Но трупы людей уже убраны. Внизу, у высокого обрывистого берега, догорал фашистский морской транспорт.
По дороге к Сапун-горе понуро двигалась колонна военнопленных, охраняемая двумя солдатами. Едем на Херсонес. Нас интересует бывший вражеский аэродром, доставивший нам столько хлопот. Еще издали увидели сгоревшие «мессеры» и «фоккеры». Хотелось крикнуть: «Наша работа?», но здесь, видать, потрудились не только наши «илы». Бомбардировщики тоже сказали здесь свое слово, оставив глубокие воронки от тяжелых бомб. Мы впервые так близко, что и руками можно потрогать, увидели столько вражеской авиационной техники. Да, врагу было чем воевать, но мы вышибли оружие из его рук. Прежде всего внимательно осматриваем кабину вражеских истребителей. Летчики с профессиональным интересом обсуждают плюсы и минусы самолетов противника.
– Смотрите, совсем нет зализов на стыке крыла и стабилизатора с фюзеляжем…
– Отделка обшивки тоже грубая…
– Видать там, в Германии, некогда было думать об аэродинамике своих самолетов…
– Аэродинамические недостатки они перекрывают мощностью мотора.
Обращаем внимание – взлетная полоса выложена из красного кирпича. Еще при штурмовке аэродрома я удивлялся ее цвету. И вот на земле нашли отгадку.
В 1936 году меня в числе пяти студентов техникума премировали поездкой по Черноморскому побережью Крыма. Побывали мы и в древнем городе-порте Херсонесе, где велись археологические раскопки. Запомнилась церковь-музей из красного кирпича. Сейчас на ее месте были жалкие развалины. Затем была Сапун-гора…. То, что мы здесь увидели, трудно передать словами. Словно боясь нарушить тишину долины и склонов горы, мы ходили молча по местам, где погибли тысячи советских воинов. Попался нам и сгоревший Ил-2. Мы знали – в этом районе погиб наш Алеша Будяк. Но это не его машина…
Четверть века спустя я снова посетил Сапун-гору. Здесь уже работал музей, вокруг здания диорамы были размещены образцы советского вооружения: танки, пушки, минометы… Долго стоял на вершине горы, смотрел, как по дорогам бегут автобусы с экскурсантами, как в залитой солнцем долине стрекочет трактор, обхаживая виноградную лозу, как в высоком безоблачном небе, распластав крылья, неподвижно висит орел. Штурмовики редко поднимались так высоко, мы ходили чаще у самой земли, вот на уровне этой веселой праздничной толпы молодежи из какого-то туристского лагеря. Хотелось подняться на пушечный лафет и сказать: «Преклоните колени к земле, которая густо полита кровью ваших дедов и отцов. Всегда помните, какой ценой достался сегодняшний солнечный день!» Нет, не поднялся, не сказал. Подумал: они должны помнить. Ведь это наши дети и внуки…
НЫНЧЕ У НАС ПЕРЕДЫШКА
Наступили короткие дни затишья. Даже не верилось, что не надо спешить на КП, уточнять изменения линии фронта, получать задание и уходить в бой. Но такое положение, и это все понимали, не могло длиться долго.
Уже через несколько дней мы получили приказ подготовить самолеты для дальнего перелета. Куда? В ответ на этот вопрос сам Георгий Михайлович Смыков пожимал плечами. Оставалось строить догадки. Фронт был широкий – от Черного до Баренцева моря. Предполагали, что нас перебросят в Молдавию, там шли тяжелые бои за днестровские плацдармы. Технический состав с утра до вечера готовил материальную часть самолетов. У летчиков проверялась техника пилотирования. Две «спарки», учебные Ил-2, совершали за день несколько десятков взлетов и посадок. Здесь же инспектор из штаба дивизии делал разбор, указывал на недостатки. И улетал с новым летчиком. Проверка проводилась по всем летным правилам, придирчиво, до педантизма.
В мирное время такие проверки – дело привычное. На фронте часто не до них, там бой – самый строгий проверяющий. Хочешь жить и побеждать – учись самым прилежным образом. И мы учились в каждом вылете, проверяя на практике рекомендации и инструкции и беря на вооружение то, что наиболее целесообразно. Так, например, в зоне зенитного огня соблюдать режим следует только в момент прицеливания. В остальное время, выдерживая режим, лишь поможешь зениткам сбить себя. Отсюда неписаная формула для летчика-фронтовика: «Над полем боя летай, как не положено», то есть так, чтобы противник, знакомый с писаными правилами тактики советской авиации, не мог упредить твой маневр. Одним словом, все заботы были не о чистоте пилотажа, а о его безопасности. А инспекторы требовали именно чистоту. И в этом не было ничего предосудительного, никакого противоречия с тактикой войны. Ведь солдат, готовясь на фронт, порой тоже недоволен строевой подготовкой: зачем, мол, она на фронте. Но строй дисциплинирует, помогает почувствовать локоть товарища, силу взаимодействия. Так и с чистотой техники пилотирования. Овладев ею, летчик свободнее вел себя в реальном бою, лучше выполнял самые сложные маневры и пилотажные фигуры, Не скрою – мне здорово пришлось попотеть, чтобы заработать у требовательного инспектора высший балл.
В тот же день старший техник Несметный доложил: на одном из самолетов требуется проверка мотора в воздухе. Кто должен проверить? Конечно, командир эскадрильи. Погода начала портиться, накрапывал дождик. Не теряя времени, я посадил механика в кабину стрелка, и мы поднялись в воздух. Мотор, действительно, давал перебои. Внизу ровная таврическая степь, аэродром ушел куда-то в сторону. Пока подбирал мотору нужный режим, потерял высоту. Пришлось снова ползти вверх, все время вслушиваясь в капризы сердца машины. Потом, когда мотор заработал сносно, оглянулся и не увидел под собой аэродрома. Ругнул себя за то, что не засек курса и времени взлета. Далеко ли ушли от своей точки? И тут совершенно неожиданно увидел справа по борту аэродром. Наш должен быть слева. А этот какой дивизии? На душе стало тревожно: заблудился в трех соснах! И это летчик, которого не раз хвалили за умелую ориентировку, которому доверяли сложные задания!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65