Мы видели: у нас на Руси мирские имена уступили место календарным, крестным. На Западе имел место обратный процесс: во многих странах там давно уже ребят называют без помощи церкви. Никому нет никакого дела, как я нареку своего сынишку; как говорит русская поговорка: «Хоть горшком назови, только в печку не ставь!» — Ну, как это — никакого дела? — спросите вы. — Не может же быть, чтобы сейчас, в XX веке, могли бы, как у нас в XV, наречь кого-нибудь Износком или Котом! Да и, кроме того: мы читаем западную литературу; все имена, которые нам попадаются, звучат нормально. Не преувеличение ли это?
Совсем не преувеличение. Во-первых, натыкаясь на западные имена, мы нередко воспринимаем их именно как «имена, и только», не имея представления, что означают они как слова. Вы встречаете французское женское имя Бланш и даже не подозреваете, что оно значит «белянка». Вы читаете у англичанина Голсуорси про девушку, по имени Флёр, и не думаете о том, что слово Флёр (fleur) означает «цветок», да к тому же не по-английски, а по-французски. Между тем, в романе «Сага о Форсайтах» Голсуорси подробно рассказывает, как именно было дано девочке такое своеобразное имя. Крошечное существо лежит в колыбельке. Отец-англичанин с умилением в первый раз смотрит на него. Умилена и мать-француженка.
— Ma petite fleur! (маленький мой цветочек!) — сказала Аннет.
— Флёр?—повторил Сомс, — Флёр! Ну, мы так и назовем ее.
Разве это не похоже на негритянское Датини — «А я что говорила?» (см. стр. 27.) Очевидно, англичане так же свободно, как и негры, пользуются правом делать именем любое слово, и только от их вкуса зависит, что именно они выберут; выбрали же родители для одного из генералов американской армии времени мировой войны — мистера Брэдли — имя Омар, не то позаимствовав его из мусульманского именослова, не то вспомнив о большом морском ракообразном. Но, если вы хотите увидеть, к каким странностям это порой может привести, выслушайте вот какую историю.
В 1793 году в революционной Франции был основан «Клуб номофилов». Слово «номофил» в вольном переводе с греческого может быть передано как «имялюб». Номофилы считали, что в новом, преобразованном революцией, мире все должно быть новым, в том числе и имена.
Это было довольно естественно. Церковь в новорожденной республике утратила свои права, религия— тоже. Еще 20 сентября предыдущего, 1792 года у духовенства было отнято право записывать состоявшиеся браки, регистрировать рождающихся и умирающих. Вместе с этим было отменено и право церкви навязывать людям угодные ей имена (Было разрешено также менять старые имена на новые.). Стали появляться люди, которых называли какими заблагорассудится, и порою очень странными на наш взгляд, именами-словами. Точно так же было разрешено по первому заявлению менять надоевшую или неблагозвучную фамилию на любую другую. Началось бурное сочинительство имен и фамилий. Номофилы изощрялись в нем особенно ревностно.
Я не знаю, правда, принадлежал ли к этой организации кто-нибудь из членов провинциальной семьи, обитавшей в местечке Куломье, но это вполне вероятно: свою, оставшуюся нам неизвестной, дореволюционную фамилию семья эта заменила новой. Она звучала так:
Мильсэсанкатрвэнтрэз. По-французски это означает: тысяча семьсот девяносто три. У нас такая фамилия должна была бы выглядеть примерно так: «Тысячасемьсотдевяностотретские» или «Девяностотретьевы». Странно, конечно, но почему бы и нет? Наша довольно распространенная сейчас фамилия «Октябрьский» тоже показалась бы несколько неожиданной до 1917 года.
Носители фамилии Мильсэсанкатрвэнтрэз могли бы преспокойно жить в провинциальной французской глуши, и никто о них не узнал бы. Однако много лет спустя произошло печальное событие, которое привлекло к ним общее внимание.
Дело в том, что в конце XIX века в семье Тысяча-семьсотдевяностотретских появилась очень принципиальная пара. Этим супругам показалось мало хронологической фамилии, они дали трем своим сыновьям еще и календарные имена. Одного назвали Маем (Мэ), второго Июнем (Жуэн), третьего Июлем (Жюийэ). Все шло очень хорошо, и братья «Месяцы Месяцовичи» тихо жили в Куломье. Но все имеет конец; в местной газете появилось объявление в траурной рамке. Оно значило примерно следующее:
Нельзя быть до того уж последовательным в своих вкусах: мало кто плакал, читая это извещение; большинство смеялось. Один американский журналист поместил его в своей занятной книжке, копилке курьезов, озаглавленной «Хочешь — веришь, хочешь — нет». Оттуда я и почерпнул рассказ об этом.
Бисмарк и Трампеданх
Кем был князь Отто Эдуард Леопольд Бисмарк, знают все: крупнейшим государственным деятелем Пруссии XIX века, основателем Германской империи, жестоким врагом революции и рабочего движения, человеком столь крутым, что его прозвали «Железный канцлер».
Он родился в 1815 году, умер в 1898-м, восьмидесяти трех лет от роду.
Кто был господин Трампеданх, когда он появился на свет и когда скончался, не ведомо теперь уже никому. Тем не менее он в свое время жил, владел портняжной мастерской где-то в Бранденбурге и слыл восторженным поклонником князя Бисмарка. Страстное преклонение перед знаменитым человеком заставило его решиться на очень смелый поступок.
В 1895 году, когда Бисмарку исполнилось ровно восемьдесят лет, у господина Трампеданха родился сынишка. Счастливый отец, придя в волнение, послал о том своему кумиру такую телеграмму:
«Ваше сиятельство! Судьба послала мне первенца. Умоляю осчастливить меня, разрешив в Вашу честь наименовать моего сына Бисмарком».
Старый вельможа был человеком суровым, но обладал чувством юмора. Он не рассердился. Наоборот, позвав секретаря, он продиктовал ему вот какой ответ:
«Тронут. Не только разрешаю, но едва лишь у меня родится сын, не премину окрестить его Трампеданхом».
Железный канцлер знал, что делает: в восемьдесят лет прибавление семейства никак не угрожало ему.
Как вам кажется, зачем я рассказал этот анекдот: ведь, прежде всего, неизвестно — не выдумка ли это?
Может быть, и выдумка. Но, во-первых, эта история хорошо показывает, как свободно распоряжаются в некоторых странах выбором имен для людей. А во-вторых, она позволяет мне поговорить об одном довольно занятном и мало известном у нас явлении в области именословия.
Машенька Иван
Князь Бисмарк мог подивиться холуйской телеграмме своего поклонника, но не его замыслу: как это ни странно на наш взгляд, у многих народов слово, которое служит именем одному человеку, может удобно оказаться фамилией другого, и наоборот.
Примеров можно привести множество. В США очень недавно одновременно жили два писателя; одного звали по имени Синклер, по фамилии Льюис, а другого — по фамилии Синклер, по имени же Эптон.
То же мы видим и во Франции.
Здесь нам известны два писателя-современника: Ромен (имя), Роллан (фамилия) и Жюль (имя), Ромен (фамилия). История прошлого помнит как Андрэ Шенье, так и Саломона Андрэ. Рядом существуют Клэр д'Ивуа (актриса) и Эжен Клэр (журналист). Можно сказать, что многим советским поклонникам современного французского театра доставляла немало хлопот путаница между Жераром Филипом (известным, ныне покойным, актером) и Филиппом Жераром (автором некоторых песенок Ива Монтана).
Такая же особенность английского именословия позволила известному писателю О.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67