это был остров, и бежать было некуда. Это дало Соломону возможность приостановиться и вцепиться в напрягшуюся руку Остапенко:
– Смотри туда...
Сережка проследил за его пальцем и ощутил дурноту.
Он вовсе не разбирался в кораблях, но этот силуэт узнал бы из тысячи.
В полумиле от берега, окутанный дымкой, стоял на рейде эсминец «Хюгенау».
Глава двадцать четвертая
НОВОЕ КАК ХОРОШО ЗАПОМНИВШЕЕСЯ СТАРОЕ
Остров казался пустынным, нежилым.
За свое недолгое пребывание в монастырских стенах Остапенко и Красавчик лишь раз увидели человека в черной рясе до пят, и то издалека. Их доставили в какое-то старинное здание, на скорую руку переделанное под очередную тюрьму. Там они провели сутки, при них неотлучно находились два вооруженных смершевца. Несколько раз до мальчишек доносился колокольный звон, в котором вопреки ожиданию не было ни одной не то что радостной, но даже обнадеживающей ноты. Правда, Сережка всякий раз, как слышал его, торопливо крестился, с опаской поглядывая на стражей.
Зачем их выдерживали на острове, так и осталось загадкой.
По прошествии времени оба, друг от друга независимо, склонились к мысли об обычной канцелярской неразберихе, помноженной на бестолковщину военного времени. На следующее утро, вскоре после рассвета, их вновь отвели на катер. Настроение у Сережки и Соломона было безнадежным; они почти не отреагировали на тот хорошо предсказуемый факт, что катер взял курс на эсминец.
Лишь когда их отвели в трюм, Сережку пробила крупная дрожь. Но колотило его недолго; в знакомую камеру-палату он входил уже бесстрастно, утратив способность к эмоциональным реакциям.
С Красавчиком творилось то же самое.
На пороге он замешкался, глядя на бурые пятна на полу. Никто не позаботился отмыть кровь Иоахима фон Месснера. Однако стальной брус сидел на месте и был присобачен на совесть; с первого взгляда становилось ясно, что никаким крестом, тем более нательным, его больше не возьмешь.
Их приковали и вышли, наглухо задраив дверь.
– Давай убьемся, – предложил Красавчик.
– А? – Сережка непонимающе взглянул на него. Соломон тут же пожалел о сказанном.
Не этого хотел от него Бог.
Он почти физически ощутил, как злая сила, пропитавшая эсминец, очнулась от дремоты и сгущается, наводит его на преступные мысли. Сережка казался более равнодушным. Он уяснил смысл сказанного и тупо уставился на кровавые брызги.
– Давай, – согласился он негромко. – Только как? Бошки расшибить?
– Забудь, – недовольно велел ему Соломон.
Он помнил окружающую обстановку так хорошо, что мог бы с закрытыми глазами описать каждый квадратный сантиметр «палаты», однако начал осматриваться в поисках упущенного – любой ерунды, способной вывести их на волю. Прищурился на брус, примерил его к черепу свежеиспеченного полковника Жаворонка.
Остапенко проследил за его взглядом.
– Второй раз не выйдет.
Соломон ничего не ответил, дернул ногой, цепь звякнула.
– Не понимаю, зачем они воюют, – пробормотал он.
– Кто? – не понял Сережка.
– Наши с фрицами, – слово «наши» Красавчик презрительно выделил, словно заключил в кавычки. – Им бы поладить друг с дружкой и крошить остальных... И ведь поладили уже!
– Чего ты врешь-то, – недоверчиво произнес Сережка. – Когда это они поладили?
– Забыл уже? Во всех газетах было, руки пожимали. На учения катались друг к другу. Паулюс вообще у нас учился. Или Гудериан? Забыл, черт...
– Кто? – Сережка наморщил лоб.
Красавчик махнул на него рукой:
– Что с тобой говорить, деревня темная...
Вскоре им принесли обед – куда как более питательный, чем бывает на флоте. Сережка и Соломон были по-прежнему изрядно истощены, однако вид пищи начинал внушать им отвращение и страх.
«Санитары» явились без защитных костюмов, но ребят это не обмануло. Они догадывались, что пока идет подготовка, и знали, что со дня на день увидят знакомую прорезиненную харю. А кто именно за такой харей скрывается – немец или русский – в сущности все равно.
* * *
Жаворонок собрал подчиненных в кают-компании.
Еще одно дежавю.
Дьявол его знает, как оно получилось, но собравшиеся даже расселись в том же порядке, в каком не так давно сидели подручные Месснера и сам Месснер. Демон, взявший власть над «Хюгенау», похоже, не отличался избытком фантазии.
Речь полковника по содержанию тоже не особенно отличалась от выступления его предшественника.
– Партия и правительство, – привычно начал Жаворонок, – по личному указанию товарища Сталина поручили нам с вами, товарищи, ответственное задание исключительной государственной важности...
Личный состав немного отличался от гитлеровского: не было женщин. Врачей было четверо, все военные: капитан, майор и два подполковника. Из них почему-то майор был старше прочих и чем-то, что уже неудивительно, напоминал покойного Берга.
Сами военврачи, конечно, не подозревали о таких аналогиях и держались очень серьезно. Разница, конечно, была не только в отсутствии женщин: победа была не за горами, и это напрочь исключало всяческие скепсис и настороженность, которые обнаруживали сотрудники Месснера, предвидевшие скорое поражение рейха. Советские военврачи хорошо понимали, что система теперь будет только крепнуть, порядки – ужесточаться, а потому подходили к заданию с исключительной ответственностью. Тем более что хорошо понимали: товарищ Сталин, может быть, и дал указание, но непосредственно дело курирует другой товарищ, как бы более приземленный и оттого... страшнее.
Никого не смущало то обстоятельство, что Жаворонок, в отличие от Месснера, не имел никакого отношения к медицине. Наоборот – в СССР такие явления были в порядке вещей. Если партийный функционер способен управлять колхозом и указывать крестьянину, когда жать, а когда сеять, то почему микробиология должна быть исключением? Если любая кухарка в состоянии управиться с государством, то заглянуть в микроскоп ей и вовсе нетрудно...
Жаворонок тоже чувствовал себя как рыба в воде.
Он слабо представлял себе суть проблемы, хотя подстраховался: прочел кое-что о предмете, не понял большую часть прочитанного, но с удовольствием вставлял в свою речь ученые словечки, да причем так ловко, что со стороны могло показаться, будто он полностью владеет материалом!
В кругу специалистов он, однако, избегал этого.
Он говорил о партии и правительстве, а эти вещи были одинаково важны и понятны как ему, так и всем советским гражданам – от мала до велика.
– Нет нужды оговаривать необходимость соблюдать абсолютную секретность. При малейшей утечке сведений всех посвященных ждет расстрел. Не мне напоминать вам, что незаменимых у нас нет...
– Разрешите вопрос, товарищ полковник? – Капитан почтительно, как школьник-отличник, поднял руку.
– Разрешаю, – кивнул Жаворонок.
– Меня смущает малая численность подопытных. На двух человеках, тем более детях, науку не сделаешь.
– Правильное замечание, – кивнул полковник. – Довожу до вашего сведения, что особи, которых вы имеете в виду, не предназначены для черновых испытаний. На них будут опробованы культуры, показавшие себя наиболее агрессивными в силу мутации, вызванной наведенной радиацией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– Смотри туда...
Сережка проследил за его пальцем и ощутил дурноту.
Он вовсе не разбирался в кораблях, но этот силуэт узнал бы из тысячи.
В полумиле от берега, окутанный дымкой, стоял на рейде эсминец «Хюгенау».
Глава двадцать четвертая
НОВОЕ КАК ХОРОШО ЗАПОМНИВШЕЕСЯ СТАРОЕ
Остров казался пустынным, нежилым.
За свое недолгое пребывание в монастырских стенах Остапенко и Красавчик лишь раз увидели человека в черной рясе до пят, и то издалека. Их доставили в какое-то старинное здание, на скорую руку переделанное под очередную тюрьму. Там они провели сутки, при них неотлучно находились два вооруженных смершевца. Несколько раз до мальчишек доносился колокольный звон, в котором вопреки ожиданию не было ни одной не то что радостной, но даже обнадеживающей ноты. Правда, Сережка всякий раз, как слышал его, торопливо крестился, с опаской поглядывая на стражей.
Зачем их выдерживали на острове, так и осталось загадкой.
По прошествии времени оба, друг от друга независимо, склонились к мысли об обычной канцелярской неразберихе, помноженной на бестолковщину военного времени. На следующее утро, вскоре после рассвета, их вновь отвели на катер. Настроение у Сережки и Соломона было безнадежным; они почти не отреагировали на тот хорошо предсказуемый факт, что катер взял курс на эсминец.
Лишь когда их отвели в трюм, Сережку пробила крупная дрожь. Но колотило его недолго; в знакомую камеру-палату он входил уже бесстрастно, утратив способность к эмоциональным реакциям.
С Красавчиком творилось то же самое.
На пороге он замешкался, глядя на бурые пятна на полу. Никто не позаботился отмыть кровь Иоахима фон Месснера. Однако стальной брус сидел на месте и был присобачен на совесть; с первого взгляда становилось ясно, что никаким крестом, тем более нательным, его больше не возьмешь.
Их приковали и вышли, наглухо задраив дверь.
– Давай убьемся, – предложил Красавчик.
– А? – Сережка непонимающе взглянул на него. Соломон тут же пожалел о сказанном.
Не этого хотел от него Бог.
Он почти физически ощутил, как злая сила, пропитавшая эсминец, очнулась от дремоты и сгущается, наводит его на преступные мысли. Сережка казался более равнодушным. Он уяснил смысл сказанного и тупо уставился на кровавые брызги.
– Давай, – согласился он негромко. – Только как? Бошки расшибить?
– Забудь, – недовольно велел ему Соломон.
Он помнил окружающую обстановку так хорошо, что мог бы с закрытыми глазами описать каждый квадратный сантиметр «палаты», однако начал осматриваться в поисках упущенного – любой ерунды, способной вывести их на волю. Прищурился на брус, примерил его к черепу свежеиспеченного полковника Жаворонка.
Остапенко проследил за его взглядом.
– Второй раз не выйдет.
Соломон ничего не ответил, дернул ногой, цепь звякнула.
– Не понимаю, зачем они воюют, – пробормотал он.
– Кто? – не понял Сережка.
– Наши с фрицами, – слово «наши» Красавчик презрительно выделил, словно заключил в кавычки. – Им бы поладить друг с дружкой и крошить остальных... И ведь поладили уже!
– Чего ты врешь-то, – недоверчиво произнес Сережка. – Когда это они поладили?
– Забыл уже? Во всех газетах было, руки пожимали. На учения катались друг к другу. Паулюс вообще у нас учился. Или Гудериан? Забыл, черт...
– Кто? – Сережка наморщил лоб.
Красавчик махнул на него рукой:
– Что с тобой говорить, деревня темная...
Вскоре им принесли обед – куда как более питательный, чем бывает на флоте. Сережка и Соломон были по-прежнему изрядно истощены, однако вид пищи начинал внушать им отвращение и страх.
«Санитары» явились без защитных костюмов, но ребят это не обмануло. Они догадывались, что пока идет подготовка, и знали, что со дня на день увидят знакомую прорезиненную харю. А кто именно за такой харей скрывается – немец или русский – в сущности все равно.
* * *
Жаворонок собрал подчиненных в кают-компании.
Еще одно дежавю.
Дьявол его знает, как оно получилось, но собравшиеся даже расселись в том же порядке, в каком не так давно сидели подручные Месснера и сам Месснер. Демон, взявший власть над «Хюгенау», похоже, не отличался избытком фантазии.
Речь полковника по содержанию тоже не особенно отличалась от выступления его предшественника.
– Партия и правительство, – привычно начал Жаворонок, – по личному указанию товарища Сталина поручили нам с вами, товарищи, ответственное задание исключительной государственной важности...
Личный состав немного отличался от гитлеровского: не было женщин. Врачей было четверо, все военные: капитан, майор и два подполковника. Из них почему-то майор был старше прочих и чем-то, что уже неудивительно, напоминал покойного Берга.
Сами военврачи, конечно, не подозревали о таких аналогиях и держались очень серьезно. Разница, конечно, была не только в отсутствии женщин: победа была не за горами, и это напрочь исключало всяческие скепсис и настороженность, которые обнаруживали сотрудники Месснера, предвидевшие скорое поражение рейха. Советские военврачи хорошо понимали, что система теперь будет только крепнуть, порядки – ужесточаться, а потому подходили к заданию с исключительной ответственностью. Тем более что хорошо понимали: товарищ Сталин, может быть, и дал указание, но непосредственно дело курирует другой товарищ, как бы более приземленный и оттого... страшнее.
Никого не смущало то обстоятельство, что Жаворонок, в отличие от Месснера, не имел никакого отношения к медицине. Наоборот – в СССР такие явления были в порядке вещей. Если партийный функционер способен управлять колхозом и указывать крестьянину, когда жать, а когда сеять, то почему микробиология должна быть исключением? Если любая кухарка в состоянии управиться с государством, то заглянуть в микроскоп ей и вовсе нетрудно...
Жаворонок тоже чувствовал себя как рыба в воде.
Он слабо представлял себе суть проблемы, хотя подстраховался: прочел кое-что о предмете, не понял большую часть прочитанного, но с удовольствием вставлял в свою речь ученые словечки, да причем так ловко, что со стороны могло показаться, будто он полностью владеет материалом!
В кругу специалистов он, однако, избегал этого.
Он говорил о партии и правительстве, а эти вещи были одинаково важны и понятны как ему, так и всем советским гражданам – от мала до велика.
– Нет нужды оговаривать необходимость соблюдать абсолютную секретность. При малейшей утечке сведений всех посвященных ждет расстрел. Не мне напоминать вам, что незаменимых у нас нет...
– Разрешите вопрос, товарищ полковник? – Капитан почтительно, как школьник-отличник, поднял руку.
– Разрешаю, – кивнул Жаворонок.
– Меня смущает малая численность подопытных. На двух человеках, тем более детях, науку не сделаешь.
– Правильное замечание, – кивнул полковник. – Довожу до вашего сведения, что особи, которых вы имеете в виду, не предназначены для черновых испытаний. На них будут опробованы культуры, показавшие себя наиболее агрессивными в силу мутации, вызванной наведенной радиацией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56