Я в присутствии Мирова ответил:
— Я решил не мелочиться, не разбрасываться на всякие шмутки, а привести одну, но крупную вещь. И я купил дирижабль.
Акробат, недоумевая, широко открыл глаза.
— Ты что, шутишь? Не надо меня разыгрывать, меня не разыграешь. Я тебя серьёзно спрашиваю, что ты привёз?
— Я тебе серьёзно отвечаю.
— Борис, тебя не поймёшь, когда ты шутишь, а когда серьёзно говоришь. В это время вступил в разговор Миров, а он мог говорить убедительно и на полном серьёзе.
— Борис, это, конечно, ваше дело, но я тоже не понимаю, зачем вам сдался этот дирижабль? После слов Мирова акробат уже совсем перестал сомневаться в моей покупке и решил выяснить,
почему я это сделал. Акробат:
— Борис, где стоит твой дирижабль, во Внуково?
— Если бы, — со вздохом ответил я.
— А где же он находится? — допытывался он.
— К сожалению, в Конотопе, на Украине, — обречённо произнёс я. Миров:
— Борис, вы на меня не обижайтесь, но этот ваш поступок с дирижаблем не делает вам чести. Это просто глупость.
— Лев Борисович, я вам скажу больше: глупее этого ничего придумать нельзя. Я плачу за стоянку тысячу рублей в год. И вот во время отпуска мы с женой должны ехать поездом до Конотопа, дальше до аэродрома нужно добираться на такси. Это стоит немалых денег. А пока ты этот дирижабль надуешь, остаёшься без всяких сил.
Акробат:
— Ничего не могу понять, ты умный парень, на кой… тебе сдался этот дирижабль? Да продай ты его на хуй.
— А кто его купит? Кто захочет с ним возиться? Миров:
— Да, Борис, это ошибка.
— Непростительная глупость с моей стороны! Если бы я не купил этот идиотский дирижабль, то на эти деньги я бы мог купить огромное количество угля.
— А уголь тебе зачем? — возмущённо крикнул акробат. Но ему уже никто не мог ответить, так как Миров в голос расхохотался, а вслед за ним и я. Только акробат не хохотал и был огорчён. А Миров сказал мне:
— Борис, я бы выдержал любую вашу покупку, но только не уголь.
БУХГАЛТЕР
Самые нетерпеливые люди — это те, которые живут в коммунальных квартирах. Представьте себе коридорную систему на тридцать комнат с одним туалетом. Утром занимаешь очередь в туалет и попадаешь в него к концу дня. В Союзе за взятку можно все достать и всего достичь. Но взятки и блат в коммунальных квартирах не проходят. В туалет ты можешь попасть только тогда, когда подошла твоя очередь. Влезть вне очереди рискованно — могут убить. Люди там живут нервные, у каждого внутри бродит шаровая молния, и каждый ждёт момента, чтобы этот заряд обрушить на соседа.
Вот в такой коммунальной квартире с одним туалетом жил бухгалтер Шапиро со своей многочисленной семьёй. На работу к нему пришла ревизионная комиссия и обнаружила у Шапиро недостачу в 110 рублей. Дело передали в суд. В суде бухгалтер Шапиро доказывал, что документ на 110 рублей затерялся, но он есть, и он его обязательно найдёт и представит суду. Гуманный советский суд, учитывая, что товарищ Шапиро работает на одном месте 35 лет и имеет много похвальных грамот, дал ему не 25 лет тюрьмы, а только шесть месяцев с оговоркой, что как только будет представлен оправдательный документ на 110 рублей, суд сразу же выпустит Шапиро на волю.
После суда бухгалтера Шапиро повели в тюрьму, а жена Шапиро Сарра, убитая горем, поплелась домой. Дома у Сарры были авгиевы конюшни. В одной комнате жили семь человек, и что-то найти там считалось большим подвигом. Но Сарра была уверена, что документ на 110 рублей есть, он где-то в доме, и решила во что бы то ни стало найти его. С утра до ночи она искала оправдательный документ для своего мужа, отца и дедушки Шапиро. И вдруг на десятые сутки Сарра находит расписку на 110 рублей. Она, конечно, могла пойти сразу в суд и освободить своего мужа. Но на радостях она побежала в тюрьму, чтобы сообщить ему радостную новость.
Сарра, плача от счастья, показала расписку мужу и сообщила ему, что сейчас побежит в суд, и он сегодня же будет дома. Бухгалтер Шапиро без энтузиазма выслушал радостный монолог жены и сказал:
— Сарра, я тебя очень прошу не ходить в суд и не показывать эту расписку. Мне семьдесят три года. Из них я работаю как проклятый, без отпуска пятьдесят лет; я устал от жизни, от работы. Впервые за семьдесят три года здесь в тюрьме я узнал и почувствовал, что такое отдых. Я высыпаюсь, я вовремя ем, каждый день нас выводят на тридцатиминутную прогулку, в тюрьме я ожил. Дай мне возможность посидеть весь срок. В тюрьме я ожил. Дай мне возможность посидеть весь срок.
— Сема! О чём ты говоришь?! — возмутилась Сарра. — Подумай обо мне, о детях, о внуках и, наконец, что подумают об этом соседи?
— Сарра, когда меня не будет в живых, то тебе, детям и внукам будет ещё хуже. А что подумают про меня соседи-уголовники, мне глубоко наплевать. Дай мне возможность отсидеть полсрока. Хорошо?
— Ни за что, — сказала Сарра. — Сема! Не будь эгоистом, нельзя думать только о себе. Если тебе хорошо, то ты должен знать, что нам плохо.
— Ша, только не кричи. Я за десять дней, что сижу в тюрьме, отдохнул, но ещё далеко до выздоровления. Здесь в тюрьме питание такое, что можно быстро вылечить язву, почки и печень. В питании нет ни одной жиринки, и это то, что нужно для лечения таких болезней. Из тюрьмы все выходят и забывают про свои болезни. Когда мне представится такая возможность, я тебя спрашиваю? Не делай все сгоряча, подумай и помоги мне остаться здесь ещё два месяца.
— Боже мой, как тюрьма меняет человека! — сказала Сарра. — Как только тебе, Сема, стало хорошо, так ты уже забыл, что другим людям плохо.
— Саррочка, не обижайся, ты же знаешь, что пятьдесят лет я не отдыхал ни одного дня. Я всю жизнь работаю. По советским законам каждый трудящийся имеет право после проработанных одиннадцати месяцев на двадцать четыре дня отпуска. Во имя наших детей дай мне ещё посидеть один месяц.
— Почему ещё один месяц? — возразила Сарра. — Ты же сам сказал — двадцать четыре дня. Десять ты уже отсидел, так? Я тебе дам ещё отсидеть четырнадцать дней и хватит.
— Сарра, я же пятьдесят лет не был в отпуске!
— Сема не наглей, — сказала Сарра и, не поцеловав своего любимого мужа, с которым прожила сорок пять лет, ушла из тюрьмы, хлопнув сердито железной дверью.
СМИРНОВ-СОКОЛЬСКИЙ
Смирнов-Сокольский был замечательным артистом эстрады, писателем, библиофилом и потрясающим острословом, который, как истинный скоморох, сыпал шутками, невзирая на лица. Друзья очень любили Смирнова-Сокольского, но побаивались его острого языка. О себе Смирнов-
Сокольский говорил: «Как друг я — дерьмо, зато как враг… В этом деле у меня надо брать шестимесячные курсы…»
Смирнов-Сокольский всегда посмеивался над евреями, которые давали своим детям русские имена. Своей собаке он дал имя Рива.
Когда ему сообщили, что у писателя Дыховичного родился сын Иван, Николай Павлович задумчиво произнёс: «Ну что я могу сказать… Иван — очень редкое еврейское имя…»
Знаменитый куплетист Илья Набатов, не отличавшийся красотой, встретил однажды Смирнова-Сокольского и говорит:
— Взгляни на меня, Коля! Я отдыхал полтора месяца, правда, я похорошел?
— Конечно, Илюша, — согласился Николай Павлович и добавил. — Похорошевшая жаба!…
Как-то перед выступлением Смирнов-Сокольский, посмотревшись в зеркало, говорит мне:
— Видишь, Борис, у меня нос красный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
— Я решил не мелочиться, не разбрасываться на всякие шмутки, а привести одну, но крупную вещь. И я купил дирижабль.
Акробат, недоумевая, широко открыл глаза.
— Ты что, шутишь? Не надо меня разыгрывать, меня не разыграешь. Я тебя серьёзно спрашиваю, что ты привёз?
— Я тебе серьёзно отвечаю.
— Борис, тебя не поймёшь, когда ты шутишь, а когда серьёзно говоришь. В это время вступил в разговор Миров, а он мог говорить убедительно и на полном серьёзе.
— Борис, это, конечно, ваше дело, но я тоже не понимаю, зачем вам сдался этот дирижабль? После слов Мирова акробат уже совсем перестал сомневаться в моей покупке и решил выяснить,
почему я это сделал. Акробат:
— Борис, где стоит твой дирижабль, во Внуково?
— Если бы, — со вздохом ответил я.
— А где же он находится? — допытывался он.
— К сожалению, в Конотопе, на Украине, — обречённо произнёс я. Миров:
— Борис, вы на меня не обижайтесь, но этот ваш поступок с дирижаблем не делает вам чести. Это просто глупость.
— Лев Борисович, я вам скажу больше: глупее этого ничего придумать нельзя. Я плачу за стоянку тысячу рублей в год. И вот во время отпуска мы с женой должны ехать поездом до Конотопа, дальше до аэродрома нужно добираться на такси. Это стоит немалых денег. А пока ты этот дирижабль надуешь, остаёшься без всяких сил.
Акробат:
— Ничего не могу понять, ты умный парень, на кой… тебе сдался этот дирижабль? Да продай ты его на хуй.
— А кто его купит? Кто захочет с ним возиться? Миров:
— Да, Борис, это ошибка.
— Непростительная глупость с моей стороны! Если бы я не купил этот идиотский дирижабль, то на эти деньги я бы мог купить огромное количество угля.
— А уголь тебе зачем? — возмущённо крикнул акробат. Но ему уже никто не мог ответить, так как Миров в голос расхохотался, а вслед за ним и я. Только акробат не хохотал и был огорчён. А Миров сказал мне:
— Борис, я бы выдержал любую вашу покупку, но только не уголь.
БУХГАЛТЕР
Самые нетерпеливые люди — это те, которые живут в коммунальных квартирах. Представьте себе коридорную систему на тридцать комнат с одним туалетом. Утром занимаешь очередь в туалет и попадаешь в него к концу дня. В Союзе за взятку можно все достать и всего достичь. Но взятки и блат в коммунальных квартирах не проходят. В туалет ты можешь попасть только тогда, когда подошла твоя очередь. Влезть вне очереди рискованно — могут убить. Люди там живут нервные, у каждого внутри бродит шаровая молния, и каждый ждёт момента, чтобы этот заряд обрушить на соседа.
Вот в такой коммунальной квартире с одним туалетом жил бухгалтер Шапиро со своей многочисленной семьёй. На работу к нему пришла ревизионная комиссия и обнаружила у Шапиро недостачу в 110 рублей. Дело передали в суд. В суде бухгалтер Шапиро доказывал, что документ на 110 рублей затерялся, но он есть, и он его обязательно найдёт и представит суду. Гуманный советский суд, учитывая, что товарищ Шапиро работает на одном месте 35 лет и имеет много похвальных грамот, дал ему не 25 лет тюрьмы, а только шесть месяцев с оговоркой, что как только будет представлен оправдательный документ на 110 рублей, суд сразу же выпустит Шапиро на волю.
После суда бухгалтера Шапиро повели в тюрьму, а жена Шапиро Сарра, убитая горем, поплелась домой. Дома у Сарры были авгиевы конюшни. В одной комнате жили семь человек, и что-то найти там считалось большим подвигом. Но Сарра была уверена, что документ на 110 рублей есть, он где-то в доме, и решила во что бы то ни стало найти его. С утра до ночи она искала оправдательный документ для своего мужа, отца и дедушки Шапиро. И вдруг на десятые сутки Сарра находит расписку на 110 рублей. Она, конечно, могла пойти сразу в суд и освободить своего мужа. Но на радостях она побежала в тюрьму, чтобы сообщить ему радостную новость.
Сарра, плача от счастья, показала расписку мужу и сообщила ему, что сейчас побежит в суд, и он сегодня же будет дома. Бухгалтер Шапиро без энтузиазма выслушал радостный монолог жены и сказал:
— Сарра, я тебя очень прошу не ходить в суд и не показывать эту расписку. Мне семьдесят три года. Из них я работаю как проклятый, без отпуска пятьдесят лет; я устал от жизни, от работы. Впервые за семьдесят три года здесь в тюрьме я узнал и почувствовал, что такое отдых. Я высыпаюсь, я вовремя ем, каждый день нас выводят на тридцатиминутную прогулку, в тюрьме я ожил. Дай мне возможность посидеть весь срок. В тюрьме я ожил. Дай мне возможность посидеть весь срок.
— Сема! О чём ты говоришь?! — возмутилась Сарра. — Подумай обо мне, о детях, о внуках и, наконец, что подумают об этом соседи?
— Сарра, когда меня не будет в живых, то тебе, детям и внукам будет ещё хуже. А что подумают про меня соседи-уголовники, мне глубоко наплевать. Дай мне возможность отсидеть полсрока. Хорошо?
— Ни за что, — сказала Сарра. — Сема! Не будь эгоистом, нельзя думать только о себе. Если тебе хорошо, то ты должен знать, что нам плохо.
— Ша, только не кричи. Я за десять дней, что сижу в тюрьме, отдохнул, но ещё далеко до выздоровления. Здесь в тюрьме питание такое, что можно быстро вылечить язву, почки и печень. В питании нет ни одной жиринки, и это то, что нужно для лечения таких болезней. Из тюрьмы все выходят и забывают про свои болезни. Когда мне представится такая возможность, я тебя спрашиваю? Не делай все сгоряча, подумай и помоги мне остаться здесь ещё два месяца.
— Боже мой, как тюрьма меняет человека! — сказала Сарра. — Как только тебе, Сема, стало хорошо, так ты уже забыл, что другим людям плохо.
— Саррочка, не обижайся, ты же знаешь, что пятьдесят лет я не отдыхал ни одного дня. Я всю жизнь работаю. По советским законам каждый трудящийся имеет право после проработанных одиннадцати месяцев на двадцать четыре дня отпуска. Во имя наших детей дай мне ещё посидеть один месяц.
— Почему ещё один месяц? — возразила Сарра. — Ты же сам сказал — двадцать четыре дня. Десять ты уже отсидел, так? Я тебе дам ещё отсидеть четырнадцать дней и хватит.
— Сарра, я же пятьдесят лет не был в отпуске!
— Сема не наглей, — сказала Сарра и, не поцеловав своего любимого мужа, с которым прожила сорок пять лет, ушла из тюрьмы, хлопнув сердито железной дверью.
СМИРНОВ-СОКОЛЬСКИЙ
Смирнов-Сокольский был замечательным артистом эстрады, писателем, библиофилом и потрясающим острословом, который, как истинный скоморох, сыпал шутками, невзирая на лица. Друзья очень любили Смирнова-Сокольского, но побаивались его острого языка. О себе Смирнов-
Сокольский говорил: «Как друг я — дерьмо, зато как враг… В этом деле у меня надо брать шестимесячные курсы…»
Смирнов-Сокольский всегда посмеивался над евреями, которые давали своим детям русские имена. Своей собаке он дал имя Рива.
Когда ему сообщили, что у писателя Дыховичного родился сын Иван, Николай Павлович задумчиво произнёс: «Ну что я могу сказать… Иван — очень редкое еврейское имя…»
Знаменитый куплетист Илья Набатов, не отличавшийся красотой, встретил однажды Смирнова-Сокольского и говорит:
— Взгляни на меня, Коля! Я отдыхал полтора месяца, правда, я похорошел?
— Конечно, Илюша, — согласился Николай Павлович и добавил. — Похорошевшая жаба!…
Как-то перед выступлением Смирнов-Сокольский, посмотревшись в зеркало, говорит мне:
— Видишь, Борис, у меня нос красный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64