— Был бы внимательным мужем, знал бы.
— Хорошо, я согласен, я невнимательный. Но это не основание, чтобы распускать слухи по всему Киеву, что я импотент.
Чем Вася больше говорил, тем больше он заводился.
— Когда мы хоронили Люсю Трофимову, у меня на похоронах встал. Такое бывает редко даже у молодых.
— Чем ты хвалишься, выродок? — не унималась дражайшая половина. — Это же патология, если у тебя покойницы вызывают эмоции.
— Что ты передёргиваешь? Я не это имел ввиду.
— Ты же сексуально озабоченный человек, ты можешь возбудиться, увидев дамского портного. Мы втроём вышли на улицу покурить. Аркадий полушутя заметил, что весь этот сыр-бор не стоит выеденного яйца, и посоветовал Васе прекратить препирательства. Мы молча вернулись в комнату.
Наступила затяжная пауза. Настроение было не из лучших. Минут через десять, когда все решили попить чайку, и скандал вроде бы отошёл на второй план, Вася вдруг неожиданно брякнул:
— Анжела, правильно сказали Аркадий и Борис, что ты говно. Мы оба обалдели. Во-первых, мы этого не говорили, а во-вторых, зачем ему потребовалось реанимировать инцидент? Через большую паузу Анжела обратилась к нам:
— Уважаемые Аркадий и Борис. Я очень перед вами звиняюсь, я действительно проявила бестактность, мне стыдно перед вами, очень прошу меня простить.
Опять большая пауза, все успокоились. Анжела повернулась к Васе:
— А ты, сука дистрофичная, когда Аркадий и Борис уедут, попляшешь! На следующее утро мы поспешили в Москву. Конечно, отдохнуть мы не отдохнули, а удовольствие от семейной жизни Васи и Анжелы я получил огромное.
Праздновать надо не свадьбу, а развод. И праздновать широко. С женой жить только один медовый месяц и переходить к другой на медовый вечер. Жизнь должна быть медовой.
МЕНЯ СПРОСИТЕ: «ТЫ ИМЕЕШЬ СЧАСТЬЕ?..»
Галина Рыбак — моя будущая жена и я работали вместе артистами балета в ансамбле народного танца Украины. Она меня сначала не возбуждала как девушка, но раздражала как человек. На фоне балетных танцовщиц Галя выглядела начитанной и эрудированной. Шутки, подковырки в свой адрес Галя попросту игнорировала. Она наплевательски относилась к моей изобретательности и смотрела на меня, как на телеграфный столб. Правда, иронично улыбалась. И я в этой иронии читал: «Боже, мальчик, что ты выпендриваешься, лучше бы книжку почитал». Это меня выводило из себя, и я не знал, чем ей досадить.
Как-то в гастрольной поездке она и её подруга Кочубинская купили на двоих духи «Манон». Желая хоть чем-то досадить и обратить внимание на себя, я в их отсутствие забрался в номер и выпил весь флакон. Трое суток мне было плохо: меня качало из стороны в сторону, во рту ощущал мыло «Коти».
Галя не обратила на это никакого внимания, а Кочубинская пожаловалась балетмейстеру Павлу Вирскому. Он успокоил девушку:
— Марина, никакой трагедии нет, просто Борис дней пять будет писать «Тройным» одеколоном.
Так и жили мы со взаимным неприятием и равнодушием. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
Вождь народов, Сталин, протянул Западной Украине «руку помощи». А вместе с рукой к бедным полякам и западным украинцам послали наш ансамбль. Скажем так — чтобы не грустилось.
Первым пунктом остановки нашего ансамбля был город Тирасполь. Он произвёл на нас, дикарей, ошеломляющее впечатление. Чистый, светлый, люди прекрасно одеты, все красивые и улыбаются, в магазинах все есть… Ни одного пьяного, все вежливые, как в сказке.
Весь ансамбль, включая балетмейстера и администрацию, бросил вещи в гостинице и убежал по магазинам. Лишь два человека не бросились в этот барахольный омут — Галя и я. Мы остались вдвоём, вместе пошли ужинать.
Целый месяц мы были на гастролях в Западной Украине. И всё это время наш ансамбль по звонку будильника бежал покупать шмотки. Здесь были уже в ходу советские деньги, и цены для нас были смехотворными. Английский костюм, например, стоил 100 рублей, швейцарские часы — 20, столько же стоили лучшие туфли. Я, к примеру, получал тогда зарплату 1000 рублей (старыми).
На концерте никто из танцовщиков и танцовщиц не мог ног поднять, не было сил. Они не спали, на еду времени не оставалось, в голове у всех крепко засели тряпки, и больше ничего. Никто ни с кем не здоровался, глядя на человека, они видели не его, а демисезонное пальто. Все осунулись, постарели и, честно говоря, противно было на них смотреть.
А мы с Галей в их глазах были сумасшедшими. Мы смотрели кинофильмы, ходили по музеям, вкусно ели в ресторанах и пили вкусное польское пиво в больших бокалах.
Словом, эти качества в Гале мне очень понравились. И вероятно ей — во мне. Короче, мы поселились в одном номере. Это был наш медовый месяц, и это была наша свадьба.
У Гали была кличка — Марсианка. Действительно, она была не от мира сего. Её ничем нельзя было наказать. К деньгам Галя была равнодушна. К пище тоже: есть — хорошо, нет — не трагедия. У неё не было чувства зависти. Кто-то имеет две шубы, бриллианты и т.д. У Гали этого не было, но она не переживала. Жила только творчеством.
У неё замедленные рефлексы в сочетании с рассеянностью. Я прошу её поставить чай. Она быстро наливает воду в кастрюлю и ставит пустой чайник на огонь. Я за свою жизнь поменял триста восемьдесят семь сгоревших чайников.
Бывает так. Она ставит полный чайник на одну конфорку, а зажигает другую. Этот чай можно годами ждать. Но есть ещё вариант: она ставит пустой чайник, открывает газ и не зажигает конфорку. Как я до сих пор жив, просто чудо!
Галя очень талантлива: она прекрасно танцует, хорошая драматическая актриса, хорошо рисует, придумывает всевозможные дизайны костюмов, умеет хорошо шить, готовить. Но… если у меня оторвётся пуговица на рубашке или пиджаке, я эту пуговицу донашиваю в кармане. Если у нас с Галей намечается ответственный концерт, скажем, через месяц, Галя тут же садится шить новое платье к концерту. Мы не репетируем, она шьёт днём и ночью. Ни о какой личной жизни речи не могло быть, пока шилось платье. Наступал день концерта, выяснялось, что новое платье недошито. Она выступала в старом, но зато не знала, что делать на сцене. Виноват, конечно, во всём был я. Оказывается, я поздно ей сообщил. Когда я сообщал за три месяца — результат бывал тот же.
Было время, когда я по своей неопытности звонил ей с работы, сообщал, что буду дома через три часа и просил приготовить обед.
— Конечно — бодрым голосом отвечала Галя.
Я приходил голодный домой и садился за стол в ожидании обеда. Боже, какая наивность!
Оказывается на плите стоит только вода, а мясо не брошено, потому что его нет в доме, и ждут меня, чтобы я его купил. Я выбегал на улицу. Напротив нашего дома была столовая «Радуга» и кафе «Весна». Там я обедал. Я бы эти учреждения назвал не «Радуга» и «Весна», а столовая «Изжога» и кафе «Катар», короче говоря, я понял — чтобы быть Галиным мужем, я должен научиться стирать, шить, убирать, готовить, мыть посуду, пылесосить и доставать деньги. Всем этим я овладел.
Когда Галя говорит, что надо поскорее лечь спать, это означает, что суета будет до утра. Она перекладывает вещи с места на место. В пять утра можно услышать от неё реплику вроде этой:
— Не торопи меня. Видишь, я и так спешу. Мы очень часто опаздывали на самолёт. Я предупреждаю:
— Галя, надо торопиться, самолёт улетит без нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64