В огонь струился
растопившийся жир, сало шипело на углях, как сотня потревоженных змей. Над
поляной витал, будоража нутро, каленый запах горелого мяса.
Белый отец попросил сына ощипать фазана, добытого Хугавой. Пучок
наиболее красивых перьев он положил возле себя, освежеванного петуха
насадил на прут, сунул в пламя.
Спаргапа - несмело:
- Отдай мне перья, отец.
Отец - испытующе:
- Зачем они тебе?
- Нужны, - смущенно пробормотал юнец.
- А-а, - понимающе кивнул вождь. - Для этой... той самой? Как ее?.. -
И с явным сожалением покачал головой. - Нельзя, мой сын.
- Почему? - нахохлился Спаргапа.
Фазан подрумянился. Старый вождь позвал через плечо:
- Хоу, Хугава! Где ты? Шапку давай.
Хугава недоумевающе глянул на Спаргапу и протянул старику облезлый
малахай. Вождь сгреб кучку голубых, зеленых, красных перьев, переливчато
сиявших в отблесках костра, и торжественно, словно горсть дорогих
самоцветов, высыпал в шапку табунщика.
- Глаза у тебя - как у сокола, руки не трясутся, не пускаешь стрел на
ветер, - сказал он уважительно. - Перья отвезешь жене. Пусть пришьет к
головному убору. А это, - старик вручил Хугаве жареную птицу, - сам съешь.
- Эх! - прокатилось по толпе саков. Не всякий удостаивался подобных
почестей. У Спаргапы от обиды во рту пересохло. Огонь, засветившийся в
глазах юнца, был, пожалуй, не менее жарок и ярок, чем пламя костра, у
которого сидели охотники.
- Благо тебе да будет, вождь, - произнес с запинкой растерянный
табунщик. - Но я не заслу...
- ...жил! Заслужил. Сядь вот тут, подле меня. Видишь этого молодца? -
Старейшина положил руку на крутое плечо Спаргапы. - Научишь стрелять так
же метко, как сам стреляешь?
- С великой радостью, Белый отец!
- А ты, - вождь требовательно глянул сыну в лицо, - хочешь научиться
стрелять, как Хугава?
- Я? - Спаргапа подскочил, будто его искрой обожгло. - Еще бы!
Конечно хочу. И я смогу бить фазана на влет, как ты? - с надеждой спросил
он у табунщика.
- Сможешь.
- Ах-вах! - Спаргапа сорвал с кудрявой головы колпак и восторженно
хлопнул им о колено. Веселый смех. Вождь пригнулся к уху сына:
- Утром на пастбище ты обидел Хугаву. Я отомстил за него. Это - одно.
Другое - прежде, чем перья дарить, научись их доставать. Ясно?
Хугава разломил фазана пополам, предложил долю Спаргапе.
- Ты - мне?
- Тебе.
Юноша благоговейно принял дар, благодарственно глянул Хугаве в глаза.
Сказал убежденно:
- Теперь ты - лучший мой друг! Хорошо?
- Хорошо, - серьезно ответил стрелок.
- Дато! Хоу, Дато! - крикнул Белый отец. - Ты нарвал чесноку, брат?
- Нарвал, брат, - откликнулся Дато, после вождя самый старший из
сакских старейшин.
Белый отец понизил голос:
- Разбросай по поляне, брат, и кинь в костер, чтоб духи чангалы не
мучили нас ночью. Дикий чеснок - святая трава. Духи не любят чесночного
духа.
- Наверное, много их тут, - прошептал боязливо Спаргапа.
- А встречал их кто-нибудь? - недоверчиво спросил Хугава.
- Встречал. - Вождь почесал зубчатый шрам на левой щеке. - Как-то
раз, когда Спаргапы еще не было на свете, я, подобно Наутару, заблудился в
чангале.
- Ну? - изумился Спаргапа.
- Вижу - ночь. Что делать? Залез на вяз, сижу среди ветвей, молчу.
Задремал. Проснулся, слышу - шум, бубен гремит. Хм?.. Высунул нос из
листвы - духов полная поляна!
- Ну?
- Забыл сказать - у меня шишка была на левой щеке. Вот, место
осталось. - Вождь снова прикоснулся к шраму. - Большая шишка, точно кулак.
- И старик вытянул к огню кулак величиной с голову годовалого бычка.
- Ну?
- Ну, я испугался. Притаился. Чуть жив от страха. Духи чангалы
плясать принялись. Так себе пляшут, кто во что горазд. Топают как попало,
переваливаются на хромых ногах. Откуда им знать, как надо плясать?
Нечисть.
- Ну?
- Ну, а я был плясун хоть куда. Отменный. Смолоду у вечерних костров
отличался. Взыграло у меня сердце. Не утерпел - спрыгнул с дерева и
говорю: "Хватит срамиться! Смотрите..." И закружился, будто вихрь, по
поляне. "Ой, хорошо!" - заорал Одноглазый. "Ой, хорошо! - завопило стадо
его горбатых сородичей. - Бесподобно пляшет. Оставайся с нами, старик,
навсегда. Будешь веселить болотный народ". Вот тебе на! Угораздило меня
напроситься к бесам в приятели.
- Ну?
- Взмолился я: "Не могу, други. В становище пора". "Стой! Удрать
хочешь? - завизжали духи. - Не отпустим". "Почему - удрать? Старуха
заждалась. Зловредная старуха. Не вернусь к утру домой - голову снимет. Не
задерживайте меня, други. Наступит следующая ночь - сам приду". "Нашел
глупых! - разозлился Одноглазый. - Так тебе и поверили. Давайте отнимем у
него самую нужную вещь - как олень прибежит". Пристали духи: "Какая вещь у
тебя - самая нужная?" Я смекнул кое-чего. "Все берите, - говорю, - и
рубашку, и штаны, и лук, и стрелы, и нос, и уши - только шишку не
трогайте..." "Ага!" - обрадовался главный дух. Фьють! - и открутил шишку.
Да так ловко, что хоть бы чуть заболело.
- Ну?
- Ну, отправился я в становище. Духи провожать пошли, чтоб зверь не
напал. Дома - гам, гвалт. Где был, где шишка? Я рассказал - так итак.
Приехал старик из саков заречных. У него тоже шишка была, только на правой
щеке. Показал я ему дорогу. Помчался заречный в чангалу, вскарабкался на
дерево. Ждет. Вот и духи явились.
- Ну?
- Опять пустились они в пляс. Одноглазый кричит: "Старик, ты здесь?"
"Здесь". "Слезай, без тебя скучно". Пляшет заречный. Но когда у них,
заречных, путный плясун попадался? Ворочался, ворочался, словно коряга в
узком протоке, - надоело Одноглазому. "Не ладится у тебя сегодня, дед, -
говорит, - дрянь ты, старик, - говорит, - убирайся отсюда, пока жив, -
говорит, - да шишку свою не забудь". И прилепил мою шишку к левой щеке
заречного. Была у человека одна шишка - стало две.
- Ну? - Спаргапа, разинув рот, смотрел на отца, ожидая продолжения.
- Ну и все. - Белый отец не выдержал и расхохотался. Его поддержали
десятки здоровенных глоток. И лишь тогда догадался юный Спаргапа, что его
просто дурачат. Догадался - и обиделся.
Ночь. Охотники, выставив охрану, улеглись на попонах, разостланных у
огня, а кое-кто прикорнул и прямо на траве.
Пламя костра постепенно сникало, опадало к земле. Вслед за
отступавшим светом на поляну двинулся влажный мрак. Он тихо выплывал из-за
кустов, осторожно сжимая круг и все тесней охватывая уменьшающийся бугорок
огня.
Едва перестала звучать человеческая речь, темнота огласилась кличем и
плачем обитателей чангалы. Ухал филин. Не верьте печальному зову его - за
скорбью филина прячется жестокость. Надрывисто мяукал хаус - камышовый
кот. Над угасающим костром, точно соглядатаи звериного царства, метались
летучие мыши. Где-то далеко-далеко коротко и хрипло рявкнул тигр, и на всю
чангалу отчаянно и жутко заверещал смертельно раненый кабан.
Скрылась добрая Анахита. Низко на юго-востоке, у Козерога, страшно
загорелся предвестник несчастья злобный Кейван-Сатурн.
В сердца стражей, только сейчас беззаботно смеявшихся у жаркого
костра, медленно и неотвратимо, подобно серой гадюке, вползающей в шатер
пастуха, закрадывалась тревога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52