Ободрали стены и потолок от рыхлой штукатурки (все стали как серые снеговики в пыльном тумане), потом началось отскабливание грязи, мытье шконок, пола, унитаза, отмачивание и стирка простыней, бывших обоями, оклеивание стен и потолка газетами, навеска ширмы на дальняк, изготовление и крепление чопиков под канатики, ремонт тубуса вентилятора, цементирование и заделка выбоин, ремонт сантехники, дубка; вся эта катавасия растянулась незнамо на сколько дней и слилась в долгий мучительный отрезок, во время которого все забыли решительно про все, кроме этого безумного ремонта. Страх попасть на общак сподвигал большинство стараться на пользу хате, а по сути лишь для троих, кому общак не грозил. Надголовами передавали какие-то предметы, передвигались по головам, в самых неудобных положениях что-то долбили, ковыряли, резали, точили, стирали, клеили. Спали чуть ли не стоя — все в клубах пыли и табачного дыма. Под диктовку Вовы и смех арестантов (думали, прикол) написали заявление некоей сестре-хозяйке с просьбой прислать столяра и сантехника, «в связи с тем, что состояние стола, лавки, унитаза и раковины создает в камере антисанитарию, способствует развитию различных заболеваний и в корне противоречит основным положениям гигиены, жизненно важной в условиях следственного изолятора». Прикол приколом, а сантехники и столяр из хозбанды пришли в сопровождении оказавшейся реальной штатной единицей сестры-хозяйки, бойкой женщины в белом халате и телогрейке поверх. Сестра-хозяйка, заглянув в хату, разразилась длинной беззлобной матерщиной, после чего, оценив таким манером обстановку, приступила к делу: «Ну, что у вас там?» Хозбандиты намекнули, что нет у них крана, досок, инструмента, но, получив по пачке сигарет на рыло, все нашли, и несколько часов тормоза были открыты (а это событие, это приятно), работы прошли весело и с матерком. Работают хозбандиты старательно (их лица всегда отмечены печатью страха перед арестантами и возможностью уехать на этап), у них же хата разжилась гвоздями, цементом и старыми газетами. Первый, да и второй тоже, слой наклеенных газет отвалился с прилипшей трухой, и только третий, а местами и четвёртый и пятый, пристал прочно. Когда газет не хватало, Леха писал малявы в соседние хаты с просьбой загнать — и загоняли. Клеил, в основном, Вова, мало доверяя другим, и безжалостно требовал отдирать недостаточно плотно приклеенные газеты или простыни. Клейстер готовился из хлеба. Чёрный хлеб тюремной выпечки размачивается и протирается кулаком сквозь растянутую тряпку, — занятие муторное и трудоёмкое; помазком для бритья (предмет роскоши) клей наносится наповерхность. Когда наш гробик приобрёл подобие предыдущего, все вздохнули облегчённо и стали не спеша клеить картинки, прилаживать занавески, укреплять розетки, замуровывать и заклеивать оголённые провода, оттирать до первоначального цвета принесёнными с прогулки камешками узорчатый кафель и т.д. Вова сходил на вызов и вернулся с мотком шнура для антенны. Подлый телевизор опять стал орать круглосуточно. Жизнь наладилась, исправработы завершились. Несмотря на несколько приступов с потерей сознания, работать удавалось на равных со всеми, исключая лазанье по второму ярусу. Среди так называемой братвы (Вовы — Славы) стал дискутироваться вопрос, как, по понятиям, западло или нет спать под шконками и дубком. Решили, что, учитывая душняк, создаваемый администрацией, количество народу и чистоту в хате, — незападло. Никого же не загоняют под шконарь (есть такое наказание, грозящее, например, за крысятничество — воровство у сокамерников), и народ устроился под шконками, под дубком. Полметра свободного места в углу под решкой Вова предложил занять мне. Лежбище получилось классное — ноги под шконку, по пояс — наружу. Плюс под решкой микроциркуляция свежего воздуха. По очереди с Артёмом залегали в берлогу (Щёлковского тусанули в другую хату) и чувствовали себя лучше всех; барьер перед решкой был преодолён, больше не надо было тереть шкуру у тормозов. Хата запестрела картинками, заработал вентилятор, по стенам во множестве появились полочки, растяжки для одежды паутиной опутали хату, решётку украсили элегантные деревенские занавески. Тусклую лампочку выворачивали и встряхивали так, чтобы порвалась спираль, до тех пор, пока на коридоре не поняли, что дешевле выдать на замену более мощную (темнота в хате не допускается). Для полного счастья оставалось не съехать на общак. Через Косулю опять удалось перегнать Вове ещё 500 $. Пришёл с проверкой кум. Восторженно оглядел хату:
— Это ты, Дьяков, сделал?
— Все понемногу, — скромно отозвался Вова.
— А этот как? — указал на меня кум.
— Болеет, — ответил Вова.
— На общак его, — довольно промолвил кум.
И начали вызывать с вещами. С замиранием сердца слушает первоход, не назовут ли его фамилию, когда звякнет о тормоза ключ. Нет, меня не назвали. Осталось в хате 12 человек, и Вова со Славой взялись за старое, но меж ними как чёрная кошка пробежала, и чувствовалось напряжение. В карцер на тюрьме очередь, дошла она и до Славы, сдержал кум обещание. Славу увели — как занозу вытащили. Место у решки закрепилось за мной, мне — в поддержку, Володе — удобно для допросов. Преследуя несколько целей одновременно, он сам, видно, запутался, часто напряжённо думал, прежде чем подступиться ко мне. — «Твой адвокат — мусорская рожа!» — как-то раз в сердцах ни с того ни с сего сказал он. — «Не исключено» — ответил я. Не объяснять же, как обстоит дело; и знаю ли я, как оно обстоит на самом деле; и кто ещё, кроме адвоката, мусорская рожа. Косуля, может, сам не понимает ситуацию правильно, иначе к чему допытывался, куда я дел копии документов, подделку которых инкриминирует мне следствие, а когда услышал, что я об искомых документах не имею понятия, потерял дар речи и смотрел укоризненно: мол, что же ты врёшь, я-то знаю. Правда, и здесь мусорская прокладка не исключена: в кабинетах есть и прослушивание, и телекамеры, хотя заметить их невозможно, а по простоте душевной и предположить их наличие нельзя, слишком уж запущенными и грязными выглядят эти кабинеты. Видать, масла в огонь мой бермудский приятель подливает от души. С Генпрокурором, сколько помнится, они знакомы не формально. В общем, беда, и нешуточная. Следователь запропастился. На суд не вывозят. Врач не принимает. Услышав от представителя гуманной профессии фразу: «Как же мы Вам, Павлов, будем медпо-мощь оказывать, если у нас нет документального подтверждения, что Вы больны?» — я все понял окончательно. В мягко-ультимативной форме объяснил адвокату, чтоб попросил моих родственников съездить к врачу за выпиской из истории болезни. Не прошло и месяца, как Косуля принёс ксерокопию. После многократных заявлений в адрес корпусного врача, на моё имя завели медицинскую карточку и приобщили копию выписки, пояснив, что она ничего не значит: это не оригинал, данные давние, рассчитывать на больницу не стоит. Не умираю же.
«Павлов! На вызов!». Минуту на сборы, минуту на шмон, и пошли. Сначала на общий корпус (корпуса соединены переходами, в том числе и подземными). Заглянуть в чужую хату не удаётся, вертухаи за этим следят строго, обязательно дождутся, пока тебя проведут мимо, прежде чем открыть тормоза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71