— Ну его, — возразил Абдулла. — Зачем тебе его ботинки. Впрочем, как хочешь.
Коля метался по камере, готовый растерзать того, кто пошевелится. Но никто не шевелился. Оттирая раковину содой, я размышлял. Надо уходить. А это значит не что иное, как выломиться. Кем теперь ты будешь в своих же глазах, да и в глазах арестантов. Если это больни-ца, то здесь она и закончится, далее сборка и, видимо, общак; Косуля скажет — сам виноват, в лучшей камере не удержался. Если оставаться, то нужно быть готовым остаться навсегда или с тяжёлыми последствиями; тогда Косуля скажет — сам виноват, что не ушёл. Коля псих, и его руками могут сделать все, вплоть до того, что я стану убийцей или покойником. Сегодня, здесь и сейчас. Ты готов к этому? Сейчас, когда замаячил вдали свет свободы, когда появилась уверенность в победе — и где она теперь? А потом будешь рассказывать, как ты не выломился, а вышел из хаты, что в два один один беспредел, и т.д., и останешься ты навсегда насекомым, которое когда-нибудь на свободе будет рассказывать, как мотал срок на Бутырке, скромно избегая маленького неприятного воспоминания. Вот что такое мусорской ход, господа.
Открылись тормоза:
— У вас все в порядке?
— Да, в порядке, — отозвался тот, что второй раз на тюрьме. — Пошли, старшой, на сборочку. — И молодёжь как ветром сдуло на продол.
— Эй, забери свои шлепацы! — швырнул ботинки вдогонку Коля. — А ты, старшой, завязывай их ко мне подселять. Тебе же хуже будет, ты знаешь — я за себя не отвечаю.
— Все вышли? — осведомился старшой, глядя на меня. — Есть ещё желающие? — старшой медлил и не закрывал дверь. — Я спрашиваю, кто ещё выходит.
— Ну, иди, — обратился ко мне Коля. — Иди, иди. Что ты стоишь?
Старшой не сомневаясь ждал.
Когда тормоза закрылись, Коля стал молча ходить по камере. Минут через десять, спокойным голосом:
— Ты не боишься?
— Нет, Коля, не боюсь.
— А если я тебя убью?
— Не убьёшь.
— Почему?
— Не за что.
— А мне не надо, чтоб было, за что, — Коля ухватился резиновыми пальцами за ворот моей рубашки, одновременно наливаясь не злобой, а именно приходя в ярость, и замахнулся другой рукой для удара:
— Башку расшибу. — И в это можно было поверить.
Трудны сомнения. Принятое решение все упрощает. Сказать, что было страшно? Нет. Было сожаление, что все закончится столь банально, бездарно и не слишком оптимистически. Глядя на занесённый кулак, можно было предположить два варианта сценария. Естественная реакция или непротивление злу насилием. Решение было такое: как получится. Время замедлилось. Оно всегда замедлялось перед кульминацией спарринга, т.е. когда происходила решающая сшибка — две-три секунды, в течение которых получалось, что кто-то победил. Все движения, чужие и свои, в эти мгновения становились как в замедленном кино, и было время на размышление, выбор действия. Каждая тренировка, а их было за неделю шесть, заканчивалась двухминутным боем. В каратэ нет весовых категорий. Когда мне однажды достался в соперники неожиданно тяжёлый по весу и жёсткости каратэк, не было ясно, какую взять тактику. Решение было такое: как получится. Медленно пущенная стрелой нога соперника ударом майя-гири достигла цели: самой болевой точки — паха. Собственные движения оказались на йоту медленнее, блок гидан-барэ запоздал. Так же медленно стала появляться боль. Ещё одного мгновения хватило, чтобы блок перевести в захват ноги соперника, пойти на сближение, сделать заднюю подсечку и — замедленное кино оборвалось. Соперник со стокилограммовым грохотом ударился спиной об пол, а я уже ничего не мог с собой сделать: в непреодолимой ярости кулак врезался добивающим ударом в упругий лоб лежащей на полу головы. Способность продолжать бой потеряли оба. Победитель не был определён. Все вспом-нилось в деталях. Все в том же замедленном пространстве, не выпуская из поля зрения все тело соперника, я сосредоточил существенную часть взгляда на лице Коли, не фокусируя внимания на его глазах, и отрешённо заметил ему: «Все, Коля, хорош». Колина рука ослабла, и время вернулось в обычный режим. Коля куда-то боком стремительно двинулся к решке, будто его оттолкнули, что-то поискал, не нашёл и быстро заговорил:
— Виктор, сыграй с ним в шахматы, на сто баксов, а ты, как там тебя зовут — Алексей? — ты будешь за дорогу отвечать, у нас дорога только к соседям вправо, и за котом убирать, он у меня умный, я его воспитал по-вольному, он не знает, что такое тюрьма, вон тряпка около унитаза, он на неё ходит, и не серди меня, это может плохо кончиться, я прямой потомок графа Орлова, меня вся больница знает, а вот ты кто такой, чего тебе в тюрьме надо?
— Порядочный арестант, заехал случайно.
— Пассажир ты, а не порядочный арестант!
— Одно другого не исключает.
— Ишь наблатыкался. А что же ты, порядочный арестант, как настоящий мужчина, не ударил меня в ответ?
— Ты, Николай, человек горячий. Я, наверно, тоже не холодный, но быть скорпионом в банке не хочу.
— Да? А где была твоя принципиальность в жизни! — стало ясно, что дуэль перешла в словесное русло.
— На месте. У меня с этим все в порядке.
— Врёшь! Ты всю жизнь врёшь!
— Нет, Николай, не вру.
— Врёшь. Кем ты работал на воле?
— Много кем.
— Вот уже и врёшь. Ты вообще не работал.
— Как тебе, Николай, будет удобнее.
— Как мне будет удобнее? Это ты сам сказал. А если мне будет удобнее твою печень съесть?
— Ни в чем себе не отказывай.
Коля повёл глазами по широкой орбите и вдруг за-думался. Это открытие сделал давным-давно один мой знакомый. Многолетняя практика доказала, что фраза «ни в чем себе не отказывай» задевает за живое абсолютно всех. Ещё одно гипнотическое её свойство — она лишает энергии. Попробуйте — и убедитесь сами.
— Так кем ты был по воле? Конкретно.
— Конкретно много кем. Например, учителем русского языка и литературы.
— Чего-чего?!
— Учителем русского языка и литературы средней школы.
— Это когда?
— Давно.
— В советское время?
— В советское.
— Это ты учил нас любить Родину и партию, когда меня на новогоднюю ёлку не пускали за то, что я старовер? Когда я, глотая слезы, с улицы в окно смотрел, как другие веселятся? Это ты не врёшь?! — затушенный пожар разгорался опять. — Это не врёшь ты, у кого не было и нет совести и чести?!
— С совестью и честью — это несколько громко, Николай. Советская практика показала, с этим, думаю, ты согласишься, что как раз тот, кто говорит о совести и чести, чаще всего не имеет к ним отношения. Мне стыдиться нечего, кроме собственных заблуждений, а заблуждается каждый, кто-то иногда, кто-то всегда. Учителем я долго не был, и чем-чем, а заблуждениями советской идеологии, к счастью, почти не страдал. Так что, Коля, здесь ты неправ.
— Я всегда прав, — отрезал Коля, выслушав такое возражение почему-то с явным удовольствием. — Давай, садись к столу, посмотрим, что ты за игрок.
— На сто баксов, братан! — активизировался Абдулла-Виктор.
— Нет. Без интереса. Или не играем.
— На сто баксов, я сказал.
— Нет. Ста баксов у меня нет. Играть не буду. Вот, хочешь, баул могу поставить, — я притянул грязную, как у бомжей с помойки, сумку.
— Фу, — с отвращением поморщился Коля, достал большой чистый полиэтиленовый пакет, протянул мне, — на, возьми, а этот выкинь на проверке. Гулять мы не ходим, а мусор вынести можно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71