Вышла из комнаты. Остановилась возле двери Романовой спальни. Надя там… Нет, это невыносимо. А что, если навести порчу… Волосы повылезут, зубы… Что-то мешало. Что, Тина и сама не понимала. Мешало, и все. К тому же глупо: Роман любую порчу снимет.
Тина спустилась вниз. Сварила кофе. Может, Роман встанет… и…
Надо выйти замуж. За любого. Лишь бы не противный. Тина заплакала… расплескала кофе, обожглась.
Когда раздался звонок, не сразу сообразила, что кто-то пришел.
Побежала к воротам. Темно. Открывать, не открывать?
Отворила.
На пороге стоял Чудодей.
Тина закричала и замахала руками. Потом поглядела– никого. Нет Чудодея. Привиделся. Она вернулась в дом, накинула куртку, сумку перекинула через плечо и уже окончательно ушла. Дверь закрыла. Шагнула на улицу. Темно. Фонари горят. Куда ехать-то? Домой, к маме? К маме… Хорошо, что можно к маме.
– Не уезжайте, Алевтина Петровна, вы еще здесь очень нужны, – раздался за спиной ее голос.
Она обернулась. Опять никого. Но голос как будто Чудодея. И будто кто ее взял за руку и повел за собой.
Рука, что вела, была бесплотная. Не холодная, нет, а именно бесплотная. И Тина пришла к дому Чудодея. На крыльце стояла Эмма Эмильевна и курила.
– Тинуля, умница, догадалась! – Эмма Эмильевна отшвырнула сигарету и протянула к Тине руки. – Господи, думаю, ну хоть кто-нибудь в доме, хоть кто-нибудь… Кого попросить пожить недельку-другую? О тебе подумала. Сразу – о тебе. Неловко, правда. Роману ты нужна… А тут – ты.
Тина взбежала на крыльцо, и они обнялись.
– Хоть неделечку, – приговаривала Эмма Эмильевна. – Хоть месяцок. Сколько сможешь. Бумаги мне надо разобрать. От Михаила Евгеньевича знаешь сколько бумаг осталось? Просто ужас! Роман ведь не рассердится, что ты у меня поживешь чуточку? Ведь не рассердится, правда?
Напрасно Тина завидовала в ту ночь Наде. Да, Надя спала в комнате Романа. Но спала одна. Самого Романа в спальне не было.
Сейчас Роман находился в доме Данилы Большерука. Кроме хозяина и господина Вернона присутствовали еще двое: Слаевич и Максимка Костерок. Костерок находился тут против воли, все остальные – добровольно. Более или менее. Слаевич нервничал: боялся, что его звездный час кончится прежде, чем они успеют завершить дело.
А дело было сложное. Более чем. Роман Вернон решил создать свой обруч.
Слаевич уже слепил из земли нужные полуформы. Роман срезал прядь волос и проложил меж половинами обруча. После чего Слаевич форму соединил, оставив с одной стороны торчать косицу волос. После недолгих пререканий Максимка дохнул. Пламя запекло форму и выжгло волосяную прядку внутри обруча. Затем Данила Иванович долго и старательно обдувал своими устами обруч, дабы уничтожить все побочные следы колдовских стихий в этим сложном, вернее, сложнейшем средоточии магии.
И наконец, Роман создал водную нить и запустил ее в обруч. И тот ожил.
Теперь четыре колдуна смотрели на свое творение и не могли решиться.
– Может, на Максимке испытать? – спросил Слаевич и хихикнул.
– На тебе, – огрызнулся Костерок. – На тебя эту дрянь уже надевали.
– На меня нельзя. Я распадусь, – тут же нашелся Слаевич. – А без Чудодея вам меня не собрать.
Тогда все посмотрели на Романа. Тот пожал плечами. Как говорится, инициатива наказуема. И надел обруч себе на голову. Несколько секунд он сидел неподвижно. Ничего не происходило. Потом будто кто-то взял его за руку и повел за собой. Остальные тоже пошли. Роман уверенно шагал по Ведьминской. Будто знал, куда идет. Было еще темно, горели фонари. Роман дошел до пустынного участка, обнесенного с трех сторон забором. Остановился. Именно здесь умер Чудодей, сидя на бетонных ступенях недостроенного дома. Роман подошел к крыльцу. Стал подниматься.
– Не делай этого! – крикнул Данила Большерук. Но было уже поздно. Роман поднялся еще на одну ступеньку и исчез.
Перед ним плескались светлые воды Беловодья. Поднимались, опускались, и в такт пульсировала кровь в висках, и боль, возникая где-то в темени искрами, пробегала по затылку и спускалась к плечам. Колдун не мог понять, отчего это, – то ли само Беловодье так влияет, то ли воздействие обруча сказывается. В первый раз было иначе. Впрочем, как все было при первом посещении, господин Вернон сказать точно не мог: он не помнил Беловодья, а видел лишь колдовской сон о нем.
Роман поднял руки, собираясь снять обруч…
– Не делайте этого! – раздался сзади голос.
Роман обернулся. Гамаюнов. Ну, конечно, – не ушел он никуда. Здесь. Роман видел Ивана Кирилловича вроде как смутно. Перед глазами рябило и плыло. Обруч давил.
– Не снимайте, – повторил Гамаюнов, приближаясь. – Умрете.
Роман и сам это понял. Только что. А еще понял, отчего умер Чудодей. Он создал – книжно-колдовски – себе ожерелье и обруч и решил пройти через портал. Но то ли силы не хватило, то ли не выдержал и обруч снял, но, как бы там ни было, он умер, шагнув в неизвестное.
– Я же закрыл Беловодье. – Роман прищурился – так смотреть на Гамаюнова было проще, и перед глазами не рябило. – Запер и ограду, и портал в комнате… Значит, и Сазонов может пройти? Он здесь?
– Был, но тут же ушел. Знал, что вы появитесь следом.
– Куда ушел? Где он может выйти? В Суетеловске?
– Этого не знаю.
Роман обошел замкнутый круг. Заглянул в усадьбу. В комнате, обитой красным штофом, картины по-прежнему являли серые изнанки холстов. И неудивительно. Зачем Сазонову этот постоянный портал, если он с помощью обруча теперь может выскочить где угодно. А Беловодье для него теперь – всего лишь место, где можно оттолкнуться для прыжка.
Роман подошел к краю внутреннего ледяного круга. Потом махнул рукой. Ледяная дорожка пролегла к церкви.
– Куда вы? – Кажется, Гамаюнов испугался.
– Хочу доделать то, что начал Стен.
Роман зашагал к церкви. Иван Кириллович за ним.
–Вы уверены?..
– Да.
Роман не оборачивался. Гамаюнов не отставал и говорил в спину:
– А если Сазонов захочет завладеть?
– Не сможет. Это не его. Не ваше. И не мое.
Они вошли в церковь.
Иван Кириллович оглянулся.
Роман прошел к иконостасу. Остановился. Вновь пошел, замыкая круг. Потом поднял руку, сжал кулак. Зеленый камень на перстне стал светиться. Все сильнее, сильнее. Зеленоватый свет заливал уже всю церковь. Еще шаг, и еще. Роман щурился, гримасничал – свет нестерпимо резал глаза. И вдруг – будто удар – белым сиянием, но не в глаза, куда-то глубже, под черепушку, и внутри – тоже вспышка, – и свет прошел сквозь, и все погасло.
Церковь была. Точь-в-точь такая же, как прежде. Но Роман знал, что другая. Гамаюнов покачал головой, скорее осуждающе, чем восхищенно. Потом лицо его дернулось, шевельнулись мягкие лиловые губы. Иван Кириллович вскинул руки и отогнул ворот свитера. На шее сверкало водное ожерелье.
– Мы вернулись назад на несколько лет, – сказал Гамаюнов. – Судя по всему. Зачем?
Роман тронул подбородок. Шрам, оставшийся после схватки с Колодиным, исчез.
– Вы не поняли? – Роман передернул плечами. – Вы создали ограду Беловодья из ожерелья Стена, вы заставили его отдать все силы – или почти все, – чтобы поддержать ваш город мечты. И вы думали, что после этого создаете что-то свое? Смешно, право! Стен хотел оградить наш мир от фатальных ошибок. Это его мечта.
– А если я вернусь назад, ожерелье будет при мне?
– Думаю, что да.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95