О том, что
именно выкрикивала миссис Гаррис во время своих буйных припадков, семейное
предание умалчивает; в лучшем случае оно сообщает настолько экстравагантные
сведения, что своей нелепостью они сами себя опровергают. Да и то разве не
смехотворно звучит утверждение, что женщина, имевшая самые элементарные
познания во французском, могла часами выкрикивать непристойные и
идиоматические выражения на этом языке, или что эта же женщина, находясь в
полном одиночестве в надежно охраняемой комнате, исступленно жаловалась на
то, что, будто бы, какое-то существо с пристальным взглядом бросалось на нее
и пыталось укусить? В 1772 году умер слуга Зенас; узнав об этом миссис
Гаррис разразилась отвратительным довольным хохотом, совершенно ей не
свойственным. Она скончалась на следующий год и была похоронена на Северном
кладбище рядом со своим мужем.
В 1775 году, когда разразилась война с Великобританией, Уильям
Гаррис-младший, несмотря на свои шестнадцать лет и слабое телосложение,
умудрился вступить в Армию Наблюдения под командованием генерала Грина и с
этого дня наслаждался постоянным улучшением здоровья и престижа. В 1780
году, будучи капитаном вооруженных сил Род-Айленда на территории штата
Нью-Джерси (ими командовал полковник Энджелл), он повстречал, полюбил и взял
себе в жены Фиби Хетфилд из Элизабеттауна; на будущий год, с почетом уйдя в
отставку, он вернулся в Провиденс вместе со своей молодой женой.
Нельзя сказать, что возвращение юного воина было абсолютно ничем не
омрачено. Дом, правда, по-прежнему был в хорошем состоянии, а улица, на
которой он стоял, переименована из Бэк-стрит в Бенефит-стрит, зато некогда
крепкое телосложение Мерси Декстер претерпело весьма печальную и отчасти
странную метаморфозу: эта добрая женщина превратилась в сутулую и жалкую
старуху с глухим голосом и поразительно бледным лицом. На удивление сходное
превращение произошло и с единственной оставшейся в живых служанкой Марией.
Осенью 1782 году Фиби Гаррис родила мертвую девочку, а 15 мая следующего
года Мерси Декстер завершила свою самоотверженную, скромную и добродетельную
жизнь.
Уильям Гаррис, теперь уже полностью удостоверившись в существенно
нездоровой атмосфере своего жилища, принял меры к переезду, предполагая в
дальнейшем заколотить дом насовсем. Сняв на время комнаты для себя и жены в
недавно открывшейся гостинице Золотой шар , он принялся хлопотать о
постройке нового, более приличного дома на Вестминстер-стрит, в строящемся
районе города за Большим мостом. Именно там в 1785 году появился на свет его
сын Дьюти, и там семья благополучно проживала до тех пор, пока
посягательства со стороны коммерции не вынудили ее вернуться на другой берег
реки на Энджел-стрит, пролегавшую по ту сторону холма; в новый жилой район
Ист-Сайд, туда, где в 1876 году ныне покойный Арчер Гаррис построил себе
пышный, но безвкусный особняк с мансардной крышей. Уильям и Фиби скончались
в 1797 году во время эпидемии желтой лихорадки, и Дьюти был взят на
воспитание своим кузеном Рэтбоуном Гаррисом, сыном Пелега.
Рэтбоун был человеком практичным и сдавал дом на Бенефит-стрит внаем,
несмотря на нежелание Уильяма, чтобы там кто-нибудь жил. Он полагал, что его
святой долг перед подопечным заключается в том, чтобы собственность
последнего приносила как можно больше доходу; при этом его немало не
тревожили ни смерти и заболевания, в результате которых жильцы сменяли друг
друга с быстротой молнии, ни все растущая враждебность к дому со стороны
горожан. Вероятно, он ощутил лишь легкую досаду, когда в 1804 году
муниципалитет распорядился, чтобы территория дома была окурена серой и
смолой. Причиной для такого решения со стороны городских властей послужили
возбудившие немало досужих толков четыре смерти, вызванные,
предположительно, уже сходившей в то время на нет эпидемией лихорадки. Ходил
слух, в частности, будто от дома пахнет лихорадкой.
Что касается самого Дьюти, судьба дома мало его беспокоила, поскольку,
достигнув совершеннолетия, он стал моряком и в войну 1812 года с отличием
служил на капере Бдительный под началом капитана Кэхуна. Воротясь целым и
невредимым, в 1814 году он женился и вскоре стал отцом. Последнее событие
произошло в ту достопамятную ночь на 23 сентября 1815 году, когда случился
страшный шторм и воды залива затопили полгорода; при этом целый шлюп доплыл
аж до Вестминстер-стрит, и мачты его едва не колотились в окна Гаррисов как
бы в символическое подтверждение тому, что новорожденный мальчик по имени
Желанный сын моряка. Желанный не пережил своего отца: он пал смертью храбрых
в сражении под Фредриксбургом в 1862 году. Ни он, ни сын его Арчер почти
ничего не знали о страшном доме, помимо того, что это какое-то совершенно
ненужное бремя, которое почти невозможно сдать внаем быть может, по причине
его дряхлости и затхлости, свойственной всякой старческой неопрятности. В
самом деле, дом ни разу не удалось сдать внаем после целого ряда смертей,
последняя из которых случилась в 1861 году и которые за всеми треволнениями,
вызванными начавшейся войной, были преданы забвению. Кэррингтон Гаррис,
последний из рода по мужской линии, относился к дому как к заброшенному и до
некоторой степени живописному объекту преданий но лишь до той поры, пока я
не поведал ему о своем эксперименте. И если прежде он намеревался сравнять
особняк с землей и построить на его месте многоквартирный дом, то после
беседы со мной решил оставить его на месте, провести в него водопровод и
впустить жильцов. Так он и сделал и не имел никаких затруднений. Кошмар
навсегда оставил дом.
3
Нетрудно представить, какое сильное впечатление произвели на меня
семейные хроники Гаррисов. На всем протяжении этой довольно длинной повести
мне мерещилось неотвязное и неотступное тяготение неведомого зла,
превосходящего любое другое из существующих в известной мне природе; было
также очевидно, что зло это связано с домом, а не с семьей. Впечатление мое
подтверждалось множеством разрозненных фактов, с грехом пополам сведенных
моим дядей в подобие системы: я имею ввиду предания, бытовавшие среди слуг,
газетные вырезки, копии свидетельств о смерти, выданных врачами-коллегами
дядюшки, и тому подобные вещи. Вряд ли мне удастся привести здесь этот
материал в полном объеме, ибо дядюшка был неутомимым собирателем древностей
и испытывал живейший интерес к страшному дому; могу упомянуть лишь несколько
наиболее важных моментов, заслуживающих внимания хотя бы потому, что они
регулярно воспроизводятся во многих сообщениях из самых различных
источников. К примеру, прислуга в своих сплетнях практически единодушно
приписывала неоспоримое верховенство в дурном влиянии затхлому и затянутому
плесенью погребу дома. Некоторые слуги в первую очередь, Энн Уайт, никогда
не пользовались кухней в погребе, и, по меньшей мере, три легенды
повествовали о причудливых, напоминающих людей или бесов, очертаниях,
которые принимали корни деревьев и налеты плесени в погребе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
именно выкрикивала миссис Гаррис во время своих буйных припадков, семейное
предание умалчивает; в лучшем случае оно сообщает настолько экстравагантные
сведения, что своей нелепостью они сами себя опровергают. Да и то разве не
смехотворно звучит утверждение, что женщина, имевшая самые элементарные
познания во французском, могла часами выкрикивать непристойные и
идиоматические выражения на этом языке, или что эта же женщина, находясь в
полном одиночестве в надежно охраняемой комнате, исступленно жаловалась на
то, что, будто бы, какое-то существо с пристальным взглядом бросалось на нее
и пыталось укусить? В 1772 году умер слуга Зенас; узнав об этом миссис
Гаррис разразилась отвратительным довольным хохотом, совершенно ей не
свойственным. Она скончалась на следующий год и была похоронена на Северном
кладбище рядом со своим мужем.
В 1775 году, когда разразилась война с Великобританией, Уильям
Гаррис-младший, несмотря на свои шестнадцать лет и слабое телосложение,
умудрился вступить в Армию Наблюдения под командованием генерала Грина и с
этого дня наслаждался постоянным улучшением здоровья и престижа. В 1780
году, будучи капитаном вооруженных сил Род-Айленда на территории штата
Нью-Джерси (ими командовал полковник Энджелл), он повстречал, полюбил и взял
себе в жены Фиби Хетфилд из Элизабеттауна; на будущий год, с почетом уйдя в
отставку, он вернулся в Провиденс вместе со своей молодой женой.
Нельзя сказать, что возвращение юного воина было абсолютно ничем не
омрачено. Дом, правда, по-прежнему был в хорошем состоянии, а улица, на
которой он стоял, переименована из Бэк-стрит в Бенефит-стрит, зато некогда
крепкое телосложение Мерси Декстер претерпело весьма печальную и отчасти
странную метаморфозу: эта добрая женщина превратилась в сутулую и жалкую
старуху с глухим голосом и поразительно бледным лицом. На удивление сходное
превращение произошло и с единственной оставшейся в живых служанкой Марией.
Осенью 1782 году Фиби Гаррис родила мертвую девочку, а 15 мая следующего
года Мерси Декстер завершила свою самоотверженную, скромную и добродетельную
жизнь.
Уильям Гаррис, теперь уже полностью удостоверившись в существенно
нездоровой атмосфере своего жилища, принял меры к переезду, предполагая в
дальнейшем заколотить дом насовсем. Сняв на время комнаты для себя и жены в
недавно открывшейся гостинице Золотой шар , он принялся хлопотать о
постройке нового, более приличного дома на Вестминстер-стрит, в строящемся
районе города за Большим мостом. Именно там в 1785 году появился на свет его
сын Дьюти, и там семья благополучно проживала до тех пор, пока
посягательства со стороны коммерции не вынудили ее вернуться на другой берег
реки на Энджел-стрит, пролегавшую по ту сторону холма; в новый жилой район
Ист-Сайд, туда, где в 1876 году ныне покойный Арчер Гаррис построил себе
пышный, но безвкусный особняк с мансардной крышей. Уильям и Фиби скончались
в 1797 году во время эпидемии желтой лихорадки, и Дьюти был взят на
воспитание своим кузеном Рэтбоуном Гаррисом, сыном Пелега.
Рэтбоун был человеком практичным и сдавал дом на Бенефит-стрит внаем,
несмотря на нежелание Уильяма, чтобы там кто-нибудь жил. Он полагал, что его
святой долг перед подопечным заключается в том, чтобы собственность
последнего приносила как можно больше доходу; при этом его немало не
тревожили ни смерти и заболевания, в результате которых жильцы сменяли друг
друга с быстротой молнии, ни все растущая враждебность к дому со стороны
горожан. Вероятно, он ощутил лишь легкую досаду, когда в 1804 году
муниципалитет распорядился, чтобы территория дома была окурена серой и
смолой. Причиной для такого решения со стороны городских властей послужили
возбудившие немало досужих толков четыре смерти, вызванные,
предположительно, уже сходившей в то время на нет эпидемией лихорадки. Ходил
слух, в частности, будто от дома пахнет лихорадкой.
Что касается самого Дьюти, судьба дома мало его беспокоила, поскольку,
достигнув совершеннолетия, он стал моряком и в войну 1812 года с отличием
служил на капере Бдительный под началом капитана Кэхуна. Воротясь целым и
невредимым, в 1814 году он женился и вскоре стал отцом. Последнее событие
произошло в ту достопамятную ночь на 23 сентября 1815 году, когда случился
страшный шторм и воды залива затопили полгорода; при этом целый шлюп доплыл
аж до Вестминстер-стрит, и мачты его едва не колотились в окна Гаррисов как
бы в символическое подтверждение тому, что новорожденный мальчик по имени
Желанный сын моряка. Желанный не пережил своего отца: он пал смертью храбрых
в сражении под Фредриксбургом в 1862 году. Ни он, ни сын его Арчер почти
ничего не знали о страшном доме, помимо того, что это какое-то совершенно
ненужное бремя, которое почти невозможно сдать внаем быть может, по причине
его дряхлости и затхлости, свойственной всякой старческой неопрятности. В
самом деле, дом ни разу не удалось сдать внаем после целого ряда смертей,
последняя из которых случилась в 1861 году и которые за всеми треволнениями,
вызванными начавшейся войной, были преданы забвению. Кэррингтон Гаррис,
последний из рода по мужской линии, относился к дому как к заброшенному и до
некоторой степени живописному объекту преданий но лишь до той поры, пока я
не поведал ему о своем эксперименте. И если прежде он намеревался сравнять
особняк с землей и построить на его месте многоквартирный дом, то после
беседы со мной решил оставить его на месте, провести в него водопровод и
впустить жильцов. Так он и сделал и не имел никаких затруднений. Кошмар
навсегда оставил дом.
3
Нетрудно представить, какое сильное впечатление произвели на меня
семейные хроники Гаррисов. На всем протяжении этой довольно длинной повести
мне мерещилось неотвязное и неотступное тяготение неведомого зла,
превосходящего любое другое из существующих в известной мне природе; было
также очевидно, что зло это связано с домом, а не с семьей. Впечатление мое
подтверждалось множеством разрозненных фактов, с грехом пополам сведенных
моим дядей в подобие системы: я имею ввиду предания, бытовавшие среди слуг,
газетные вырезки, копии свидетельств о смерти, выданных врачами-коллегами
дядюшки, и тому подобные вещи. Вряд ли мне удастся привести здесь этот
материал в полном объеме, ибо дядюшка был неутомимым собирателем древностей
и испытывал живейший интерес к страшному дому; могу упомянуть лишь несколько
наиболее важных моментов, заслуживающих внимания хотя бы потому, что они
регулярно воспроизводятся во многих сообщениях из самых различных
источников. К примеру, прислуга в своих сплетнях практически единодушно
приписывала неоспоримое верховенство в дурном влиянии затхлому и затянутому
плесенью погребу дома. Некоторые слуги в первую очередь, Энн Уайт, никогда
не пользовались кухней в погребе, и, по меньшей мере, три легенды
повествовали о причудливых, напоминающих людей или бесов, очертаниях,
которые принимали корни деревьев и налеты плесени в погребе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11