На первых порах он с головой ушел в работу как в арсенале, так и на плацу, где обучал расчет батареи. Вскоре, однако, это занятие ему надоело: он увидел, что на каждом шагу ему создаются искусственные препятствия, а первый министр только и делает, что дает обещания и не выполняет их. Зачастую солдаты батареи не приходили на плац; мастерам в арсенале не хватало леса, даже угля. К счастью, русские специалисты привезли с собой набор инструментов и потому, несмотря на все препятствия, соорудили макет зарядного ящика, а также лафета. В следующем году (1840) князь Массальский покинул со своими рабочими Персию и вернулся в Петербург. Его постигла та же участь, что и всех его предшественников и последователей, будь то французы, англичане, итальянцы, пруссаки или австрийцы. Все инструкторы (военные преподаватели), поступавшие на персидскую службу, очень быстро уезжали из Персии, несмотря на то что их приглашало правительство или же официально вербовали полномочные персидские представители в Европе. Их принимали с большой предупредительностью, обращались с ними учтиво и поначалу ежемесячно выплачивали жалованье. Однако у них не было постоянных занятий, и они на горьком опыте убеждались в том, что персы считали себя намного образованнее и опытнее, чем эти ференги (иностранцы). Исключение составляли лишь полковник Шейл, англичанин, генерал Боровский, поляк, и генерал Семино, итальянец, которые женились в Персии. Они выучили язык страны, привыкли к ее нравам и обычаям и жили в кругу своей семьи. Мнение доктора Поляка, прожившего в Персии девять лет, о положении иностранных офицеров на персидской службе полностью подтверждает и мои выводы.
В конце мая после долгого отсутствия вернулся первый секретарь русской императорской миссии барон Клеменс фон Боде. Он, как и я, был большим любителем природы, и часто во время вечерних прогулок по прекрасной долине Арговани мы любовались великолепным видом пика Демавенд высотой 18 600 английских футов. Его снежная вершина и после захода солнца пылала огнем, в то время как другие хребты Эльбурсских гор уже исчезали в ночной мгле. Звездное ночное небо Персии, мерцание этих бесчисленных небесных тел на небосводе в ночной тишине навсегда останутся в моей памяти.
Между тем наступил конец августа, и мадам Дюгамель пожелала 30-го числа, т. е. в день Александра, устроить небольшое торжество. Князь Массальский обеспечил иллюминацию, генерал Семино - фейерверк. Были приглашены все наши знакомые. Аргованский сад был расцвечен фонарями. На внешней стороне большой аллеи был сооружен транспарант, в середине которого в лучах солнца сверкали буквы Н. А. Вечер оказался великолепным, не было ни ветерка. Иллюминация и фейерверк удались на славу. До поздней ночи в саду играл персидский оркестр, которым дирижировал брат знаменитого маэстро Доницетти, находившийся на персидской службе в качестве капельмейстера. Исполнялись мелодии из новейших итальянских опер. Чтобы понравиться нашим персидским гостям, на празднике появились и персы-актеры, забавлявшие их своими грубыми позами.
В конце сентября мы переехали обратно в Тегеран, куда перед нами возвратился шах. Живя в городе, мы тем не менее совершали ежедневные прогулки верхом вокруг городских стен или по окрестностям. Так, 12 октября, в прекрасный осенний день, мы отправились к роднику Чешме-Али, недалеко от развалин Рея, старого Рагиума, о котором упоминается еще в Священном писании, так как здесь сложилась легенда о молодом Товии. От этого некогда огромного города, с миллионом жителей, тысячью бань и сотнями караван-сараев, осталась лишь солидная восьмиугольная башня, и здесь можно было воскликнуть: Sic transit gloria mundi!*43
Вся необозримая равнина, на которой возник Рей, перерыта, зачастую в поисках кладов, но чаще в поисках обожженного кирпича для строительства. Из этого кирпича построена часть Тегерана, расположенные в его окрестностях дворцы и имамзаде. И тем не менее этого строительного материала и сейчас еще там в избытке. У родника, где мы позавтракали и высказали свои философские замечания о бренности всего земного, стоит засохшая ива, ствол и ветви которой увешаны шелковыми и хлопчатобумажными лоскутками. Этот обычай выполнять обет или благодарственную молитву распространен во всей Персии, как и на Востоке вообще.
10 декабря шах покинул свою резиденцию, чтобы предпринять путешествие в Исфахан. Пока же, однако, он расположил свой лагерь в 6 верстах от города, у могилы святого Шах-Абдул-Азима, и мы отправились туда 14 декабря, чтобы попрощаться с его величеством. Мы нашли шаха в войлочной кибитке, которая в это время года теплее, чем палатка. Проехали через лагерь сопровождавших шаха сарбазов, который не отличался порядком и чистотой. В лагерь прибыли и туфенджи, т. е. стрелки из Мазендерана. К этим людям, принадлежавшим к племени каджаров, шах питал особую слабость, так как он и нынешняя правящая династия в Персии происходят из этого племени.
Зимой наши воскресные читательские вечера превратились в приятное времяпрепровождение, скрашивавшее одиночество. Мадам Дюгамель выразила пожелание, чтобы каждое воскресенье один из нас по очереди рассказывал что-нибудь интересное из своей жизни или читал выдержки из книг. В этих вечерах участвовал и наш консул в Гиляне А. Ходзько, который побывал у нас на рождество и подарил мне редкую рукопись, переведенную им с персидского языка на французский; я привожу ее здесь, в конце моих воспоминаний 1839 г. Она называлась "Кулсун-нене, или Как персидские женщины толкуют Коран".
Александр Ходзько, замечательный востоковед, провел в Персии 10 лет. Он в совершенстве знал литературу этой страны, собрал множество рукописей, в том числе и приводимую ниже, которая, по-моему, еще неизвестна в Европе. Я попытаюсь пересказать ее, читателю по возможности подробно по-немецки. Однако некоторые выражения я вынужден смягчить или переиначить, потому что персидские женщины даже из высшего света до сих пор называют каждую вещь своим именем, ничего не затушевывая, как это делали немецкие женщины в средние века*44. Но прежде хотелось бы еще привести описание посещения одной европейской дамой персидского гарема.
Когда вновь назначенный министр при персидском дворе полковник Дюгамель прибыл в Тавриз и ему пришлось провести там несколько дней, его молодая супруга использовала это время, чтобы нанести визит одной из четырех жен Мохаммед-шаха, жившей тогда в ссылке в этом городе. Она велела доложить о себе и сразу же получила любезное приглашение. Переводчиком у нее была дама, отлично владевшая персидским языком. У входа в гарем их встретил евнух, он проводил дам по узким коридорам в просторную комнату, пол которой был устлан коврами. Жена шаха сидела в глубине комнаты на богато вытканной подушке. Вокруг нее стояли женщины из свиты. Все были в пышных нарядах. Мадам Дюгамель и ее спутнице предложили стул и табурет.
Жена хана, по персидскому обычаю, рассыпалась в приветствиях и комплиментах. Затем рабыни принесли сначала кофе, потом чай и, наконец, сладости. Во время трапезы мадам Дюгамель засыпали сотней вопросов. Особый интерес присутствующих вызвала ее одежда. Ее внимательно осматривали и даже ощупывали. Всеобщее изумление вызвал у них корсет, ибо этот предмет женского туалета совершенно незнаком персиянкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
В конце мая после долгого отсутствия вернулся первый секретарь русской императорской миссии барон Клеменс фон Боде. Он, как и я, был большим любителем природы, и часто во время вечерних прогулок по прекрасной долине Арговани мы любовались великолепным видом пика Демавенд высотой 18 600 английских футов. Его снежная вершина и после захода солнца пылала огнем, в то время как другие хребты Эльбурсских гор уже исчезали в ночной мгле. Звездное ночное небо Персии, мерцание этих бесчисленных небесных тел на небосводе в ночной тишине навсегда останутся в моей памяти.
Между тем наступил конец августа, и мадам Дюгамель пожелала 30-го числа, т. е. в день Александра, устроить небольшое торжество. Князь Массальский обеспечил иллюминацию, генерал Семино - фейерверк. Были приглашены все наши знакомые. Аргованский сад был расцвечен фонарями. На внешней стороне большой аллеи был сооружен транспарант, в середине которого в лучах солнца сверкали буквы Н. А. Вечер оказался великолепным, не было ни ветерка. Иллюминация и фейерверк удались на славу. До поздней ночи в саду играл персидский оркестр, которым дирижировал брат знаменитого маэстро Доницетти, находившийся на персидской службе в качестве капельмейстера. Исполнялись мелодии из новейших итальянских опер. Чтобы понравиться нашим персидским гостям, на празднике появились и персы-актеры, забавлявшие их своими грубыми позами.
В конце сентября мы переехали обратно в Тегеран, куда перед нами возвратился шах. Живя в городе, мы тем не менее совершали ежедневные прогулки верхом вокруг городских стен или по окрестностям. Так, 12 октября, в прекрасный осенний день, мы отправились к роднику Чешме-Али, недалеко от развалин Рея, старого Рагиума, о котором упоминается еще в Священном писании, так как здесь сложилась легенда о молодом Товии. От этого некогда огромного города, с миллионом жителей, тысячью бань и сотнями караван-сараев, осталась лишь солидная восьмиугольная башня, и здесь можно было воскликнуть: Sic transit gloria mundi!*43
Вся необозримая равнина, на которой возник Рей, перерыта, зачастую в поисках кладов, но чаще в поисках обожженного кирпича для строительства. Из этого кирпича построена часть Тегерана, расположенные в его окрестностях дворцы и имамзаде. И тем не менее этого строительного материала и сейчас еще там в избытке. У родника, где мы позавтракали и высказали свои философские замечания о бренности всего земного, стоит засохшая ива, ствол и ветви которой увешаны шелковыми и хлопчатобумажными лоскутками. Этот обычай выполнять обет или благодарственную молитву распространен во всей Персии, как и на Востоке вообще.
10 декабря шах покинул свою резиденцию, чтобы предпринять путешествие в Исфахан. Пока же, однако, он расположил свой лагерь в 6 верстах от города, у могилы святого Шах-Абдул-Азима, и мы отправились туда 14 декабря, чтобы попрощаться с его величеством. Мы нашли шаха в войлочной кибитке, которая в это время года теплее, чем палатка. Проехали через лагерь сопровождавших шаха сарбазов, который не отличался порядком и чистотой. В лагерь прибыли и туфенджи, т. е. стрелки из Мазендерана. К этим людям, принадлежавшим к племени каджаров, шах питал особую слабость, так как он и нынешняя правящая династия в Персии происходят из этого племени.
Зимой наши воскресные читательские вечера превратились в приятное времяпрепровождение, скрашивавшее одиночество. Мадам Дюгамель выразила пожелание, чтобы каждое воскресенье один из нас по очереди рассказывал что-нибудь интересное из своей жизни или читал выдержки из книг. В этих вечерах участвовал и наш консул в Гиляне А. Ходзько, который побывал у нас на рождество и подарил мне редкую рукопись, переведенную им с персидского языка на французский; я привожу ее здесь, в конце моих воспоминаний 1839 г. Она называлась "Кулсун-нене, или Как персидские женщины толкуют Коран".
Александр Ходзько, замечательный востоковед, провел в Персии 10 лет. Он в совершенстве знал литературу этой страны, собрал множество рукописей, в том числе и приводимую ниже, которая, по-моему, еще неизвестна в Европе. Я попытаюсь пересказать ее, читателю по возможности подробно по-немецки. Однако некоторые выражения я вынужден смягчить или переиначить, потому что персидские женщины даже из высшего света до сих пор называют каждую вещь своим именем, ничего не затушевывая, как это делали немецкие женщины в средние века*44. Но прежде хотелось бы еще привести описание посещения одной европейской дамой персидского гарема.
Когда вновь назначенный министр при персидском дворе полковник Дюгамель прибыл в Тавриз и ему пришлось провести там несколько дней, его молодая супруга использовала это время, чтобы нанести визит одной из четырех жен Мохаммед-шаха, жившей тогда в ссылке в этом городе. Она велела доложить о себе и сразу же получила любезное приглашение. Переводчиком у нее была дама, отлично владевшая персидским языком. У входа в гарем их встретил евнух, он проводил дам по узким коридорам в просторную комнату, пол которой был устлан коврами. Жена шаха сидела в глубине комнаты на богато вытканной подушке. Вокруг нее стояли женщины из свиты. Все были в пышных нарядах. Мадам Дюгамель и ее спутнице предложили стул и табурет.
Жена хана, по персидскому обычаю, рассыпалась в приветствиях и комплиментах. Затем рабыни принесли сначала кофе, потом чай и, наконец, сладости. Во время трапезы мадам Дюгамель засыпали сотней вопросов. Особый интерес присутствующих вызвала ее одежда. Ее внимательно осматривали и даже ощупывали. Всеобщее изумление вызвал у них корсет, ибо этот предмет женского туалета совершенно незнаком персиянкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119