Я не выдержал и громко сказал: "какой ужасе и какой идиотизм", чем вызвал изумленные взгляды своих соседей.
Теперь для меня стала ясна та неразбериха, которая была в начале лета с вмешательством Финляндии и с занятием Петрограда, и о которой я смутно слыхал в оперативном отделе Ставки. Ведь, если бы не кучка безграмотных советников, вырвавших у адмирала то решение, коим гордо хвастался сегодня Сукин, то теперь Россия была бы свободна от большевиков, не было бы Уральского погрома и над нами не висели бы те грозные тучи, которые временами застилают последнюю надежду на благоприятный исход.
Под бряканье пустозвонных слов о великой, неделимой России отказались от незаменимой тогда услуги по спасению этой самой России и обрекли ее на длительную кровь и длительные мучения и на измывания под пятой красных деспотов и палачей.
Ведь для людей, способных здраво мыслить и разбираться беспристрастно в широких государственных отношениях, было давно понятно, что подчинение Финляндии только внешнее, и что все равно она будет такой же самостоятельной, как и Польша, если только впоследствии обстоятельства не принудят ее присоединиться на известных условиях к сильной и новой России.
Казалось, что для здравых политиков и думающих государственных людей не могло быть и минутного колебания в том, чтобы немедленно ответить полным согласием на предложение Маннергейма и всячески содействовать скорейшему успешнейшему его осуществлению.
Только атмосфера Омского болота могла затуманить мозги настолько, чтобы сознательно отказаться от помощи в таких размерах и на таком смертельно опасном для большевиков направлении. Если Ленин и Троцкий узнают когда-нибудь об этом факте, то они обязаны прислать Сукину и его помощникам в этом ужасном для России деле, все свои красные знаки отличия, портреты всех интернациональных идиотов и прочие знаки своего красного благоволения.
Ужасно подумать, что за отказ от туманного и давно уже фактически потерянного права считать Великое Княжество Финляндское частью Российской Империи, мы получали помощь невероятно огромного значения; ужасно подумать, что когда мы, Омские собственно говоря, лягушки раздувались во Всероссийского Вола, позволяли себе играть судьбами нашей родины и толкали Верховную власть на такое гибельное для нее решение, мы в то же время были игрушкой в руках союзной интервенции, искали всюду помощи, базировались на чехах, радовались возможности получить помощь японцев и американцев, были бессильны справиться с читинским Гришкой и хабаровским Ванькой, и вообще находились в том положении, которое я называю персидским. И все это отпадало при принятии предлагаемой нам финской помощи, и всего этого мы лишились только потому, что судьбы и России, и наши попали в руки пяти случайных людей, захвативших в свои руки голову и волю представителя Верховной власти и неспособных видеть чего-нибудь дальше своего сибирского носа.
Ярко характерно то, что такое решение принято даже без осведомления о нем, Совета Министров, то есть того, что по букве закона считается Правительством и несет на себе всю ответственность; видно, до чего доходила наглость этой пятерки, захватившей власть и не считавшей даже необходимым соблюдать хотя бы внешнее приличие по отношению ко всему совету Министров.
Ужас, злоба и негодование охватывают по мере того, как раскрываются внутренние язвы того, что является нашим Правительством, и что позволяет себе брать в свои руки управление страной в такие тяжкие времена.
Смешно говорить о каких-то законах истории, когда всю эту историю может свернуть такое жалкое ничтожество, как какой-то очень юркий и краснобайный секретарь Вашингтонского Посольства, как на зло швырнутый судьбой в Омск, быстро пришедшийся ко двору при Омском Градоначальстве и феерично выбравшийся в руководители всей нашей иностранной политики.
Конечно, Лебедев и Ставка не могли не знать об этом решении, когда оно состоялось; вероятнее всего, что адмирал принял это решете только после совещания со своим наштаверхом, а тогда вся ответственность за это решение, принесшее России столько лишней крови и ужаса, должна быть разделена между военными и дипломатическими советниками Верховного Правителя.
Винить в этом самого Адмирала было бы также несправедливо, как и винить покойного Императора в том, что делалось его именем и по совету тех, кому Он верил и кто были Ему близки.
Под соусом громких фраз о благе России, сохранении ее территориальной неприкосновенности и великодержавных прав, Адмирала можно было подвинуть на любое решение в том духе, как ему докладывали овладевшая его доверием и волей лица.
Как ни как, а Сукин остался управлять министерством иностранных дел, и все громы двух последних заседаний Совета Министров остались только сотрясением воздуха, общая отставка кабинета, предлагаемая Преображенским, Неклютиным и Уструговым не прошла, а частные отставки недовольных принятым решением признаны вредными для всего положения и в данной обстановке недопустимыми.
Слишком мы отходчивы, а главное, дряблы и мягкотелы; в обыкновенной жизни это плохо и непрактично, а в государственной деятельности, да еще в наши тяжкие времена, - преступно.
18 Августа.
Получил предложение Адмирала проехать вместе с ним на фронт; страшно этим обрадован, ибо получаю возможность самому увидеть то, о чем знаю только по разговорам, докладам, донесениям и слухам.
Бедный адмирал верит докладам и разговорам о том, что своими поездками на фронт он поднимает настроение войск и приносит большую пользу; он возит с собой целые горы подарков для солдат и офицеров, волнуется перед отъездом, чтобы достать всего побольше и готов даже выпрашивать то, что ему хочется повезти и чего у него нет.
Настроение Ставки очень твердое; Андогский продолжает уверять, что оздоровление армий идет очень успешно; оздоровление - это очень широкий термин и совсем не то, что понимает под ним Ставка и ее далекие от фронта деятели.
Не подлежит сомнению, что те части войск, которые удалось увезти в тыл, отдохнули, отоспались и несколько очнулись от одури непрерывного отхода в очень тяжелых условиях и в атмосфере потери веры в себя и в соседей.
Но это очень далеко от оздоровления духа, которое в таких молодых войсках приходит очень медленно и требует исключительно благоприятной для себя обстановки. Оздоровление духа - это реакция - подъем в сторону подвига, героизма, служения идее и готовности жертвовать для этой идеи всем и даже жизнью. Откуда явиться этому подъему в тех остатках прежних частей, которые мы называем армиями?
По-моему - неоткуда, и те, которые столь уверенно говорят об оздоровлении фронта, глубоко в этом ошибаются; слишком они далеки от войск, от знания, понимания и способности учитывать их качества; считать "оздоровлением" естественные результаты краткосрочного физического отдыха людей - это большая и опасная ошибка.
Те ужасные слова, которые были мне сказаны недавно видным представителем фронта: "солдаты не хотят воевать; офицеры в большинстве неспособны уже на жертвенный подвиг; армии выдохлись ..." - не выходят из моей памяти, и я знаю и чувствую, что это правда.
Армия, в ее настоящем положении, это сломанная во многих местах палка;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Теперь для меня стала ясна та неразбериха, которая была в начале лета с вмешательством Финляндии и с занятием Петрограда, и о которой я смутно слыхал в оперативном отделе Ставки. Ведь, если бы не кучка безграмотных советников, вырвавших у адмирала то решение, коим гордо хвастался сегодня Сукин, то теперь Россия была бы свободна от большевиков, не было бы Уральского погрома и над нами не висели бы те грозные тучи, которые временами застилают последнюю надежду на благоприятный исход.
Под бряканье пустозвонных слов о великой, неделимой России отказались от незаменимой тогда услуги по спасению этой самой России и обрекли ее на длительную кровь и длительные мучения и на измывания под пятой красных деспотов и палачей.
Ведь для людей, способных здраво мыслить и разбираться беспристрастно в широких государственных отношениях, было давно понятно, что подчинение Финляндии только внешнее, и что все равно она будет такой же самостоятельной, как и Польша, если только впоследствии обстоятельства не принудят ее присоединиться на известных условиях к сильной и новой России.
Казалось, что для здравых политиков и думающих государственных людей не могло быть и минутного колебания в том, чтобы немедленно ответить полным согласием на предложение Маннергейма и всячески содействовать скорейшему успешнейшему его осуществлению.
Только атмосфера Омского болота могла затуманить мозги настолько, чтобы сознательно отказаться от помощи в таких размерах и на таком смертельно опасном для большевиков направлении. Если Ленин и Троцкий узнают когда-нибудь об этом факте, то они обязаны прислать Сукину и его помощникам в этом ужасном для России деле, все свои красные знаки отличия, портреты всех интернациональных идиотов и прочие знаки своего красного благоволения.
Ужасно подумать, что за отказ от туманного и давно уже фактически потерянного права считать Великое Княжество Финляндское частью Российской Империи, мы получали помощь невероятно огромного значения; ужасно подумать, что когда мы, Омские собственно говоря, лягушки раздувались во Всероссийского Вола, позволяли себе играть судьбами нашей родины и толкали Верховную власть на такое гибельное для нее решение, мы в то же время были игрушкой в руках союзной интервенции, искали всюду помощи, базировались на чехах, радовались возможности получить помощь японцев и американцев, были бессильны справиться с читинским Гришкой и хабаровским Ванькой, и вообще находились в том положении, которое я называю персидским. И все это отпадало при принятии предлагаемой нам финской помощи, и всего этого мы лишились только потому, что судьбы и России, и наши попали в руки пяти случайных людей, захвативших в свои руки голову и волю представителя Верховной власти и неспособных видеть чего-нибудь дальше своего сибирского носа.
Ярко характерно то, что такое решение принято даже без осведомления о нем, Совета Министров, то есть того, что по букве закона считается Правительством и несет на себе всю ответственность; видно, до чего доходила наглость этой пятерки, захватившей власть и не считавшей даже необходимым соблюдать хотя бы внешнее приличие по отношению ко всему совету Министров.
Ужас, злоба и негодование охватывают по мере того, как раскрываются внутренние язвы того, что является нашим Правительством, и что позволяет себе брать в свои руки управление страной в такие тяжкие времена.
Смешно говорить о каких-то законах истории, когда всю эту историю может свернуть такое жалкое ничтожество, как какой-то очень юркий и краснобайный секретарь Вашингтонского Посольства, как на зло швырнутый судьбой в Омск, быстро пришедшийся ко двору при Омском Градоначальстве и феерично выбравшийся в руководители всей нашей иностранной политики.
Конечно, Лебедев и Ставка не могли не знать об этом решении, когда оно состоялось; вероятнее всего, что адмирал принял это решете только после совещания со своим наштаверхом, а тогда вся ответственность за это решение, принесшее России столько лишней крови и ужаса, должна быть разделена между военными и дипломатическими советниками Верховного Правителя.
Винить в этом самого Адмирала было бы также несправедливо, как и винить покойного Императора в том, что делалось его именем и по совету тех, кому Он верил и кто были Ему близки.
Под соусом громких фраз о благе России, сохранении ее территориальной неприкосновенности и великодержавных прав, Адмирала можно было подвинуть на любое решение в том духе, как ему докладывали овладевшая его доверием и волей лица.
Как ни как, а Сукин остался управлять министерством иностранных дел, и все громы двух последних заседаний Совета Министров остались только сотрясением воздуха, общая отставка кабинета, предлагаемая Преображенским, Неклютиным и Уструговым не прошла, а частные отставки недовольных принятым решением признаны вредными для всего положения и в данной обстановке недопустимыми.
Слишком мы отходчивы, а главное, дряблы и мягкотелы; в обыкновенной жизни это плохо и непрактично, а в государственной деятельности, да еще в наши тяжкие времена, - преступно.
18 Августа.
Получил предложение Адмирала проехать вместе с ним на фронт; страшно этим обрадован, ибо получаю возможность самому увидеть то, о чем знаю только по разговорам, докладам, донесениям и слухам.
Бедный адмирал верит докладам и разговорам о том, что своими поездками на фронт он поднимает настроение войск и приносит большую пользу; он возит с собой целые горы подарков для солдат и офицеров, волнуется перед отъездом, чтобы достать всего побольше и готов даже выпрашивать то, что ему хочется повезти и чего у него нет.
Настроение Ставки очень твердое; Андогский продолжает уверять, что оздоровление армий идет очень успешно; оздоровление - это очень широкий термин и совсем не то, что понимает под ним Ставка и ее далекие от фронта деятели.
Не подлежит сомнению, что те части войск, которые удалось увезти в тыл, отдохнули, отоспались и несколько очнулись от одури непрерывного отхода в очень тяжелых условиях и в атмосфере потери веры в себя и в соседей.
Но это очень далеко от оздоровления духа, которое в таких молодых войсках приходит очень медленно и требует исключительно благоприятной для себя обстановки. Оздоровление духа - это реакция - подъем в сторону подвига, героизма, служения идее и готовности жертвовать для этой идеи всем и даже жизнью. Откуда явиться этому подъему в тех остатках прежних частей, которые мы называем армиями?
По-моему - неоткуда, и те, которые столь уверенно говорят об оздоровлении фронта, глубоко в этом ошибаются; слишком они далеки от войск, от знания, понимания и способности учитывать их качества; считать "оздоровлением" естественные результаты краткосрочного физического отдыха людей - это большая и опасная ошибка.
Те ужасные слова, которые были мне сказаны недавно видным представителем фронта: "солдаты не хотят воевать; офицеры в большинстве неспособны уже на жертвенный подвиг; армии выдохлись ..." - не выходят из моей памяти, и я знаю и чувствую, что это правда.
Армия, в ее настоящем положении, это сломанная во многих местах палка;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99