– Нам это и в голову не приходило.
– Верю. Теперь, продолжая держаться того же сократического метода, основательному человеку представляется нужным определить: не был ли причиною всего донос?
– Да, разумеется донос, владыка! Я не знаю даже, зачем на этом так долго путаться?
– Позвольте, позвольте! Причиною был донос – и кем же сделан тот донос?
– Вы отлично изволите это знать: донос сделан дьячком.
– Дьячком! Действительно, донос сделал дьячок. Но человеку рассудительному может прийти в голову: одни ли только дьячки способны делать доносы, или же этим могут заниматься и другие?
– Разумеется, не одни дьячки, ваше преосвященство, могут доносить. Вы все это изволите знать.
– Верно, так: я это знаю; но дело не во мне. Умный человек далее судит: доносы могут делать не одни дьячки, а кто же ещё может делать доносы?
– Разные гадкие люди.
– Гадкие… – вам непременно хочется назвать их “гадкими”… Что же… конечно… разумеется… но, может быть… гм!.. дело ничего не потеряет, если мы нравственную оценку доносчиков отбросим. Для умного человека достаточно просто установить тот факт, что доносы могут делать разные люди. Согласны ли вы с ним на этот счёт?
– С кем, владыка?
– Как – с кем?.. ну, с этим человеком, который так рассуждает?
– Да, я с ним во всем согласна.
– Прекрасно! Теперь, если так, – рассмотрите же с ним: не следует ли допустить, что в числе различных людей, способных делать доносы, могут быть и некоторые пономари?
– Конечно, допускаю, владыка.
– Прекрасно! Но как вы думаете: не могут ли делать доносы также и некоторые дьяконы?
– Верно, могут и дьяконы.
– Могут; но проследим далее. Если это могут делать дьяконы, то уверены ли вы, что это совершенно не по силам иным священникам?
– Ах, им все по силам!
– И им это по силам, – так. Ну теперь, выше восходя: что же вы скажете об иных отцах благочинных? Не благонадёжны ли и они в рассуждении способностей доносить?
– То же самое скажу и о них, ваше преосвященство.
– Выше отцов благочинных нам подниматься уже не для чего. Уяснив себе все сказанное, толковый человек знает, что доносы могут поступать не от одного дьячка, а ещё и от дьякона, и от попа, и от благочинного. Теперь обследуем другую сторону. По каким побуждениям сделал свой донос дьячок?
– Ему понадобился воз соломы; он пришёл не вовремя, ему не дали; он рассердился и донёс.
– Так; а не допускаете ли вы возможности, что пономарю может когда-нибудь понадобиться воз мякины, дьякону воз ухоботья, попу и отцу благочинному – возы овса и сена, да ещё мешок крупчатки?
– Это все возможно, владыка.
– Да, сведущему человеку может показаться, что все такие случайности возможны, и он смотрит, какое каждое из них может иметь для вас последствие.
– То же самое, к какому привёл донос дьячка.
– Вы хорошо судите, очень хорошо судите. Следовательно, если дьячок достигает “даже до полуцарства”, то того же самого могут достигнуть и поп и дьякон?
– Все равно.
– И всякий так должен судить, что это все равно; ну, а в вашем царстве сколько половин?
– Конечно, две только.
– Непременно две. Каждому известно, что во всяком целом бывают только две половины. Как же тогда быть, если половины всего две, а охотников уничтожить их множество? Не опасно ли, что таким образом из всего целого для себя не останется ни одной половины?
– То есть как это, владыка?..
– Да так; это человеку деловитому очень просто представляется. Если дьячков донос обойдётся до полуцарства, и вы не успеете отдохнуть, как на вас уже пономарь донесёт, – подавай другую половину. Отдадите, а затем, когда дьякон съябедничает, вам уже и давать больше нечего. Так или нет?
– Совершенно так, владыка.
– Думается, что так, потому что третьей половины уже нет; и тогда что же? Тогда сукно-то вскроется, и все, под него упрятанное, выскочит на свет. И не будет тогда у вас ни всего царства, ни законнобрачия, которого вас лишают доносы. А посему благоразумный человек думает: не лучше ли сберечь себе по крайней мере своё царство и притом не повреждать с ожесточением нравов ближних!
– Каких же это ближних, владыка?
– А духовенства.
– Помилуйте, они так сформированы, что мы ничего не можем повредить в них!
– Очень многое; увидав такую доходную статью, они станут ещё более искушаться в доносах и во всем сами себя превзойдут.
– Ах, что мне до них!
– Да, это вам, светским людям, нипочём, но обстоятельные люди сана духовного так судить не могут. О нас ныне никто не печётся, и потому наш долг самим предусматривать вредное и полезное и оберегать своё звание от искушений. Поверьте мне, что настоящий умный человек непременно вам это скажет. Пощадите, господа, бедное русское духовенство: дайте ему, если имеете милость, сенца и соломки, но сделайте милость, не давайте ему повода думать, что вы его на какой-нибудь случай боитесь. Пожалуйста, их к этому не поваживайте!
– Да позвольте, что мне до них за дело, владыка?
– Как что? Разве вы не русская?
– Русская я, русская, – я это знаю, но потому-то я и не хочу ни о ком думать, а только боюсь доносов.
– А вы их не бойтесь.
– Да как же их не бояться?
– Так, не бойтесь; разве вы не знаете, что кто холеры не боится, того сама холера боится?
– Но ведь, однако, нас с мужем по доносу развели.
– Ну и что же: какая от сего беда?
– Та, что детей наших признали незаконными.
– А хуже этого что?
– Что же ещё хуже, владыка? Я уж и сама не помню, что я там читала: вы ведь сами изволили это утвердить.
– Утвердил, согласился – не мог не согласиться: решенье по закону правильно.
– Ужасно, ужасно!
– Да то-то: что же такое?
– Там что-то ещё “предать покаянию”, “возбранить безнравственное сожительство”… Одно слово страшнее другого.
– Да, вы правы, страшные слова, страшные слова, а вы им… не того…,
– “Не чего”, владыка?
– Не доверяйте.
Дама поняла, что это и есть одно слово умного человека, и спросила:
– И это все?
Но архиерей вместо ответа опять сморщился, задвигал рукою, которая была у него под рясою, и проговорил:
– Да, уж извините… я должен уйти… опять поветрие.
И с этим он быстро убежал, даже не затворив за собою двери. Очевидно, что на этот раз он особенно спешил уединиться с “умным человеком”.
Верно или нет поняла молодая дама одно слово своего епископа, но только она не возвратилась в дом свой, в деревню, а прикатила прямо в Петербург и потребовала от мужа подробного объяснения о ходе дела.
Тот ей рассказал.
– Ну так это все надо бросить, – решила дама.
– Как бросить? – удивился муж.
– А так, что теперь на нас донёс дьячок, и за это мы отдадим половину состояния; потом на нас донесёт дьякон, и мы должны будем отдать другую половину; а после донесёт поп, и нам уже и давать будет нечего. И тогда нас разведут, и дети наши будут и без прав и без состояния. А потому надо сберечь им что-нибудь одно. Надо дорожить существенным: сбережём им состояние.
– А права?
– Они их получат по образованию.
– А мы сами?
– Что же о нас?
– Мы не будем более мужем и женою.
– Мы будем тем, чем мы есть друг для друга и для наших детей, к которым нам пора возвратиться.
– Но… меня все тревожит…
– Что тебя ещё тревожит?
– Что о нас будут говорить? Тебя будут называть не женою моею, а…
Но дама не дала мужу договорить тяжёлого слова: она закрыла его губы своею ручкою и с доброю ласкою проговорила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36