III
Я в первый раз напился пьяным пяти лет от роду. День был жаркий, и отец мой поехал в поле. Меня послали из дому отнести ему ведерце пива. «Смотри, не разлей его», — сказала мать, отпуская меня в путь.
Я помню, это вередце было тяжелое и без покрышки. Я бежал, и пиво выплескивалось через край мне на ноги. Я на ходу раздумывал. Пиво считалось очень драгоценной вещью. Должно быть, оно удивительно вкусное? Если нет, то почему же мне дома не позволяли пить его? Были и другие вещи, которых взрослые не давали мне и которые оказывались очень вкусными. Значит, и это должно быть вкусно, взрослые умеют разбираться в подобных вещах. Во всяком случае, ведерце было слишком полно. Жидкость текла из него и разливалась по земле. Зачем давать ей пропадать? Ведь никто не узнает, выпил ли я пиво или пролил его.
Я был так мал, что для того, чтобы приняться за ведерце, мне пришлось сесть на землю и взять его к себе на колени. Сначала я попробовал пену и потерпел разочарование. Я не нашел никакой прелести в ней; должно быть, прелесть находилась в другом месте, а не там. Вкус пены был неприятный. Затем я вспомнил, что видел, как взрослые сдувают пену перед тем, как пить. Я зарылся лицом в пену и стал лакать жидкость, находящуюся под нею; она оказалась совсем не вкусною, но я все же продолжал пить. Ведь недаром же пили ее взрослые!
…Отец мой ничего не заметил. Он осушил ведерце с огромным аппетитом усталого от труда пахаря, отдал его мне и вернулся к своему плугу. Я пытался идти рядом с лошадьми. Я помню, что я покачивался и упал около копыт их, перед самым блестящим лемехом, а отец мой так сильно дернул лошадей назад, что они почти сели на меня. Позднее он говорил, было чистой случайностью, что плуг не выпотрошил меня. Я смутно помню, что отец отнес меня на руках к деревьям, окаймляющим поле, что весь мир крутился и качался вокруг меня, а сам я сделался жертвой ужасающей тошноты, причем меня еще, кроме того, подавляло страшное ощущение греховодности.
В последующие месяцы я не больше интересовался пивом, чем кухонной плитой после того, что я обжегся об нее. Взрослые были правы: пиво не годилось для маленьких детей. Взрослые пили его, но ведь они так же равнодушно принимали пилюли и касторовое масло. Что касается меня, то я прекрасно обходился без пива. Да и до самого дня моей смерти мог бы я так же хорошо без него обходиться. Но судьба решила иначе. Куда бы я ни повернулся, на каждом углу в том мире, где я жил, меня манил и звал к себе Зеленый Змий. Не было никакой возможности спрятаться от него; все пути вели к нему. Однако мне пришлось целых двадцать лет провести в контакте с этим мошенником, чтобы заставить себя развить известную подленькую симпатию к нему.
IV
Следующее сражение мое с Зеленым Змием произошло, когда мне было семь лет. В одно воскресное утро я оказался — каким образом, или почему, теперь уже не сумею сказать, — на ранчо семьи Моррисеев. У них собралось большое количество молодежи с соседних ранчо. Тут были и старшие, которые начали пить уже с зари, а некоторые из них даже и с вечера.
Скоро они уже громко говорили все зараз, шумя и крича по обычаю широкогрудых людей, работающих на открытом воздухе, обычная молчаливость которых рассеяна вином. Я, маленький семилетний мальчишка, наблюдал за ними со страхом; дрожащее тело мое было напряжено, как тело оленя, готовящегося к бегу; я с изумлением глядел через растворенную дверь и узнавал много нового о странностях людей. И я дивился Черному Мату и Тому Моррисею, валявшимся на столе, обнимавшим друг друга и проливавшим слезы нежности.
Кутеж на кухне продолжался, и девушки начали бояться. Им были хорошо известны последствия опьянения, и все были уверены в том, что произойдет что-нибудь ужасное. Они заявили, что не хотят присутствовать при этом, и кто-то из них предложил поехать на большое ранчо итальянцев в четырех милях оттуда: там можно было устроить танцы. Они немедленно же ушли попарно, девушки с молодыми людьми, и отправились вдоль песчаной дороги. Каждый юноша шел со своей возлюбленной; вы можете быть уверены в том, что семилетний ребенок всем интересовался и знал все любовные дела околотка. И у меня оказалась моя пара.
Со мною шла маленькая девочка ирландка, приблизительно моих лет. Мы были единственными детьми в такой неожиданной прогулке. Самым старшим из нас было, быть может, двадцать лет. Были и совсем молоденькие девочки, четырнадцати и пятнадцати лет, считавшие себя взрослыми и гулявшие со своими кавалерами. Но мы с моей маленькой ирландкой были самые младшие, и мы шли, держась за руку, причем я иногда, по указанию старших, обнимал ее за талию. Но это было неудобно и не нравилось мне. Я был чрезвычайно горд в это воскресное утро, идя по длинной и скучной дороге между песчаными пригорками. И у меня была своя девушка, и я был маленьким мужчиной.
На ранчо итальянцев жила семья холостяков. Наше появление было встречено с восторгом. Всем было налито красное вино, а длинную столовую отчасти освободили от мебели для танцев. Молодые люди с молодыми девушками танцевали под звуки гармонии…
…Когда наши итальянцы-хозяева предлагали мне вина наряду со всеми другими, то я отказывался. С меня было вполне достаточно моего случая с пивом, и я не имел никакого желания делать дальнейшие опыты в этом направлении. К несчастью, молодой итальянец, по имени Питер, большой любитель дразниться, увидал меня, сидящего в одиночестве; подстрекаемый мгновенно явившейся фантазией, он налил стакан вина и передал его мне. Он сидел за столом как раз против меня. Я отказался. Лицо его сделалось суровым, и он продолжал настойчиво предлагать мне вино…
…Быть может, Питер немного выпил. Как бы то ни было, но глаза его были черные, блестящие и полные озорства. Они были для меня неведомой тайной, и как мог я, семилетний мальчишка, анализировать их озорство? Я видел в них угрозу внезапной смерти и нерешительно отказался от вина. Выражение их изменилось: оно стало грозно и повелительно. Питер толкнул стакан ко мне поближе.
Что мне оставалось делать? С тех пор я часто встречался лицом к лицу со смертью, но никогда уже не испытывал такого смертельного страха, как тогда. Я поднял стакан к губам, и Питер смягчился; я понял, что он не убьет меня сразу. Это было облегчение, но вино было противно мне. Это было дешевое молодое вино, горькое и кислое, сделанное из отбросов и остатков виноградников и бродильных чанов; оно было еще гораздо хуже, чем пиво. Если принимать лекарство, то надо глотать его с решимостью; я так и сделал: я откинул голову назад и выпил вино большими глотками. Мне пришлось затем еще глотнуть для того, чтобы удержать эту отраву в себе. Неоспоримо, это была отрава для организма ребенка.
Теперь мне ясно, что Питер был изумлен. Он налил еще полстакана и передал его мне через стол. Я был парализован страхом и в отчаянии от неожиданной судьбы своей я машинально выпил еще и эту порцию. Питер не находил себе места от изумления; он решил показать чудо-ребенка другим и подозвал Доминика, молодого усатого итальянца. На этот раз мне дали полный стакан. Чего не сделаешь для спасения жизни? Я взял себя в руки, подавил спазмы отвращения и залпом выпил противную жидкость.
…Я не знаю, сколько я тогда выпил. Я помню бесконечное страдание от страха среди компании убийц, бесконечное число стаканов с красным вином, передаваемых вдоль голых досок залитого вином стола и затем вливавшихся мне в горло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24