Я смотрел на это в полном оцепенении. Магнитофон— то тут при чем? Кроме того, я впервые видел священника, который разносит вдребезги собственность других людей.
— Что случилось? Почему вы, черт возьми, это сделали? вскричал я наконец.
Священник глубоко вдохнул.
— Это было заклинание, — пояснил он. — Заклинание, которым можно вызвать Вельзевула! Если бы были сказаны последние три слова, этот демон был бы сейчас с нами.
— Вы это серьезно?
Отец Антуан все еще держал в руках обломки моего магнитофона «Сони».
— Вы думаете, я вдруг, ни с того ни с сего, стал бы ломать вашу машину? Эти слова могли, призвать сюда снизу самого ужасного из дьяволов. Я куплю вам новый, не беспокойтесь.
— Отец, Антуан, я беспокоюсь не о магнитофоне, меня тревожит совсем другое. Если это существует внутри танка, что мы можем сделать? Изгнать? Выпустить наружу? Взорвать? Сжечь?
Отец Антуан стряхнул искореженные обломки магнитофона со своей рясы в корзину для бумаг.
— Экзорцизм, мой друг, чрезвычайно сложен для понимания. В наши дни его действия совершаются очень непросто, применяется он только в крайне серьезных случаях. Что касается поджога или подрыва танка — это не лучший выход. Он, конечно, угрожает Пуан— де— Куильи. В этом случае мы получим бешеную собаку на длинном поводке вместо бешеной собаки, запертой в конуре. Он все равно не сможет исчезнуть, пока распятие на башне и пока не снято заклятие.
Я достал портсигар, вынул сигарету, затем не спеша прикурил и глубоко затянулся. Французский табак настолько сырой, что я мог курить сигарету очень долго.
— Как бы то ни было, он хочет выйти наружу,
— Конечно, — согласился отец Антуан. — Он хочет присоединиться к своим товарищам по злу. Своим собратьям. Возможно, демоны или посланники дьявола были и в остальных двенадцати танках.
— Вы думаете, они были посланниками дьявола?
— Похоже на то. Почему танки были окрашены в черный цвет? Почему никогда не открывали люки? Вам уже известно, что немцы говорили о дьяволе, преследующем их на колеснице. Не знаю, была ли у вашего друга возможность изучить другие книги о войне. Он бы тогда узнал, что равнину Орне освободили очень быстро, гораздо быстрее, чем остальные местности вокруг. Была порядочная разруха, но здесь… танки быстро прошли мимо, и никто не пытался задержать их.
Я выдохнул дым.
— Вы полагаете, эта особая дивизия была сформирована из демонов? Но как это возможно? Демоны — это… ну, черт возьми, это демоны. Они особенные. Они воображаемые. Они не могут сражаться, как воины.
— Напротив, — возразил отец Антуан, — именно это у них лучше всего и получается.
— Но как могло случиться, что никто раньше не слышал ничего об этой танковой колонне? Как армия могла допустить, чтобы это случилось?
— Многое из того, что происходило на войне, до сих пор скрывается. В конце концов, что значат тринадцать танков среди сотен? Возможно, ваше правительство решило провести небольшой эксперимент с черной магией.
— Отец Антуан, это совершенно невозможно! Если и существуют вещи, которыми Пентагон не занимается, так это именно черная магия!
Отец Антуан подошел к высокому окну и выглянул во дворик. Несмотря на утро, небо было темным, вечерним. Шел мокрый снег. Церковные часы пробили одиннадцать.
— Люди забыли, что война изначально — действо туманное и магическое. Гитлер много занимался магией, он конфисковал копье Лонгинуса из Уовбургского музея в Вене, потому что верил в предание — «Кто владеет этой реликвией, тот владеет судьбой мира».
Я слушал отца Антуана краем уха — меня больше волновали собственные проблемы.
— Отец Антуан, это все очень занятно, но что же делать с танком?
Отец Антуан повернулся ко мне:
— Мы ничего не сможем сделать, мой друг. Люди, которые не глупее нас, заварили танк. Они закрыли путь, по которому зло может вырваться наружу, и было бы глупо разрушать их работу. Если они не забрали этот танк, значит, он должен остаться здесь.
— И Пассерели будут страдать от него всю жизнь? Вы знаете, ведь Мадлен верит, что танк убил ее мать.
Старый священник кивнул:
— Она не говорила мне об этом, но я догадывался. Сожалею, но я ничем не мог им помочь. Я только благодарю Бога, что здесь стоит лишь один танк, а не несколько…
Я последний раз затянулся сигаретой и затушил ее о край пепельницы.
— Я думаю, вы были слишком нерешительны, — сказал я ему. — Может быть, настало время дать Пассерелям передышку, а может, пора Пентагону покончить со своими грязными делишками.
Отец Антуан взглянул на меня и перекрестился.
— Я обязан предупредить вас, что открывать танк более чем глупо. Это самоубийство.
Я встал и откинул волосы назад.
— Магнитофон стоил сто восемьдесят девять франков, — сказал я. — Но я буду рад получить половину.
Отец Антуан медленно покачал головой.
— Возможно, я когда— нибудь пойму американцев, — произнес он. — Возможно, и они когда— нибудь поймут сами себя.
Я заказал стакан вина за ланчем в небольшом прокуренном баре под названием «Туристы». За стойкой стояла высокая женщина в форме официантки. Народу было не очень много. Вино здесь подавали, по— видимому, собственного приготовления, оно было настолько грубым, что вполне сгодилось бы для мойки и чистки фамильного серебра. К тому же в местных табачных лавочках даже не нашлось сигарет.
Мадлен вошла в бар, она выглядела очень бледной и измученной. Увидев меня, она пересекла зал и положила руку мне на плечо.
— Дан, с тобой все в порядке?
— Конечно, в порядке. Я только что разговаривал с отцом Антуаном…
Я помог Мадлен снять пальто и отнес его в гардероб. На ней была надета голубая блузка с рюшками, и наверняка это был довольно изысканный наряд для Пуан— де— Куильи, но в Париже такие блузки вышли из моды лет восемь назад. Тем не менее выглядела она неплохо. Мое настроение. заметно улучшилось — ведь так приятно, когда кто— то заботится о своем внешнем виде для вас. Официантка покинула свое место за стойкой бара и принесла нам заказанное вино. Мы чокнулись стаканами, как случайные любовники, со стороны это могло выглядеть именно так.
— Ты дал отцу Антуану прослушать кассету?
— Да, вроде этого.
Она прикоснулась к моей руке:
— Там было что— то? Ты не хочешь мне рассказывать?
— Не знаю. Думаю, сейчас мы находимся на распутье. Мы можем вскрыть танк и посмотреть, что внутри, а можем и забыть об этом навсегда.
Мадлен приподнялась и погладила меня по щеке. Ее запавшие глаза были полны страдания и сочувствия. Если бы я прошлую ночь, лежа на двуспальной кровати в доме Пассерелей, не чувствовал себя так скверно, то мог бы прогуляться по коридору и постучать в дверь к Мадлен. Но, должен сказать, что после всего, что случилось, желание заняться любовью выглядит последним желанием, которое может прийти в голову.
Она отхлебнула вино.
— Как мы можем оставить его здесь? — спросила она. И более того, как можно забыть о нем?
— Я не знаю. Но мэр и прочие представители власти, даже отец Антуан, сочли возможным оставить его здесь на тридцать лет.
— Ты думаешь, я держу пчелу в моей шляпке?
— Где ты слышала этот оборот? В английских женских школах?
Мадлен взглянула на меня, но без улыбки.
— После войны прошло много лет. Разве у нас больше не было потерь? Отцов, братьев, друзей? А, американские солдаты все еще присылают нам открытки из— за океана по праздникам, и это сердит меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30