Бедная Изабелла! Я жалею ее, но не могу излечить. Думая о том, насколько в действительности все невинно, о тусклых часах, проведенных мною в работе, которые кажутся ей полными тайны, я не могу не вспоминать Одилию. Чего бы я только не дал тогда, чтобы Одилия придавала столько значения моим поступкам! Но, увы, не потому ли я так желал этого, что они не вызывали в ней ни малейшего интереса!
Чем дольше мы с Изабеллой живем вместе, тем больше я убеждаюсь, насколько различны наши вкусы. Иной раз я предлагаю ей съездить куда-нибудь, побывать в новом ресторане, в кино, в мюзик-холле. Она соглашается с такой грустью, что я уже заранее недоволен вечером.
– Раз вам не хочется – так не надо. Посидим дома.
– Да, если вам все равно, я предпочла бы остаться дома, – говорит она с облегчением.
Когда мы выезжаем куда-нибудь в компании, меня совершенно обескураживает ее безразличие; мне кажется, что это моя вина.
– Как странно, вы не способны хоть час провести весело, получить от этого удовольствие, – говорю я ей.
– Все это мне кажется таким ненужным! – отвечает она. – По-моему, это даром потерянное время, а ведь дома на столе у меня чудесные книги и осталось много работы по хозяйству. Но если вас это забавляет – я готова поехать.
– Нет, – отвечаю я не без раздражения, – теперь уже не забавляет».
А несколько месяцев спустя он записал:
«Летние вечера. Мне удалось, Бог ведает какими путями, увлечь Изабеллу на ярмарку в Нейи. Вокруг нас вертелись карусели, шарманки наигрывали негритянские мелодии, в тирах трещали пистоны, дребезжали колеса лотерей; в воздухе разливался теплый запах вафель. Нас несет медлительная густая толпа. Мне почему-то хорошо; мне нравится этот шум, это оживление; я улавливаю во всем этом какую-то необъяснимую мощную поэзию. Я думаю: «Всех этих мужчин и женщин стремительный поток несет к смерти, а они растрачивают быстротечные мгновения на то, чтобы накинуть обруч на горлышко бутылки или так сильно ударить деревянным молотом по ящику, чтобы оттуда выскочил чумазый негр. И конечно, в сущности, они правы; с точки зрения небытия, которое нас ожидает, Наполеон или Ришелье воспользовались отведенным им временем ничуть не лучше, чем эта маленькая женщина и ее спутник-солдат».
Я даже забыл о жене, которая держала меня под руку. Вдруг она сказала:
– Поедемте домой, мой друг: меня все это страшно утомляет.
Я подозвал такси, и мы медленно поехали, рассекая недовольную толпу. «Каким очаровательным, каким веселым был бы такой вечер в обществе Одилии, – думал я. – Ее глаза светились бы, как всегда бывало, когда она чему-нибудь радовалась. Она участвовала бы во всех лотереях и была бы счастлива, что выиграла игрушечный кораблик. Бедная Одилия, она так любила жизнь и так мало насладилась ею, в то время как люди, созданные для смерти, – вроде Изабеллы и меня – тянут, сами того не желая, свое унылое существование!»
Изабелла, словно угадав мою мысль, взяла меня за руку.
– Вы плохо себя чувствуете? – спросил я. – Ведь вы редко устаете.
– Нет, нет, – ответила она. – Но ярмарка до того раздражает меня, что я устаю тут скорее, чем где бы то ни было.
– Раздражает? Как жаль, Изабелла! А мне все это так нравится.
В этот момент мы проезжали мимо карусели и до нас донеслись звуки шарманки, – играли мотив, популярный еще до войны; и тут в моей памяти внезапно зазвучали слова, сказанные Одилией давным-давно, когда мы с ней бродили по этой же ярмарке. Тогда она упрекнула меня в том, что мне скучно. Неужели я так изменился? Как дом, покинутый теми, кто его построил и обставил, и перешедший к новым владельцам, все еще хранит запахи и даже образ мыслей прежних хозяев, – так и я, весь пронизанный Одилией, иду теперь по жизни с душой, которая уже не вполне моя. Свои истинные вкусы, свой несговорчивый ум, унаследованный от Марсена, теперь я скорее находил у Изабеллы, чем у себя самого, и странно было думать, что в этот вечер я осуждал в ней суровость и нелюбовь к развлечениям, которые были присущи моему собственному характеру, но стерты другою женщиной».
IX
Приближался день нашего отъезда в горы. Незадолго до того Филипп встретился у Элен де Тианж с супругами Вилье, знакомыми ему по Марокко. Мне очень трудно подобрать слово для характеристики госпожи Вилье. Надменная? Да, конечно. Но и победоносная; пожалуй, это точнее: победоносная. Под копной белокурых волос четкий, изящный профиль. Что-то от прекрасного чистокровного животного. Как только мы появились в гостиной, она подошла к нам.
– Мы с господином Марсена однажды вместе участвовали в восхождении на Атлас, – сказала она мне. – Помните, Марсена, Саида?.. Саид, – добавила она для меня, – был наш гид, маленький арап с блестящими глазами.
– Он был поэт, – подхватил Филипп. – Когда мы брали его к себе в машину, он воспевал стремительность руми и красоту госпожи Вилье.
– Вы не покажете в этом году Марокко вашей супруге?
– Нет, – ответил Филипп, – мы совершим лишь небольшую поездку, хотим отправиться в горы. Не соблазнитесь?
– Вы спрашиваете серьезно? Представьте себе, что нам с мужем хочется встретить Рождество и Новый год где-нибудь среди снегов. Вы куда собираетесь?
– В Санкт-Мориц, – ответил Филипп.
Я была вне себя; я делала ему знаки, но он их не замечал. В конце концов я сказала, вставая:
– Надо ехать, Филипп.
– Ехать? Почему? – удивился он.
– Нас будет ждать управляющий. Я назначила ему прийти сегодня.
– В субботу?
– Да, мне казалось, что вам это будет удобно.
Он с недоумением посмотрел на меня, но ничего не возразил и поднялся.
– Если такая поездка вас привлекает – позвоните мне, – обратился он к госпоже Вилье, – мы сговоримся. Очень приятно было бы съездить вчетвером.
Когда мы вышли, он сказал мне довольно резко:
– С какой стати вы велели управляющему прийти к шести часам в субботу? Что за странная выдумка! Вы же знаете, что по субботам собираются у Элен и что я люблю посидеть у нее подольше.
– Я никому ничего не назначала, Филипп. Просто мне хотелось уехать.
– Что за вздор! – воскликнул он в недоумении. – Вы больны?
– Ничуть, но мне совсем не нужны эти Вилье в нашей поездке. Я вас не понимаю, Филипп; вы знаете, что самое приятное для меня именно в том, что я проведу время наедине с вами, а вы приглашаете каких-то людей, с которыми едва знакомы, с которыми случайно встретились в Марокко.
– Зачем так кипятиться? Я вас такой еще никогда не видел. Я вовсе не «едва знаком» с Вилье. Мы прожили вместе две недели. Я провел в их саду в Марракеше несколько восхитительных вечеров. Вы не представляете себе, какой это чудесный дом: водоемы, фонтаны, четыре кипариса, благоухание цветов. У Соланж Вилье изумительный вкус. Она превосходно подобрала обстановку: марокканские диваны, мягкие ковры – и больше ничего. Право же, с Вилье я подружился теснее, чем с некоторыми парижскими знакомыми, которых видишь раза три в год на званых обедах.
– Допустим, что все это так, Филипп; возможно, что я не права, но не отнимайте у меня этой поездки; она была мне обещана, она – моя.
Филипп, смеясь, положил руку на мою:
– Хорошо, сударыня. Вы ее получите.
На другой день, когда мы пили кофе после завтрака, госпожа Вилье позвонила Филиппу. По его ответам я поняла, что она посоветовалась с мужем, что муж одобрил ее план и что они отправятся в Швейцарию вместе с нами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53