7

"Дорогой Мацей!
Портрет, который мне передали, свидетельствует о том, как мало изменился наш дедушка Герасим. Передай Влодеку, что я могу это свидетельствовать за чашкой чая, если смогу вернуться.
Юзеф".
8
Рано утром в дверь бурцевской квартиры резко постучали: сразу понял, что пришел русский, — звонок, не признает, рукой слышней.
— Кто там? — спросил Владимир Львович.
— Это я, — услышал он знакомый голос; открыл дверь; на пороге стояла Рита Саблина, член Боевой Организации эсеров.
— Милости прошу, заходите, солнышко. Рад вас видеть!
Не ответив, Рита прошла в его кабинет, брезгливо огляделась; была здесь первый раз.
— Хотите кофе?
— Я не стану пить у вас кофе, — ответила маленькая девушка с огромными, немигающими глазами; принимала участие в двух актах; Савинков спас ей жизнь, — Азеф настаивал, чтобы она была метальщицей снаряда в карету министра, загодя отдавая ее на заклание; Савинков сказал тогда, что он сам будет метать снаряд.
— Ну, уж смените гнев на милость, Рита, — мягко попросил Бурцев, понимая, что улыбается, вполне вероятно, последний раз в жизни: девушка напряжена, натянута, словно струна, руку из кармана юбки не вынимает, видимо, сжимает холодными пальчиками револьвер, чтобы покончить с ним. «наймитом охранки, гнусным клеветником на партию». — Если же вы полагаете возможным убить меня до того, как выслушаете, — что ж, стреляйте. Я ведь в террор пришел, когда вы третий класс гимназии посещали, смерти в глаза смотрел поболее, чем вы, не боюсь ее.
— Сначала вы меня выслушаете, господин Бурцев. А потом уж я разрешу сказать вам несколько слов.
— Вы сядьте хотя бы, — снова попросил Бурцев. — Что ж мы стоя разговариваем?!
— Мне отвратительно в вашем доме все, даже стулья, на которых сидят жандармы.
— Бывшие, товарищ Саблина, бывшие. И если бы они тут не сидели, то ваша подруга Зиночка Жуженко продолжала бы писать осведомительные письма генералу Климовичу, ее любовнику и шефу московской охранки, про то, что происходит у вас в ЦК. Или вы ставите под сомнение ее провокаторство тоже? Раз эсер, то, значит, безгрешен! Ни ошибок, ни предательства совершить не может!
— Речь идет не о Жуженко, — досадливо поморщившись, ответила Рита, — но о товарище Азефе. Я была с ним на актах. Он спас мне жизнь, хотя я его об этом не просила рискуя сорвать дело, он снял меня с метания снаряда, заменив своим адъютантом. По счастливой случайности ни один из нас тогда не погиб. Как же провокатор может ставить акт, приводить в исполнение приговор трудового народа против палача, да еще при этом не потеряв ни одного из товарищей?
— Двойник может и больше, — ответил Бурцев.
— Да? Он может спокойно убить великого князя Сергея! И получить за это благодарность охранки!
— Послушайте, Рита, — раздражаясь, сказал Бурцев, — я же предлагаю вашему ЦК вызовите меня на суд! Позавчера я послал письмо Чернову, но ответа до сих пор не получил. А ведь можно позвонить по телефонному аппарату в конце концов. Да и живет Виктор Михайлович от меня в десяти минутах ходу.
— Я шла девять, — отчеканила Рита. — ЦК вызывает вас на суд, хотя я голосовала против. Тем не менее если и после того, как мы опозорим вас фактами, только фактами — и уличим в клевете, вы станете продолжать свои нападки на товарища Азефа, я, лично я убью вас, господин Бурцев. Вы меня знаете, меня не остановит ничто.
— Слава богу, — облегченно вздохнул Бурцев. — Вы принесли мне самое радостное известие, которое я получал в последнее время Спасибо, Рита, я счастлив, что будет суд.
— Я не «Рита» для вас, но «госпожа Саблина», — отчеканила девушка, осмотрела жалкую фигурку тщедушного Бурцева с нескрываемым презрением и, резко повернувшись, пошла к двери.

Вот почему революция неминуема! (IV)

"Вчера и сегодня разбиралось дело о нападении на почту вблизи Соколова. Мужчины — пятнадцать человек — и одна женщина приговорены к смерти, две женщины — к пятнадцати годам каторги. Ученик из Седлеца, сидевший рядом со мной, тоже приговорен вместе с ними.
…Опять восемь человек было приговорено к смерти.
Сегодня Ганку вызывали в канцелярию, откуда она вскоре вернулась возбужденная, хохочущая. Начальник предложил ей на выбор или предать — тогда ее приговорят только к пожизненной каторге, или быть повешенной. Он говорил ей, что она молода и красива.
В ответ она расхохоталась ему в лицо и выбрала виселицу.
Теперь она считает дни, сколько ей еще осталось жить, старается спать как можно меньше, целыми ночами бродит по камере. Иной раз вырвутся у нее из груди слова смертельного утомления и отчаяния: «Почему они пьют без конца нашу кровь! Я утешала себя, что все это вскоре рухнет, а они все еще убивают… И молодежь уже не спешит к нам» Но такие слова не часто вырываются из ее груди. Теперь она уже снова поет, устраивает жандармам скандалы, хохочет: «Даже когда меня донимают ужасные муки, я делаю все, чтобы они этого не заметили. Пусть не радуются»
Часто в ее словах чувствуется, что она мечется между жаждой жизни и неизбежностью смерти от их рук, и у нее является мысль о самоубийстве, но луч надежды продолжает в ней тлеть. А когда она стучит мне, что она не склонит головы, что она не дрогнет, вступая на эшафот, я чувствую, что она говорит правду. По временам ею овладевает желание иметь при себе близкого человека, видеть его, чувствовать его прикосновение, свободно говорить с ним; тогда она клянет разделяющую нас стену. Вот так мы рядом живем, словно родные и друзья из непонятной сказки. И я не раз проклинал себя, что не меня ждет смерть.
…Вчера казнены приговоренные за нападение в окрестностях Соколова. Заключенный, сидевший вместе с одним из них, не обращая внимания на жандарма, крикнул во время прогулки Ганке. «Уже казнен!» Сегодня на прогулке мы видели только одного из приговоренных к смерти — ученика из Седлеца, сидевшего раньше рядом со мной. Он сообщил, что его вернули с места казни… Завтра будет суд над пятьюдесятью одним человеком по делу об убийстве ротмистра в Радоме.
…Полчаса тому назад (теперь уже, должно быть, около 11 часов вечера) привели из суда в наш коридор двоих радомчан Оба приговорены к смертной казни. Если бы нашелся кто-нибудь, кто описал весь ужас жизни этого мертвого дома, борьбы, падений и подъема духа тех, кто замурован здесь, чтобы подвергнуться казни, кто воспроизвел бы то, что творится в душе находящихся в заключении героев, а равно подлых и обыкновенных людишек, что творится в душе приговоренных, которых ведут к месту казни, — тогда жизнь этого дома и его обитателей стала бы величайшим оружием и ярко светящим факелом в дальнейшей борьбе И поэтому необходимо собирать и сообщать людям не простую хронику приговоренных и жертв, а давать картину их жизни, душевного состояния, благородных порывов и подлой низости, великих страданий и радости, несмотря на мучения, воссоздать правду, всю правду, заразительную, когда она прекрасна и могущественна, вызывающую презрение и отвращение к жертве, когда она сломлена и опустилась до подлости. Это под силу только тому, кто сам много страдал и много любил, только он может раскрыть этот трепет и борьбу души, а не те, кто пишет у нас некрологи.
…Всем радомчанам смертная казнь заменена каторгой. Меня уверяли, что заменят и Ганке. Несколько дней тому назад к ней в камеру перевели другую женщину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66