Ни к чему рассказывать тебе, в каком отчаянии я покинул Европу. Я нашел себе пристанище на Эспаньоле, где одна красивая молодая испанка взяла на себя роль утешительницы. Я женился на ней, и она стала матерью юноши, которого называют Мордонтом Мертоном.
— Ты женился на ней! — с горьким упреком воскликнула Норна.
— Да, Улла, — ответил Мертон, — но ты была отомщена. Она оказалась неверной, и ее измена заставила меня усомниться, имеет ли право рожденный ею ребенок называть меня отцом. Но и я, в свою очередь, отомстил!
— Ты убил ее! — вырвался у Норны крик ужаса.
— Я совершил то, — ответил Мертон, не давая более прямого ответа, — что заставило меня немедленно покинуть Эспаньолу. Твоего сына я увез с собой на остров Тортугу, где у меня было небольшое имение. Мордонта Воана, моего законного сына, который был на три или четыре года моложе, я оставил в Порт-Рояле, чтобы он мог воспользоваться преимуществами английского воспитания. Я решил никогда его больше не видеть, но продолжал содержать его. Когда Клементу было около пятнадцати лет, имение мое разорили испанцы. К отчаянию и мукам совести прибавилась нужда. Я стал корсаром и увлек с собой и Клемента на этот страшный путь. Благодаря своему искусству в морском деле и храбрости он вскоре получил в командование отдельное судно, хотя был еще совсем мальчиком. По прошествии двух или трех лет, когда мы с ним плавали далеко друг от друга, мой экипаж взбунтовался и оставил меня, умирающего, на берегу одного из Бермудских островов. Однако я вернулся к жизни и, оправившись после продолжительной болезни, первым делом стал разыскивать Клемента. Я узнал, что он тоже был высажен взбунтовавшейся командой на необитаемый остров и обречен там на голодную смерть. Я считал его погибшим.
— Что же заставило тебя думать, что он жив? — спросила Улла. — И почему ты считаешь, что этот Кливленд то же самое лицо, что Воан?
— Переменить имя — вещь весьма обычная среди искателей приключений, — ответил Мертон, — а Клемент, видимо, убедился, что имя Воан стало уже слишком известным, и эта-то перемена и помешала мне получить о нем какие-либо сведения. Тут угрызения совести охватили меня с новой силой и, возненавидев все на свете, в особенности же тот пол, к которому принадлежала Луиса, я решил наложить на себя епитимью и провести остаток дней своих на пустынных Шетлендских островах. Католические священники, к которым я обратился, убеждали меня прибегнуть к постам и самобичеванию, но я предпочел более благородное искупление: я решил взять к себе этого злополучного ребенка, Мордонта, чтобы всегда иметь перед глазами живое напоминание моего несчастья и моего преступления. Так я и сделал и, непрестанно возвращаясь к ним мысленно, не раз готов был потерять самый рассудок. А теперь, чтобы довести меня до настоящего безумия, мой Клемент, мой родной, мой настоящий сын, воскресает для меня из мертвых и тут же по проискам собственной матери оказывается обреченным на позорную смерть!
— Полно, полно, — со смехом промолвила Норна, выслушав до конца рассказ Мертона, — все это выдумки, сочиненные старым пиратом, чтобы я помогла ему выручить из беды преступного товарища. Как могла бы я принять Мордонта за своего сына, если между ними, как ты говоришь, такая разница лет?
— Смуглый цвет лица и мужественная фигура могли обмануть тебя, — ответил Бэзил Мертон, — а пылкое воображение довершило остальное.
— Но представь мне доказательство, что этот Кливленд — мой сын, и солнце скорее зайдет на востоке, чем им удастся тронуть единый волос на его голове.
— Просмотри вот эти бумаги, этот дневник, — ответил Мертон, протягивая ей памятную книжку.
— Я не могу ничего разобрать, — сказала после некоторого усилия Норна, — у меня кружится голова.
— У Клемента были вещи, которые ты должна помнить, но они, вероятно, стали добычей его победителей. У него была, между прочим, серебряная табакерка с рунической надписью, которую ты в те далекие времена подарила мне, и золотые четки.
— Табакерка! — воскликнула Норна. — Кливленд дал мне табакерку день тому назад, но я до сих пор еще не взглянула на нее.
С трепетом достала она табакерку, с трепетом взглянула на надпись, шедшую вокруг крышки, и с тем же трепетом воскликнула:
— Теперь меня смело могут называть «Рейм-кентар» — «сведущая в стихах», ибо из этих стихов я узнала, что стала убийцей своего сына, так же как и убийцей своего отца!
Разоблачение страшной ошибки так подействовало на Норну, что она как подкошенная упала к подножию одной из колонн. Мертон принялся звать на помощь, хотя мало надеялся, что кто-нибудь явится. Вошел, однако, церковный сторож, и, не рассчитывая больше добиться чего-либо от Норны, обезумевший отец выбежал из собора, чтобы узнать, если возможно, судьбу своего сына.
ГЛАВА XLII
Бегите же, молите об отсрочке!
«Опера нищих»
Тем временем капитан Уэдерпорт успел лично явиться в Керкуолл и с радостью и благодарностью был принят отцами города, специально собравшимися для этой цели на совет. Провост, в частности, выразил свой восторг по поводу счастливого прибытия «Альционы» как раз в тот момент, когда пираты не могли ускользнуть от нее. Капитан, который казался несколько удивленным, сказал:
— Но этим, сэр, вы обязаны тому извещению, которое сами послали мне.
— Которое я послал? — переспросил пораженный провост.
— Ну да, сэр, — ответил капитан Уэдерпорт, — ведь вы, если я не ошибаюсь, Джордж Торф, мэр города Керкуолла, подписавший это письмо?
Изумленный провост взял письмо на имя командира «Альционы» Уэдерпорта, извещавшее его о прибытии пиратского судна и содержащее сведения о его вооружении и прочие подробности. В письме также указывалось, что, поскольку пираты прослышали о том, что «Альциона» находится неподалеку, они уже настороже и легко могут ускользнуть от нее, следуя мелководьем между островами и островками, где фрегату затруднительно было бы за ними следовать; к тому же пираты — такой отчаянный народ, что в случае поражения не задумаются выбросить судно на берег или взорвать его, причем много награбленного добра и ценностей будет потеряно для победителей. В письме поэтому заключался совет «Альционе» крейсировать в течение двух-трех дней между Данкансби-Хэдом и мысом Рот, чтобы рассеять опасения пиратов, вызванные ее близостью, и успокоить их подозрения. К тому же, как было известно автору письма, в случае, если фрегат покинет здешние воды, пираты собирались последовать в Стромнесс-Бэй и там свезти свои орудия на берег для необходимого ремонта, а если они смогут найти для того средства, то даже для кренгования. Письмо заканчивалось уверениями, что если капитан Уэдерпорт введет фрегат в Стромнесс-Бэй утром 24 августа, то он получит с пиратов хорошую поживу, если же раньше, то рискует упустить их.
— Это письмо написано не моей рукой, и подпись эта тоже не моя, капитан Уэдерпорт, — сказал провост, — да я никогда и не взял бы на себя смелость советовать вам медлить с прибытием.
Тут капитан, в свою очередь, удивился.
— Я знаю только, — сказал он, — что письмо это было доставлено мне, когда мы находились в заливе Терсо, и что я дал гребцам шлюпки пять долларов за то, что они переправились через Пентленд-Ферт в штормовую погоду. Старший у них был немой карлик, самое уродливое существо, какое я когда-либо видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
— Ты женился на ней! — с горьким упреком воскликнула Норна.
— Да, Улла, — ответил Мертон, — но ты была отомщена. Она оказалась неверной, и ее измена заставила меня усомниться, имеет ли право рожденный ею ребенок называть меня отцом. Но и я, в свою очередь, отомстил!
— Ты убил ее! — вырвался у Норны крик ужаса.
— Я совершил то, — ответил Мертон, не давая более прямого ответа, — что заставило меня немедленно покинуть Эспаньолу. Твоего сына я увез с собой на остров Тортугу, где у меня было небольшое имение. Мордонта Воана, моего законного сына, который был на три или четыре года моложе, я оставил в Порт-Рояле, чтобы он мог воспользоваться преимуществами английского воспитания. Я решил никогда его больше не видеть, но продолжал содержать его. Когда Клементу было около пятнадцати лет, имение мое разорили испанцы. К отчаянию и мукам совести прибавилась нужда. Я стал корсаром и увлек с собой и Клемента на этот страшный путь. Благодаря своему искусству в морском деле и храбрости он вскоре получил в командование отдельное судно, хотя был еще совсем мальчиком. По прошествии двух или трех лет, когда мы с ним плавали далеко друг от друга, мой экипаж взбунтовался и оставил меня, умирающего, на берегу одного из Бермудских островов. Однако я вернулся к жизни и, оправившись после продолжительной болезни, первым делом стал разыскивать Клемента. Я узнал, что он тоже был высажен взбунтовавшейся командой на необитаемый остров и обречен там на голодную смерть. Я считал его погибшим.
— Что же заставило тебя думать, что он жив? — спросила Улла. — И почему ты считаешь, что этот Кливленд то же самое лицо, что Воан?
— Переменить имя — вещь весьма обычная среди искателей приключений, — ответил Мертон, — а Клемент, видимо, убедился, что имя Воан стало уже слишком известным, и эта-то перемена и помешала мне получить о нем какие-либо сведения. Тут угрызения совести охватили меня с новой силой и, возненавидев все на свете, в особенности же тот пол, к которому принадлежала Луиса, я решил наложить на себя епитимью и провести остаток дней своих на пустынных Шетлендских островах. Католические священники, к которым я обратился, убеждали меня прибегнуть к постам и самобичеванию, но я предпочел более благородное искупление: я решил взять к себе этого злополучного ребенка, Мордонта, чтобы всегда иметь перед глазами живое напоминание моего несчастья и моего преступления. Так я и сделал и, непрестанно возвращаясь к ним мысленно, не раз готов был потерять самый рассудок. А теперь, чтобы довести меня до настоящего безумия, мой Клемент, мой родной, мой настоящий сын, воскресает для меня из мертвых и тут же по проискам собственной матери оказывается обреченным на позорную смерть!
— Полно, полно, — со смехом промолвила Норна, выслушав до конца рассказ Мертона, — все это выдумки, сочиненные старым пиратом, чтобы я помогла ему выручить из беды преступного товарища. Как могла бы я принять Мордонта за своего сына, если между ними, как ты говоришь, такая разница лет?
— Смуглый цвет лица и мужественная фигура могли обмануть тебя, — ответил Бэзил Мертон, — а пылкое воображение довершило остальное.
— Но представь мне доказательство, что этот Кливленд — мой сын, и солнце скорее зайдет на востоке, чем им удастся тронуть единый волос на его голове.
— Просмотри вот эти бумаги, этот дневник, — ответил Мертон, протягивая ей памятную книжку.
— Я не могу ничего разобрать, — сказала после некоторого усилия Норна, — у меня кружится голова.
— У Клемента были вещи, которые ты должна помнить, но они, вероятно, стали добычей его победителей. У него была, между прочим, серебряная табакерка с рунической надписью, которую ты в те далекие времена подарила мне, и золотые четки.
— Табакерка! — воскликнула Норна. — Кливленд дал мне табакерку день тому назад, но я до сих пор еще не взглянула на нее.
С трепетом достала она табакерку, с трепетом взглянула на надпись, шедшую вокруг крышки, и с тем же трепетом воскликнула:
— Теперь меня смело могут называть «Рейм-кентар» — «сведущая в стихах», ибо из этих стихов я узнала, что стала убийцей своего сына, так же как и убийцей своего отца!
Разоблачение страшной ошибки так подействовало на Норну, что она как подкошенная упала к подножию одной из колонн. Мертон принялся звать на помощь, хотя мало надеялся, что кто-нибудь явится. Вошел, однако, церковный сторож, и, не рассчитывая больше добиться чего-либо от Норны, обезумевший отец выбежал из собора, чтобы узнать, если возможно, судьбу своего сына.
ГЛАВА XLII
Бегите же, молите об отсрочке!
«Опера нищих»
Тем временем капитан Уэдерпорт успел лично явиться в Керкуолл и с радостью и благодарностью был принят отцами города, специально собравшимися для этой цели на совет. Провост, в частности, выразил свой восторг по поводу счастливого прибытия «Альционы» как раз в тот момент, когда пираты не могли ускользнуть от нее. Капитан, который казался несколько удивленным, сказал:
— Но этим, сэр, вы обязаны тому извещению, которое сами послали мне.
— Которое я послал? — переспросил пораженный провост.
— Ну да, сэр, — ответил капитан Уэдерпорт, — ведь вы, если я не ошибаюсь, Джордж Торф, мэр города Керкуолла, подписавший это письмо?
Изумленный провост взял письмо на имя командира «Альционы» Уэдерпорта, извещавшее его о прибытии пиратского судна и содержащее сведения о его вооружении и прочие подробности. В письме также указывалось, что, поскольку пираты прослышали о том, что «Альциона» находится неподалеку, они уже настороже и легко могут ускользнуть от нее, следуя мелководьем между островами и островками, где фрегату затруднительно было бы за ними следовать; к тому же пираты — такой отчаянный народ, что в случае поражения не задумаются выбросить судно на берег или взорвать его, причем много награбленного добра и ценностей будет потеряно для победителей. В письме поэтому заключался совет «Альционе» крейсировать в течение двух-трех дней между Данкансби-Хэдом и мысом Рот, чтобы рассеять опасения пиратов, вызванные ее близостью, и успокоить их подозрения. К тому же, как было известно автору письма, в случае, если фрегат покинет здешние воды, пираты собирались последовать в Стромнесс-Бэй и там свезти свои орудия на берег для необходимого ремонта, а если они смогут найти для того средства, то даже для кренгования. Письмо заканчивалось уверениями, что если капитан Уэдерпорт введет фрегат в Стромнесс-Бэй утром 24 августа, то он получит с пиратов хорошую поживу, если же раньше, то рискует упустить их.
— Это письмо написано не моей рукой, и подпись эта тоже не моя, капитан Уэдерпорт, — сказал провост, — да я никогда и не взял бы на себя смелость советовать вам медлить с прибытием.
Тут капитан, в свою очередь, удивился.
— Я знаю только, — сказал он, — что письмо это было доставлено мне, когда мы находились в заливе Терсо, и что я дал гребцам шлюпки пять долларов за то, что они переправились через Пентленд-Ферт в штормовую погоду. Старший у них был немой карлик, самое уродливое существо, какое я когда-либо видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150