А какой труд мог соответствовать силам Петра? Труд преобразования! Древняя Россия дала яд великому человеку в стрелецком бунте, она же представила и противоядие в своей потребности преобразования, в своей готовности к нему. Пусть же молодой человек пребывает в работе, эта работа вылечивает его от яда, принятого в детстве; пусть, не зная покоя, бросается к широкому морю, пусть строит корабль, на котором человек борется с страшною волнующеюся стихиею и владеет ею; пусть молодой царь упражняет свои силы в этом труде, в этой борьбе, столь достойной человека; чем более, чем многообразнее он будет трудиться, чем далее уйдет, чем более предметов завидит и усвоит себе, тем скорее упокоится, скорее просветлеет душою, скорее дастся перевес добрым в ней началам, скорее он забудет о стрелецком бунте, о кремлевской крови.
Но ему не дают забыть: только что собрался за границу, как узнает, что люди, недовольные им и его делом, дожидаются его отъезда для исполнения своих замыслов, их надежда на стрельцов и казаков, надежда, что одни начнут с одного конца, а другие — с другого. Смутники были переказнены; Петра проводили кровавыми проводами. Путешествие, сильная деятельность за границею успокоила его; он собирается окончить путешествие, посмотреть на царицу южного моря, на Венецию; он возвратится домой спокойный, довольный, с богатою добычею…
Нет, поехал от крови и возвратится к крови; ему не дают окончить путешествие; его зовут разделываться со стрельцами. Софья не умерла для мира в монастырской келье; она воспользовалась отсутствием брата и опять обратилась к стрельцам, и на этот раз стрельцы откликнулись, потому что были недовольны, сильно раздражены. Они видели ясно, что им предстоит тяжкое преобразование: из стрельцов превратиться в солдат.
Стрелец нес легкую службу: сходит на караул — и свободен; у него свой дом в слободе, своя семья, своя лавочка, где он торгует в свободное время.
Но теперь постоянная, тяжелая служба. Стрельцы оторваны от привольной московской жизни и двинуты на край света — в Азов, ждут не дождутся, когда отпустят их домой, в Москву, а тут указ: велят им идти на другой край света — на литовскую границу, куда царь велел собирать войска, чтоб поддерживать избрание на польский престол пригодного для России кандидата курфюрста саксонского Августа. Тоска стрельцов по Москве достигла высшей степени; некоторые бежали из полков в Москву и принесли оттуда товарищам призыв царевны Софьи: «Теперь вам худо, а впредь будет еще хуже. Ступайте к Москве, чего вы стали? Про государя ничего не слышно. Быть вам на Москве, стать табором под Девичьим монастырем и бить мне челом, чтоб я шла по-прежнему на державство, а если бы солдаты пускать к Москве не стали, то их побить». Бунт вспыхнул, раздались крики: «Идти к Москве! Немецкую слободу разорить и немцев побить за то, что от них православие закоснело; бояр побить; стрельцы от бояр и иноземцев погибают и Москвы не знают; непременно идти к Москве, хотя б умереть, а один предел учинить. И к донским казакам ведомость послать; государя в Москву не пустить и убить за то, что почал веровать в немцев, сложился с немцами».
Стрельцы двинулись к Москве; солдаты под начальством боярина Шеина загородили им дорогу и поразили их. Пленных подвергли розыску; винились в бунте, но никто не сказал о призыве из Москвы. Шеин не догадался об этом призыве, но Петр тотчас догадался, как только получил известие о стрелецких волнениях, это было больное место, рана раскрылась. Петр спешил в Москву в тревоге и гневе, и чем он сдержится? Он схватится с стрельцами врукопашную, с этими врагами, которые истерзали его родных, заставили расти в унижении, пренебрежении, отняли средства учиться вовремя, как следует; с этими врагами, которые объявили, что не пустят его в Россию, убьют за то, что он уверовал в немцев, сложился с ними, которые стали поперек его делу, позорят это дело в глазах русских людей, клевещут на царя, выставляют его еретиком, немцем, а себя людьми, ставшими за православие, тогда как в сущности у них другие побуждения, столь ненавистные Петру: он зовет свой народ к тяжелому, необходимому труду и сам подает пример такого труда, а тут люди, которые хотят его убить, чтоб избавиться от трудных походов, возвратиться в Москву и жить покойно.
Страсть, гнев, мщение сдерживаются религиозно-нравственными правилами, христианским уважением, любовию к ближнему, страхом Божиим для одних, страхом человеческим для других; ум часто становится угодником страсти; он внушает гневному человеку, стремящемуся схватиться с врагом: действуй сильнее, истреби зло с корнем, вырежь, выжги, порази толпу ужасом, который бы отнял всякую способность к сопротивлению; тебе предстоит громадная деятельность для благородной цели; есть люди злонамеренные, которые будут ей противиться:
истреби их, не оставляй врага в тылу у себя. И вот страсть, гнев получают новую пищу, получают оправдание. И вот Петр поканчивает со стрельцами пыткой, виселицей и плахой.
Но кровь не проливается даром, она вопиет. Пролитие крови очищает, как свободная жертва; оно осквернит, как дело насилия. Проходит минута гнева, страсти, и другие чувства поднимаются в душе человека и зовут его на суд, перед которым прежние мудрствования о правде дела являются мудрствованиями лукавыми. Стрелецкое дело дорого стоило Петру. Напрасно старались развлечь его: он был мрачен и скорбен, подвергался страшным припадкам болезненного раздражения; он упал духом, им овладело сомнение, достанет ли у него сил совершить задуманное, то, что мы называем преобразованием. Сомнение, естественно, поддерживалось различием между тем, что он видел в Западной Европе, и тем, что нашел в России. Прежде, до путешествия, это различие не могло представляться ему так ясно, так резко. Но сильная природа брала верх: Петр не мог оставаться долго в тоске и раздумье. Он поехал в Воронеж.
Успешный ход тамошних работ относительно флота и магазинов развеселил его, но не совсем, что видно из писем его оттуда; так, в одном он пишет, что, несмотря на зело изрядное состояние флота и магазинов, облак сомнения закрывает мысль, не слишком ли замедлится плод, как плод финика, которого не видят насаждающие дерево. В другом письме Петр пишет, что ждет доброго утра, чтоб прогнан был мрак сомнения. Мрак сомнения исчезал, душа прояснялась обращением к работе, к сильной преобразовательной деятельности.
Уже не раз было нами говорено, что в основе преобразований должно было находиться преобразование экономическое. Для того чтоб видеть плод от преднамеренных великих дел, необходимых в народной жизни, нужны были большие финансовые средства, которых бедное, земледельческое государство дать не могло.
Чтобы добыть эти средства, нужно было вывести государство из этой односторонности поднятием промышленного и торгового движения, поднятием города, который впоследствии мог поднять и освободить село. Что же могло и должно было правительство сделать для города? Оно должно было обратить большое внимание на беспрестанные, продолжавшиеся века жалобы горожан на притеснения от воевод и приказных людей, на дурное состояние правосудия, одну из главных помех народному благосостоянию; должно было вместо полумер употребить решительные меры для освобождения горожан от кормленщиков, и 30 января 1699 года выходит знаменитый указ об учреждении бурмистрской палаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Но ему не дают забыть: только что собрался за границу, как узнает, что люди, недовольные им и его делом, дожидаются его отъезда для исполнения своих замыслов, их надежда на стрельцов и казаков, надежда, что одни начнут с одного конца, а другие — с другого. Смутники были переказнены; Петра проводили кровавыми проводами. Путешествие, сильная деятельность за границею успокоила его; он собирается окончить путешествие, посмотреть на царицу южного моря, на Венецию; он возвратится домой спокойный, довольный, с богатою добычею…
Нет, поехал от крови и возвратится к крови; ему не дают окончить путешествие; его зовут разделываться со стрельцами. Софья не умерла для мира в монастырской келье; она воспользовалась отсутствием брата и опять обратилась к стрельцам, и на этот раз стрельцы откликнулись, потому что были недовольны, сильно раздражены. Они видели ясно, что им предстоит тяжкое преобразование: из стрельцов превратиться в солдат.
Стрелец нес легкую службу: сходит на караул — и свободен; у него свой дом в слободе, своя семья, своя лавочка, где он торгует в свободное время.
Но теперь постоянная, тяжелая служба. Стрельцы оторваны от привольной московской жизни и двинуты на край света — в Азов, ждут не дождутся, когда отпустят их домой, в Москву, а тут указ: велят им идти на другой край света — на литовскую границу, куда царь велел собирать войска, чтоб поддерживать избрание на польский престол пригодного для России кандидата курфюрста саксонского Августа. Тоска стрельцов по Москве достигла высшей степени; некоторые бежали из полков в Москву и принесли оттуда товарищам призыв царевны Софьи: «Теперь вам худо, а впредь будет еще хуже. Ступайте к Москве, чего вы стали? Про государя ничего не слышно. Быть вам на Москве, стать табором под Девичьим монастырем и бить мне челом, чтоб я шла по-прежнему на державство, а если бы солдаты пускать к Москве не стали, то их побить». Бунт вспыхнул, раздались крики: «Идти к Москве! Немецкую слободу разорить и немцев побить за то, что от них православие закоснело; бояр побить; стрельцы от бояр и иноземцев погибают и Москвы не знают; непременно идти к Москве, хотя б умереть, а один предел учинить. И к донским казакам ведомость послать; государя в Москву не пустить и убить за то, что почал веровать в немцев, сложился с немцами».
Стрельцы двинулись к Москве; солдаты под начальством боярина Шеина загородили им дорогу и поразили их. Пленных подвергли розыску; винились в бунте, но никто не сказал о призыве из Москвы. Шеин не догадался об этом призыве, но Петр тотчас догадался, как только получил известие о стрелецких волнениях, это было больное место, рана раскрылась. Петр спешил в Москву в тревоге и гневе, и чем он сдержится? Он схватится с стрельцами врукопашную, с этими врагами, которые истерзали его родных, заставили расти в унижении, пренебрежении, отняли средства учиться вовремя, как следует; с этими врагами, которые объявили, что не пустят его в Россию, убьют за то, что он уверовал в немцев, сложился с ними, которые стали поперек его делу, позорят это дело в глазах русских людей, клевещут на царя, выставляют его еретиком, немцем, а себя людьми, ставшими за православие, тогда как в сущности у них другие побуждения, столь ненавистные Петру: он зовет свой народ к тяжелому, необходимому труду и сам подает пример такого труда, а тут люди, которые хотят его убить, чтоб избавиться от трудных походов, возвратиться в Москву и жить покойно.
Страсть, гнев, мщение сдерживаются религиозно-нравственными правилами, христианским уважением, любовию к ближнему, страхом Божиим для одних, страхом человеческим для других; ум часто становится угодником страсти; он внушает гневному человеку, стремящемуся схватиться с врагом: действуй сильнее, истреби зло с корнем, вырежь, выжги, порази толпу ужасом, который бы отнял всякую способность к сопротивлению; тебе предстоит громадная деятельность для благородной цели; есть люди злонамеренные, которые будут ей противиться:
истреби их, не оставляй врага в тылу у себя. И вот страсть, гнев получают новую пищу, получают оправдание. И вот Петр поканчивает со стрельцами пыткой, виселицей и плахой.
Но кровь не проливается даром, она вопиет. Пролитие крови очищает, как свободная жертва; оно осквернит, как дело насилия. Проходит минута гнева, страсти, и другие чувства поднимаются в душе человека и зовут его на суд, перед которым прежние мудрствования о правде дела являются мудрствованиями лукавыми. Стрелецкое дело дорого стоило Петру. Напрасно старались развлечь его: он был мрачен и скорбен, подвергался страшным припадкам болезненного раздражения; он упал духом, им овладело сомнение, достанет ли у него сил совершить задуманное, то, что мы называем преобразованием. Сомнение, естественно, поддерживалось различием между тем, что он видел в Западной Европе, и тем, что нашел в России. Прежде, до путешествия, это различие не могло представляться ему так ясно, так резко. Но сильная природа брала верх: Петр не мог оставаться долго в тоске и раздумье. Он поехал в Воронеж.
Успешный ход тамошних работ относительно флота и магазинов развеселил его, но не совсем, что видно из писем его оттуда; так, в одном он пишет, что, несмотря на зело изрядное состояние флота и магазинов, облак сомнения закрывает мысль, не слишком ли замедлится плод, как плод финика, которого не видят насаждающие дерево. В другом письме Петр пишет, что ждет доброго утра, чтоб прогнан был мрак сомнения. Мрак сомнения исчезал, душа прояснялась обращением к работе, к сильной преобразовательной деятельности.
Уже не раз было нами говорено, что в основе преобразований должно было находиться преобразование экономическое. Для того чтоб видеть плод от преднамеренных великих дел, необходимых в народной жизни, нужны были большие финансовые средства, которых бедное, земледельческое государство дать не могло.
Чтобы добыть эти средства, нужно было вывести государство из этой односторонности поднятием промышленного и торгового движения, поднятием города, который впоследствии мог поднять и освободить село. Что же могло и должно было правительство сделать для города? Оно должно было обратить большое внимание на беспрестанные, продолжавшиеся века жалобы горожан на притеснения от воевод и приказных людей, на дурное состояние правосудия, одну из главных помех народному благосостоянию; должно было вместо полумер употребить решительные меры для освобождения горожан от кормленщиков, и 30 января 1699 года выходит знаменитый указ об учреждении бурмистрской палаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54