И немазаные телеги — другая разновидность лягушек — тоже разбушевались не на шутку, и телеги мчатся сломя голову. Шум невозможный. Со двора вошла Веломоди, от волнения с трудом говорит:
— Река…
Я вышел из хижины, и глазам предстала грозная картина. Вода залила всю долину Амбинанитело, все рисовые поля. Должно быть, где-то в горах разверзлись водные хляби. За ночь река поднялась на несколько метров и затопила все вокруг. Вода повсюду. На сплошном безбрежном озере уцелел только один песчаный островок — наш холм, на котором стоит селение, отрезанное от всего мира.
Большая вода изменила всю жизнь. Трудно узнать прежнее Амбинанитело. Растения стали другими и звери тоже. Лягушки на радостях разорались что есть мочи, птицы жалобно щебечут, лемуры воют, даже люди стали какие-то странные. Не узнаю Веломоди. Глаза широко раскрыты, рассеянна, не слушает меня. Когда я хочу подойти к воде за нашей хижиной, девушка вдруг пугается и требует, чтобы я вернулся домой.
— Вода сегодня злая!.. — повторяет она. — Река злая!..
Позже Веломоди пошла в деревню и привела дедушку Джинаривело. Обычно он бывает в хорошем настроении, но сегодня у старика измученное лицо и он так неразговорчив и рассеян, словно прислушивается к чему-то. Вероятно, Веломоди говорила ему обо мне, потому что старый друг, уходя, предостерегает:
— Не подходи к воде, вазаха! Смотри!.. Река сегодня голодная!..
— Крокодилы, что ли? — спрашиваю недоверчиво.
— Нет, нет, нет!.. — шепчет Джинаривело, и лицо его выражает нечто более грозное.
Я киваю головой.
Деревня погружена в необычное состояние. Около полудня я вышел прогуляться между хижинами, и всюду замечал угнетенных чем-то людей. Овладевшая ими печаль мне непонятна. Все чего-то ждут и чего-то боятся.
Однако грозная опасность миновала. Во второй половине дня вода начала спадать. Люди видят это, но по-прежнему прячутся в хижинах и по-прежнему молчат. Мне даже кажется, что беспокойство их возросло, — они чего-то мучительно ждут; еще мгновение, и что-то должно свершиться: грянет гром, обрушится удар…
Мне знакомо такое напряжение. Мальгашские души часто цепенеют в непонятной муке. Настроение их чувствуется даже в моей хижине. Вероятно, присутствие Веломоди подействовало на меня, и я сам возбужден. Вздрагиваю, как от удара, и вдруг слышу отдаленные крики людей и приглушенные голоса. Потом наступает мертвая тишина, но все в Амбинанитело уже знают, догадались: случилось несчастье.
Несчастье действительно случилось. Утонул ребенок. Здоровый трехлетний мальчик. Выскочил из хижины и побежал. Мать кричала ему, но он бежал, как во сне, точно его кто-то звал. Мать помчалась вдогонку, но было уже поздно. Когда река опадает, берега становятся скользкими. Мальчик оступился и свалился в воду. Долго боролся — крепкий был. Люди стояли вокруг и видели все. Потом ребенок ослаб. Вода поглотила его. Утонул.
— И никто не спасал? — кричу на жителей деревни, которые рассказывали мне об этом, — я не мог скрыть возмущения.
— Нет!.. — отвечают они и удивляются моему вопросу.
Когда тайные силы требуют жертв, с ними нельзя бороться, спасения нет.
Я видел несчастную мать. Она не убита горем, лицо ее равнодушно, и она, как всегда, толчет рис для своей семьи. На ее долю выпала тяжкая неизбежность — гибелью ребенка она оплатила таинственный долг деревни. И теперь спокойна.
А вода продолжала быстро спадать. Лемуры умолкли, рисовые поля показались из воды, и снова на них закипела жизнь, бедствие прошло, наступила разрядка. Люди в хижинах, избавившись от кошмара, весело беседуют, смеются и шутят. Солнце еще высоко стоит в небе, а река совершенно успокоилась и вошла в свои берега. Была голодна и зла, схватила свою добычу,
— что же тут удивительного? Естественное право каждого дикого зверя. Похищает, но когда насытится — честно уходит. И люди радуются, что река утихла и зверь удалился. Солнце клонится к западу, и, как всегда, вечером пролетают мои крылатые знакомые, — цапли вурумпуцы. Их восемь. Сегодня я смотрю на них с большим, чем до сих пор, облегчением и дружбой. Над изменчивой судьбой людей и случайностями долины летят цапли, всегда чистые, благородные, спокойные, постоянные белые символы мудрости небес.
А у людей на земле большая радость. Река оставила щедрый дар — ил. Наводнение покрыло поля жирным слоем удобрения. И люди радуются, потому что будет хороший урожай риса, будет достаток, придут веселые танцы и появятся новые дети. Люди уже танцуют. Рядом с забытой смертью ребенка рождается надежда новой, плодоносной жизни. В этом, пожалуй, мудрость земли.
АМОД, СЫН АМОДА
У главной дороги против моей хижины возвышается солидное деревянное строение китайца, торговца продовольственными товарами. Он привозит товары из Мароанцетры и вывозит туда большинство сельскохозяйственных продуктов долины. Немного поодаль, в глубине деревни, у той же дороги, стоит лавка другого купца, индуса Амода, торгующего текстильными товарами. Китаец, тихий и скромный человек, всегда честно и по-дружески относится к мальгашам. А индус стал вести себя прилично только после жестокого единоборства, которое он несколько лет назад затеял с жителями Амбинанитело и проиграл. Индус полагал, что раз монополия в его руках, то он может драть шкуру, но мальгаши принудили купца опустить нос и снизить цены. Они приобрели велосипед и сами стали закупать нужные товары в Мароанцетре.
Китаец живет здесь постоянно, Амод же обосновался в Мароанцетре, там у него другие, более крупные дела; сюда же он частенько приезжает и задерживается дня на два. И тогда, в хорошую погоду, он садится вечерами у своей лавки на стул, широкоплечий, брюхатый, важный, и, неподвижно уставившись на далекие вершины гор, отдыхает. Большая черная борода делает его похожим на восточного владыку, обдумывающего великие походы. В действительности же он обмозговывает свои мелкие делишки. Разительный контраст составляет его жирная туша и непомерное честолюбие с мальгашами, не имеющими ни того, ни другого.
Когда Амод в первый раз увидел меня в Амбинанитело, он тотчас вспомнил наше совместное путешествие из Таматаве в Мароанцетру и приветствовал меня как хорошего старого знакомого.
— Вы все-таки забрались в эту ужасную дыру? — воскликнул он.
— Куда купец просунет свой нос, туда попадет и естествоиспытатель.
Амод схватился за бока и в шутку стал меня корить:
— Я с вами должен посчитаться, вы сбиваете с пути сорванца моего сына!
— Да неужели?
— У него свихнулись мозги: вместо того чтобы стать настоящим купцом, он мечтает сделаться великим натуралистом.
— Не волнуйтесь, купеческой жилки он не потеряет.
— Вы меня успокоили. А как он работает?
— Необыкновенно!
Амод подозрительно смотрит на меня.
— А вы им довольны?
— Ужасно!
— Это слово можно понимать и так и сяк.
— Именно!
Сын Амода, четырнадцатилетний мальчишка, тоже Амод, постоянно живет в Амбинанитело. После окончания местной школы он должен был помогать отцу в лавке, но вместо этого бьет баклуши. В его черных, похожих на мальгашские, глазах искрится острая любознательность. Глаза красивые, пламенные, алчные.
Наш приезд в Амбинанитело вызвал у молодого Амода повышенный интерес, и он первый стал помогать нам. После нескольких испытательных часов я принял его на постоянную работу и назначил высокое вознаграждение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50