Познакомьтесь, это Йонни. Йонни Лундвен. Он сегодня держит стол. Хотите есть?
– Хочу.
– Яичница с ромом, – гостеприимно предложил Йонни. – Королева вечера. Невкусно, но безвредно. И коктейль «Мертвое море».
– Он из Упсалы, – сказала Ширли. – Пишет работу об Алквисте.
– Алквист ел ржаной хлеб и говядину, – пояснил Йонни. – Коровы паслись на божьих лугах. Во ржи и говядине жил бог. Бог вдохновлял Алквиста. А мы все, и Джус в особенности, – слышишь, Джус! – мы жрем клетчатку, вспухшую на мочевине. Джус, ты обречен. Сколько ни тужься, ты родишь не мысль, а препарат.
– Твой Алквист складывал книги из камней, – донеслось из комнаты.
– Йонни, берись за яичницу, – сказала Ширли и протянула сенатору руку.
– Пойдемте, я вас познакомлю. Дивные ребята!
– Это были божьи камни, – пробурчал Йонни, открывая дверь на кухню.
Пол на кухне был серо-голубой, блестящий, такой же, как лестница в доме Маземахера. Как же это он изготовил ее из П-120? Нет, это не П-120, это что-то другое. Впрочем, он говорил, что умничка – это целый класс веществ. Да это и несущественно. Пусть это будет сверхпэйперол, назовем его так. И с помощью этого сверхпэйперола немощный старик, раздираемый психозом вины и страха, избирательно навязывает окружающим во всяком случае желаемое эмоциональное состояние. Но откуда у него кассета? Откуда лестница? Не в кладовке же он их сотворил? От Сидар-Гроув до Бетлхэм-Стар километров двести. Вряд ли это случайная близость. Похоже, что Мэри-Энн ездит не только в магазины. Он, видимо, сильный человек, этот Маземахер. В Сидар-Гроув у него есть друзья. Им ничего не стоило соорудить ему желанный оборонительный пояс с добротным камуфляжем. Восемьдесят против двадцати, что это так. Но здесь-то на полу, надеюсь, не сверхпэйперол!
Левую сторону комнаты занимала огромная книжная полка. Окно во всю стену, перед ним торшер и столик. Справа на диване теснились трое молодых людей, а спиной к столику на вертящемся кресле сидела черноволосая девица с некрасивым монгольским лицом.
– Это Джон, – сказала Ширли, представляя его своим гостям. – Он устал с дороги, и не вздумайте его щипать.
Дверь во вторую комнату была открыта. Там было темно, но оттуда доносилась тихая необычная музыка.
– Джон. А что он может? – спросил один из сидящих голосом оппонента Йонни Лундвена. Это был огромный детина, занимавший половину дивана.
– Решать, – кратко ответила Ширли.
– За себя или за других? – продолжал допрос детина.
– Джус, если ты не заткнешься, я изжарю яичницу на твоей морде! – заревел из кухни Йонни Лундвен.
Сенатор принял бой.
– А разве можно делать одно без другого? – дружелюбно осведомился он.
– Папочка учил меня не встревать в чужие разговоры, – сладко сказал Джус.
– Джус, не хами! – возмутилась черная девица.
– Он был совершенно прав. Тебе нельзя этого делать, – серьезно сказала Ширли и показала цветком на черную девицу.
– Это Консепсьон Вальдес, лучшая поэтесса Америки.
– Коней, – кивнула девица. – Здешняя собачья кличка – Коней. Консепсьон
– так зовут меня дома. И Ширли можно. А больше никому. Ухаживать за мной невозможно, потому что я всегда знаю правду.
– Мне надоело по утрам толкаться в метро, – провозгласил Джус. – Метро
– это лучшая могила для человечества. Загнать туда все шесть миллиардов и передавить!
– Займись, – с ленивым презрением предложил его сосед.
– Это сделает Алиш, – ответил Джус. – Потому я его и люблю. Где Алиш?
– Яичница на плите, – сказал вошедший Йонни. – Вообще-то так не полагается, но…
Он стремительно подошел к Джусу и открытой ладонью ткнул его в подбородок. Джус коротко всхрапнул, откинул голову и замер, вытянув огромные подошвы чуть ли не на середину комнаты.
– Перебананил, – пояснил Йонни. – Пусть отдохнет. Горе в том, что он прав. Нас слишком много, и что-то надо с этим делать.
– Господи, спелись, – фыркнула Коней, отвернулась к столу и зашуршала книжкой.
– Пойдемте, – сказала Ширли и повела сенатора на кухню.
Мертвую фальшь синтетической яичницы не смогла преодолеть даже лошадиная доза ромовой эссенции, впрыснутая щедрой рукой скандинава. Сенатор невольно помянул скромный обед в доме мистера Левицки. Он горько усмехнулся.
– Это очень весело, Ширли? – спросил он тихо.
– Господи, Джон, кто вам сказал, что мы веселимся? Мы учимся жить в толпе, – ответила она.
Раздался звонок.
– О! Алиш пришел! У нас будет настоящий кофе! Кофе, кофе, кофе, кофе, – запела Ширли и хлопнула в ладоши.
Запретный пакет с кофейными зернами был невероятно ароматен. Его ничего не стоило перехватить и на таможне, и по дороге сюда. И если этого никто не сделал, то, значит, просто не захотел связываться. Неужели все настолько прогнило! Если это так, то не правы ли в Сидар-Гроув? Как еще иначе спасти мораль в переполненных бесконтрольных городах? Выстелить сверхпэйперолом тротуары, стены и эскалаторы, накачивать раздраженные толпы благостным духом дружественности и уважения к себе? Но ведь сверхпэйперол… И тут сенатора осенило. Нельзя. Нельзя! Без регулярной дрессировки сверхпэйперол не устоит. Они его переубедят. Как Донахью. Да, да! И в этом все дело. Донахью и, стало быть, Мак-Лорису природа этого явления была до сих пор неизвестна. Но они знали, знали, что умничка нестабильна и что над стабилизацией ее поведения бьются в Сидар-Гроув. И вдруг такое везенье! С помощью алюмоколлоида удалось стабилизировать электроактивность П-120. Результаты раз за разом подтверждаются. Это еще не успех, это преддверие! Маземахер прав. Цепная реакция взаимного убеждения. И они не поняли ее. Не хотели понять. Они решили, что у них в руках желанный козырь. Мак-Лорис торжествовал. Он обогнал всех, он доказал свое первенство вопреки всему. Вопреки Маземахеру, вопреки Сидар-Гроув, вопреки ненавистному огораживанию сверху. И, чтобы раз и навсегда закрепить это первенство, он настаивает на том, чтобы с результатами работы были ознакомлены промышленные и государственные столпы. Тем более, что на этом этапе работы общество получает всего лишь удобную синтетическую бумагу. Новичок Хьюсон сдается, и Мак-Лорис вымогает у него совещание.
И вдруг в ходе его выясняется, что пэйперол как был, так и остался непокоренным. Мак-Лорис в панике. Генерал Деймз не может отказать себе в удовольствии поиздеваться над ним и затевает следствие. Но дело заходит слишком далеко. Кто же приходит на выручку? Мистер Ноу, да, мистер Ноу, который знает, да, с самого начала знает, что Мак-Лорис проиграет бой. Ноу связывается с Мартиросяном, и тот добивается решения о локализации происшествия.
Наконец-то все встало на свои места. Но кто же этот Ноу?..
– Ацтеки изобрели «войну цветов». Это было бессознательно применяемое, кровожадное, но безотказное средство регулирования популяции долины, – чеканил тонколицый, гибкий, как тростинка, молодой человек, утверждая правоту своих слов стремительными жестами левой руки.
– Алишандру Жаиру, крысолов из Форталезы. Алиш, это Джон. Он приехал к нам на твой кофе, – в веселье Ширли было что-то преувеличенное.
Джус лежал в прежней позе, и Жаиру, переступив через его ноги, подошел к сенатору, протянул руку и вонзился в его лицо серыми спокойными глазами.
– Почему крысолов? – попытался улыбнуться сенатор, принимая рукопожатие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
– Хочу.
– Яичница с ромом, – гостеприимно предложил Йонни. – Королева вечера. Невкусно, но безвредно. И коктейль «Мертвое море».
– Он из Упсалы, – сказала Ширли. – Пишет работу об Алквисте.
– Алквист ел ржаной хлеб и говядину, – пояснил Йонни. – Коровы паслись на божьих лугах. Во ржи и говядине жил бог. Бог вдохновлял Алквиста. А мы все, и Джус в особенности, – слышишь, Джус! – мы жрем клетчатку, вспухшую на мочевине. Джус, ты обречен. Сколько ни тужься, ты родишь не мысль, а препарат.
– Твой Алквист складывал книги из камней, – донеслось из комнаты.
– Йонни, берись за яичницу, – сказала Ширли и протянула сенатору руку.
– Пойдемте, я вас познакомлю. Дивные ребята!
– Это были божьи камни, – пробурчал Йонни, открывая дверь на кухню.
Пол на кухне был серо-голубой, блестящий, такой же, как лестница в доме Маземахера. Как же это он изготовил ее из П-120? Нет, это не П-120, это что-то другое. Впрочем, он говорил, что умничка – это целый класс веществ. Да это и несущественно. Пусть это будет сверхпэйперол, назовем его так. И с помощью этого сверхпэйперола немощный старик, раздираемый психозом вины и страха, избирательно навязывает окружающим во всяком случае желаемое эмоциональное состояние. Но откуда у него кассета? Откуда лестница? Не в кладовке же он их сотворил? От Сидар-Гроув до Бетлхэм-Стар километров двести. Вряд ли это случайная близость. Похоже, что Мэри-Энн ездит не только в магазины. Он, видимо, сильный человек, этот Маземахер. В Сидар-Гроув у него есть друзья. Им ничего не стоило соорудить ему желанный оборонительный пояс с добротным камуфляжем. Восемьдесят против двадцати, что это так. Но здесь-то на полу, надеюсь, не сверхпэйперол!
Левую сторону комнаты занимала огромная книжная полка. Окно во всю стену, перед ним торшер и столик. Справа на диване теснились трое молодых людей, а спиной к столику на вертящемся кресле сидела черноволосая девица с некрасивым монгольским лицом.
– Это Джон, – сказала Ширли, представляя его своим гостям. – Он устал с дороги, и не вздумайте его щипать.
Дверь во вторую комнату была открыта. Там было темно, но оттуда доносилась тихая необычная музыка.
– Джон. А что он может? – спросил один из сидящих голосом оппонента Йонни Лундвена. Это был огромный детина, занимавший половину дивана.
– Решать, – кратко ответила Ширли.
– За себя или за других? – продолжал допрос детина.
– Джус, если ты не заткнешься, я изжарю яичницу на твоей морде! – заревел из кухни Йонни Лундвен.
Сенатор принял бой.
– А разве можно делать одно без другого? – дружелюбно осведомился он.
– Папочка учил меня не встревать в чужие разговоры, – сладко сказал Джус.
– Джус, не хами! – возмутилась черная девица.
– Он был совершенно прав. Тебе нельзя этого делать, – серьезно сказала Ширли и показала цветком на черную девицу.
– Это Консепсьон Вальдес, лучшая поэтесса Америки.
– Коней, – кивнула девица. – Здешняя собачья кличка – Коней. Консепсьон
– так зовут меня дома. И Ширли можно. А больше никому. Ухаживать за мной невозможно, потому что я всегда знаю правду.
– Мне надоело по утрам толкаться в метро, – провозгласил Джус. – Метро
– это лучшая могила для человечества. Загнать туда все шесть миллиардов и передавить!
– Займись, – с ленивым презрением предложил его сосед.
– Это сделает Алиш, – ответил Джус. – Потому я его и люблю. Где Алиш?
– Яичница на плите, – сказал вошедший Йонни. – Вообще-то так не полагается, но…
Он стремительно подошел к Джусу и открытой ладонью ткнул его в подбородок. Джус коротко всхрапнул, откинул голову и замер, вытянув огромные подошвы чуть ли не на середину комнаты.
– Перебананил, – пояснил Йонни. – Пусть отдохнет. Горе в том, что он прав. Нас слишком много, и что-то надо с этим делать.
– Господи, спелись, – фыркнула Коней, отвернулась к столу и зашуршала книжкой.
– Пойдемте, – сказала Ширли и повела сенатора на кухню.
Мертвую фальшь синтетической яичницы не смогла преодолеть даже лошадиная доза ромовой эссенции, впрыснутая щедрой рукой скандинава. Сенатор невольно помянул скромный обед в доме мистера Левицки. Он горько усмехнулся.
– Это очень весело, Ширли? – спросил он тихо.
– Господи, Джон, кто вам сказал, что мы веселимся? Мы учимся жить в толпе, – ответила она.
Раздался звонок.
– О! Алиш пришел! У нас будет настоящий кофе! Кофе, кофе, кофе, кофе, – запела Ширли и хлопнула в ладоши.
Запретный пакет с кофейными зернами был невероятно ароматен. Его ничего не стоило перехватить и на таможне, и по дороге сюда. И если этого никто не сделал, то, значит, просто не захотел связываться. Неужели все настолько прогнило! Если это так, то не правы ли в Сидар-Гроув? Как еще иначе спасти мораль в переполненных бесконтрольных городах? Выстелить сверхпэйперолом тротуары, стены и эскалаторы, накачивать раздраженные толпы благостным духом дружественности и уважения к себе? Но ведь сверхпэйперол… И тут сенатора осенило. Нельзя. Нельзя! Без регулярной дрессировки сверхпэйперол не устоит. Они его переубедят. Как Донахью. Да, да! И в этом все дело. Донахью и, стало быть, Мак-Лорису природа этого явления была до сих пор неизвестна. Но они знали, знали, что умничка нестабильна и что над стабилизацией ее поведения бьются в Сидар-Гроув. И вдруг такое везенье! С помощью алюмоколлоида удалось стабилизировать электроактивность П-120. Результаты раз за разом подтверждаются. Это еще не успех, это преддверие! Маземахер прав. Цепная реакция взаимного убеждения. И они не поняли ее. Не хотели понять. Они решили, что у них в руках желанный козырь. Мак-Лорис торжествовал. Он обогнал всех, он доказал свое первенство вопреки всему. Вопреки Маземахеру, вопреки Сидар-Гроув, вопреки ненавистному огораживанию сверху. И, чтобы раз и навсегда закрепить это первенство, он настаивает на том, чтобы с результатами работы были ознакомлены промышленные и государственные столпы. Тем более, что на этом этапе работы общество получает всего лишь удобную синтетическую бумагу. Новичок Хьюсон сдается, и Мак-Лорис вымогает у него совещание.
И вдруг в ходе его выясняется, что пэйперол как был, так и остался непокоренным. Мак-Лорис в панике. Генерал Деймз не может отказать себе в удовольствии поиздеваться над ним и затевает следствие. Но дело заходит слишком далеко. Кто же приходит на выручку? Мистер Ноу, да, мистер Ноу, который знает, да, с самого начала знает, что Мак-Лорис проиграет бой. Ноу связывается с Мартиросяном, и тот добивается решения о локализации происшествия.
Наконец-то все встало на свои места. Но кто же этот Ноу?..
– Ацтеки изобрели «войну цветов». Это было бессознательно применяемое, кровожадное, но безотказное средство регулирования популяции долины, – чеканил тонколицый, гибкий, как тростинка, молодой человек, утверждая правоту своих слов стремительными жестами левой руки.
– Алишандру Жаиру, крысолов из Форталезы. Алиш, это Джон. Он приехал к нам на твой кофе, – в веселье Ширли было что-то преувеличенное.
Джус лежал в прежней позе, и Жаиру, переступив через его ноги, подошел к сенатору, протянул руку и вонзился в его лицо серыми спокойными глазами.
– Почему крысолов? – попытался улыбнуться сенатор, принимая рукопожатие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19