И так грустно мне стало, ей-Богу! Вот сейчас крестят, приобщают её как бы к некоему великому движению человеческой совести, а вырастет она, и станут её обижать. И кто же? Мы, те самые мужчины, которые её крестили и, стало быть, куда-то душу её звали.
Насмешливые аплодисменты.
Аносова. Верно, батюшка, — обижают.
Аносов. Ну, уж ты-то молчи! Подумаешь, обиженная!
Федор Иванович. А ведь это, Иван Петрович, действительно идея: девочек крестить не надо.
Татаринов. Да я не о том, ты неверно меня понял.
Федор Иванович. Нет, это ты сам не понял, что ты сказал.
Розенталь. Это у него часто бывает.
Федор Иванович. Оставь шутовство, Розенталь! Ты именно это и сказал; это и есть смысл всей твоей великолепной речи: девочек крестить не надо.
Аносова. Скажи, какая немилость. Что ж мы, насекомые, что ли? Да насекомую и ту…
Федор Иванович. Если мы, мужчины, бываем скотами, то мы же бываем и людьми и творим Бога. А у женщин нет Бога, и все женщины, плохие и хорошие, если кому угодно допускать это различие, — я его не знаю, — все женщины вне религии. И крестить женщину — бессмыслица, злая шутка над нею же самой!
Голоса (возмущённо). Неправда! Какой вздор! А мученицы?
Адвокат. За Магометом первая пошла его жена.
Аносова. Ну, за Мухаметом, тоже сказать. Один другого лучше!
Петя. Ренан говорит, что женщины создали Христа.
Федор Иванович. Вздор! В христианстве, как и во всем, они выели, выгрызли его идеалистическое ядро и оставили только скорлупу. Не обманывайтесь, господа. В самом христианстве женщины остались язычницами и останутся ими навсегда.
Адвокат. Язычество тоже религия.
Ниночка. А мученицы, дядя? Ведь это неправда, они умирали за Христа.
Федор Иванович. Но не за христианство. Все это Ложь, Ниночка. Анфиса (бледнея). Вы распинаете женщину, Федор Иванович.
Федор Иванович. А сами висим по бокам, как разбойники, не так ли? Справедливое распределение ролей! Господа, послушайте, какую трогательную картину изобразила нам Анфиса Павловна…
Голоса. Довольно! Довольно!
Анфиса. Я прошу вас не касаться меня, Федор Иванович. Это плоско!
Голос Анфисы настолько резок, что все смолкают.
Федор Иванович. Что вы изволили сказать, Анфиса Павловна?
Анфиса. Я говорю, чтобы вы не смели касаться меня, Федор Иванович.
Федор Иванович (разваливаясь). А если посмею и коснусь?
Анфиса. То… вот вам. (Бросает рюмку в лицо Костомарову.) Подлец! Подлец! Подлец!
Смятение. Многие выскакивают из-за стола. Только бабушка неподвижна и по виду совершенно безучастна.
Федор Иванович (медленно вставая и салфеткой лицо). Вы с ума сошли.
«Аносова. Ай, батюшки, что же это такое!» Аносов (кричит). Да ты что же это в самом деле, а? Ты с ума сошла? Тебе шутки шутят, а ты…
Анфиса (топая ногой). Молчите, папаша!
Александра Павловна. Оставьте, не трогайте её.
Аносов. Нет, не оставлю! Ей шутки шутят. Вон, вон отсюда, неблагодарная! Ей приют дали, приютили её…
Анфиса. Ах, да замолчите же, панаша! Разве вы не знаете… Господи, ведь это же все знают, что я любовница, любовница вот этого. Любовница, и женщина, хуже уличной девки… вот, вот я…
«Катя роняет тарелку и с громким плачем убегает.»
«Александра Павловна (кричит). Это неправда! Она лжёт, мерзавка! Это она хотела, Федор Иванович, Федор Иванович…» Смятение растёт. Старик Аносов ничего не понимает, задыхается, голова его дрожит.
Аносов. Чья любовница? Нет, ты прямо скажи! Ах, ты! Федька, заткни ей рот.
Аносова (плачет). Жена она тебе или нет?
Анфиса. Его спросите! Ах, бесчестный же ты человек!
Федор Иванович. Ну да, это правда. Перестаньте папаша! (К Анфисе.) А ты… уходи вон.
Анфиса. Я? Отсюда? Это мне ты говоришь, ты, бесчестный человек? Нет, ты уходи вон. Это мой дом. Я слезами купила его, я горькой мукой его купила. Я кровь тут пролила. Это мой дом! Я плакать здесь останусь. Я на колени стану перед сестрой, перед всеми, кто презирает меня, кто ненавидит. Ах, убейте же вы меня. Я больше не могу. Саша, Саша…
Александра Павловна. Вон отсюда. Проклятая!
Ниночка. Вели ей замолчать, дядя Федя.
Федор Иванович (не глядя, отстраняет Ниночку, смотрит на Анфису). Так вот ты как? Ну, ну! Не мешай, Нина.
Аносов (неразборчиво). Дожил. Дожил… каждую копейку… Федька же ты, Федька!..
Розенталь (суёт Анфисе стакан с водой). Водички, водички, Анфиса Павловна. Это ничего, ну их к черту.
Анфиса. Саша… Саша… Ах, ну что такое я, ну что такое я? (Разводит руками.) Господа, раздавленная змея. Спину ей переломили, она умирает, да. А вот, а вот вы на него посмотрите! Ведь он же эту девчонку, эту девчонку… любовницей…
Федор Иванович (громко). Неправда! Неправда, Анфиса.
Аносов (бестолково хватая за руки дочерей и толкая к двери). Молчи, Федька! Домой, домой. Чтобы ни минуты… в этом проклятом доме… Сашка, иди!..
Александра Павловна (упираясь). Не пойду! Это неправда! Она все выдумывает.
Аносов (топая обеими ногами). Сашка, прокляну! Сашка, прокляну!
Большинство гостей уходит. От Анфисы все отодвинулись, и она стоит одна, закрывая лицо руками.
Розенталь (не зная, что делать). Анфиса Павловна, Анфиса Павловна.
Анфиса. Стыдно. Стыдно. Стыдно.
Ниночка плачет, её уводит из комнаты гимназист Петя.
Петя (оборачиваясь, возмущённо). Это черт знает что такое! Вы мне ответите… Негодяй!
Федор Иванович (борясь со слезами). И мне стыдно. И мне стыдно, Анфиса, голубчик ты мой. Ну, что ж я стою, а? Что же я стою? Ах, чтобы черт вас всех побрал — вон отсюда! Вон! Чтобы духу вашего не пахло. Эй, ты, старая калоша, забирай своих, вон!
Аносов. Что? Ты меня? Ах ты, сукин сын!..
Татаринов. Федор Иванович…
Федор Иванович. А-а вы, друзья? Не искушай меня, Иван Петрович. Христом Богом прошу — уходи.
Быстро идёт к Анфисе и крепко обнимает её.
Федор Иванович. Анфиса!
Анфиса. Как ты смеешь? Оставь, я ударю тебя.
Федор Иванович. Ах нет, Анфиса! Смотри, я их выгнал вон, смотри. Этот дом — твой, Анфиса! Чтоб черт их всех побрал! Анфиса!
Анфиса. Ты лжёшь, ты издеваешься надо мною.
Аносов. Что, что, что, это нас-то? Сашка, Нинка… О Господи, матушки мои! Ох, до чего же я дожил!
Федор Иванович. Это твой дом! А если ты выгонишь меня, я… я у порога лягу, я от двери не отойду, я в окна стучать буду — открой, Анфиса! Разве ты не видишь — раскрылась душа моя! Прости меня!
Анфиса (слабо защищаясь). Боже мой, Боже мой, что ты делаешь со мною… Уйди от меня, пожалей меня, Федя!
Федор Иванович обнимает её, целует и что-то шепчет.
Александра Павловна. Целует! Мамочка моя, мамочка, целует!
Аносова. И пусть, и пусть, и пусть.
Аносов. Живо, сию минуту… за извозчиком… Сашка, бери детей… ни минуты… Тьфу!.. Прокормлю… старик… опять в долги залезу… Господа кредиторы, войдите в положение.
Татаринов. Идёмте, Александра Павловна.
Александра Павловна. Нет. Умру.
Розенталь (Татаринову). Она его рюмкой в лицо, а он нас выгоняет! Психология! До свидания, Федя… (Тихо.) Ну, а близко не подойду. Укусишь! Психология! (Окончательно развеселясь.) Великолепный скандал! Только теперь, наверно, калоши переменили. (Радостно хохочет.) Мне при каждом скандале калоши меняют!
Уходит. Старик Аносов, вопя и плюясь, выталкивает в дверь сперва жену, а потом Александру Павловну.
Аносов (оборачиваясь из двери). Ты мне ответишь за это. Губернатору… Ах ты, сукин сын, сукин сын! Тьфу!
Все ушли. Остаются только Федор Иванович с Анфисой да бабушка, которая продолжает сидеть неподвижно за опустевшим столом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Насмешливые аплодисменты.
Аносова. Верно, батюшка, — обижают.
Аносов. Ну, уж ты-то молчи! Подумаешь, обиженная!
Федор Иванович. А ведь это, Иван Петрович, действительно идея: девочек крестить не надо.
Татаринов. Да я не о том, ты неверно меня понял.
Федор Иванович. Нет, это ты сам не понял, что ты сказал.
Розенталь. Это у него часто бывает.
Федор Иванович. Оставь шутовство, Розенталь! Ты именно это и сказал; это и есть смысл всей твоей великолепной речи: девочек крестить не надо.
Аносова. Скажи, какая немилость. Что ж мы, насекомые, что ли? Да насекомую и ту…
Федор Иванович. Если мы, мужчины, бываем скотами, то мы же бываем и людьми и творим Бога. А у женщин нет Бога, и все женщины, плохие и хорошие, если кому угодно допускать это различие, — я его не знаю, — все женщины вне религии. И крестить женщину — бессмыслица, злая шутка над нею же самой!
Голоса (возмущённо). Неправда! Какой вздор! А мученицы?
Адвокат. За Магометом первая пошла его жена.
Аносова. Ну, за Мухаметом, тоже сказать. Один другого лучше!
Петя. Ренан говорит, что женщины создали Христа.
Федор Иванович. Вздор! В христианстве, как и во всем, они выели, выгрызли его идеалистическое ядро и оставили только скорлупу. Не обманывайтесь, господа. В самом христианстве женщины остались язычницами и останутся ими навсегда.
Адвокат. Язычество тоже религия.
Ниночка. А мученицы, дядя? Ведь это неправда, они умирали за Христа.
Федор Иванович. Но не за христианство. Все это Ложь, Ниночка. Анфиса (бледнея). Вы распинаете женщину, Федор Иванович.
Федор Иванович. А сами висим по бокам, как разбойники, не так ли? Справедливое распределение ролей! Господа, послушайте, какую трогательную картину изобразила нам Анфиса Павловна…
Голоса. Довольно! Довольно!
Анфиса. Я прошу вас не касаться меня, Федор Иванович. Это плоско!
Голос Анфисы настолько резок, что все смолкают.
Федор Иванович. Что вы изволили сказать, Анфиса Павловна?
Анфиса. Я говорю, чтобы вы не смели касаться меня, Федор Иванович.
Федор Иванович (разваливаясь). А если посмею и коснусь?
Анфиса. То… вот вам. (Бросает рюмку в лицо Костомарову.) Подлец! Подлец! Подлец!
Смятение. Многие выскакивают из-за стола. Только бабушка неподвижна и по виду совершенно безучастна.
Федор Иванович (медленно вставая и салфеткой лицо). Вы с ума сошли.
«Аносова. Ай, батюшки, что же это такое!» Аносов (кричит). Да ты что же это в самом деле, а? Ты с ума сошла? Тебе шутки шутят, а ты…
Анфиса (топая ногой). Молчите, папаша!
Александра Павловна. Оставьте, не трогайте её.
Аносов. Нет, не оставлю! Ей шутки шутят. Вон, вон отсюда, неблагодарная! Ей приют дали, приютили её…
Анфиса. Ах, да замолчите же, панаша! Разве вы не знаете… Господи, ведь это же все знают, что я любовница, любовница вот этого. Любовница, и женщина, хуже уличной девки… вот, вот я…
«Катя роняет тарелку и с громким плачем убегает.»
«Александра Павловна (кричит). Это неправда! Она лжёт, мерзавка! Это она хотела, Федор Иванович, Федор Иванович…» Смятение растёт. Старик Аносов ничего не понимает, задыхается, голова его дрожит.
Аносов. Чья любовница? Нет, ты прямо скажи! Ах, ты! Федька, заткни ей рот.
Аносова (плачет). Жена она тебе или нет?
Анфиса. Его спросите! Ах, бесчестный же ты человек!
Федор Иванович. Ну да, это правда. Перестаньте папаша! (К Анфисе.) А ты… уходи вон.
Анфиса. Я? Отсюда? Это мне ты говоришь, ты, бесчестный человек? Нет, ты уходи вон. Это мой дом. Я слезами купила его, я горькой мукой его купила. Я кровь тут пролила. Это мой дом! Я плакать здесь останусь. Я на колени стану перед сестрой, перед всеми, кто презирает меня, кто ненавидит. Ах, убейте же вы меня. Я больше не могу. Саша, Саша…
Александра Павловна. Вон отсюда. Проклятая!
Ниночка. Вели ей замолчать, дядя Федя.
Федор Иванович (не глядя, отстраняет Ниночку, смотрит на Анфису). Так вот ты как? Ну, ну! Не мешай, Нина.
Аносов (неразборчиво). Дожил. Дожил… каждую копейку… Федька же ты, Федька!..
Розенталь (суёт Анфисе стакан с водой). Водички, водички, Анфиса Павловна. Это ничего, ну их к черту.
Анфиса. Саша… Саша… Ах, ну что такое я, ну что такое я? (Разводит руками.) Господа, раздавленная змея. Спину ей переломили, она умирает, да. А вот, а вот вы на него посмотрите! Ведь он же эту девчонку, эту девчонку… любовницей…
Федор Иванович (громко). Неправда! Неправда, Анфиса.
Аносов (бестолково хватая за руки дочерей и толкая к двери). Молчи, Федька! Домой, домой. Чтобы ни минуты… в этом проклятом доме… Сашка, иди!..
Александра Павловна (упираясь). Не пойду! Это неправда! Она все выдумывает.
Аносов (топая обеими ногами). Сашка, прокляну! Сашка, прокляну!
Большинство гостей уходит. От Анфисы все отодвинулись, и она стоит одна, закрывая лицо руками.
Розенталь (не зная, что делать). Анфиса Павловна, Анфиса Павловна.
Анфиса. Стыдно. Стыдно. Стыдно.
Ниночка плачет, её уводит из комнаты гимназист Петя.
Петя (оборачиваясь, возмущённо). Это черт знает что такое! Вы мне ответите… Негодяй!
Федор Иванович (борясь со слезами). И мне стыдно. И мне стыдно, Анфиса, голубчик ты мой. Ну, что ж я стою, а? Что же я стою? Ах, чтобы черт вас всех побрал — вон отсюда! Вон! Чтобы духу вашего не пахло. Эй, ты, старая калоша, забирай своих, вон!
Аносов. Что? Ты меня? Ах ты, сукин сын!..
Татаринов. Федор Иванович…
Федор Иванович. А-а вы, друзья? Не искушай меня, Иван Петрович. Христом Богом прошу — уходи.
Быстро идёт к Анфисе и крепко обнимает её.
Федор Иванович. Анфиса!
Анфиса. Как ты смеешь? Оставь, я ударю тебя.
Федор Иванович. Ах нет, Анфиса! Смотри, я их выгнал вон, смотри. Этот дом — твой, Анфиса! Чтоб черт их всех побрал! Анфиса!
Анфиса. Ты лжёшь, ты издеваешься надо мною.
Аносов. Что, что, что, это нас-то? Сашка, Нинка… О Господи, матушки мои! Ох, до чего же я дожил!
Федор Иванович. Это твой дом! А если ты выгонишь меня, я… я у порога лягу, я от двери не отойду, я в окна стучать буду — открой, Анфиса! Разве ты не видишь — раскрылась душа моя! Прости меня!
Анфиса (слабо защищаясь). Боже мой, Боже мой, что ты делаешь со мною… Уйди от меня, пожалей меня, Федя!
Федор Иванович обнимает её, целует и что-то шепчет.
Александра Павловна. Целует! Мамочка моя, мамочка, целует!
Аносова. И пусть, и пусть, и пусть.
Аносов. Живо, сию минуту… за извозчиком… Сашка, бери детей… ни минуты… Тьфу!.. Прокормлю… старик… опять в долги залезу… Господа кредиторы, войдите в положение.
Татаринов. Идёмте, Александра Павловна.
Александра Павловна. Нет. Умру.
Розенталь (Татаринову). Она его рюмкой в лицо, а он нас выгоняет! Психология! До свидания, Федя… (Тихо.) Ну, а близко не подойду. Укусишь! Психология! (Окончательно развеселясь.) Великолепный скандал! Только теперь, наверно, калоши переменили. (Радостно хохочет.) Мне при каждом скандале калоши меняют!
Уходит. Старик Аносов, вопя и плюясь, выталкивает в дверь сперва жену, а потом Александру Павловну.
Аносов (оборачиваясь из двери). Ты мне ответишь за это. Губернатору… Ах ты, сукин сын, сукин сын! Тьфу!
Все ушли. Остаются только Федор Иванович с Анфисой да бабушка, которая продолжает сидеть неподвижно за опустевшим столом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18