Он официально доложил:
- Ханумов на месте. Сдавать смену?
- Сдавай.
- Какая Ханумова норма?
- Норма?
Корнеев подергал носом. Он вопросительно посмотрел на Маргулиеса.
- Давид! Ханумову сколько?
- Сорок пять замесов в час, - сказал Маргулиес, зевая, - максимум пятьдесят.
Он зевнул так сильно и сладко, что "максимум пятьдесят" получилось у него, как "маиу пяиа-а-а". Мося не верил своим ушам.
- Сколько, Давид Львович? Сколько?
- Я сказал - максимум пятьдесят замесов в час,- спокойно повторил Маргулиес.
- Вы что, Давид Львович, смеетесь? Сколько же это получается в смену?
Мося стал быстро множить в уме: "Пятью восемь - сорок, нуль пишу, четыре замечаю..." Он посмотрел на Маргулиеса, как на сумасшедшего.
- Четыреста замесов в смену? Мы - четыреста двадцать девять, а Ханумову - четыреста?
Он засмеялся негромким, оскорбительным, блеющим смешком.
- Триста шестьдесят, максимум четыреста.
Маргулиес опять зевнул во весь рот. Он не мог сдержать зевоты. Вместо "максимум четыреста" у него вышло "маиу ыы-ы-ы-ы-а...".
Налбандов взял бороду в кулак и, остро щурясь, целился сбоку в Маргулиеса.
- Максимум четыреста? - переспросил Мося.
- Максимум четыреста, - подтвердил Маргулиес.
- Давид Львович!
- Иди, иди.
Маргулиес пошарил в кармане, но цукатов уже не было.
- Иди, не задерживай Ханумова.
Мося потоптался на месте.
- Ладно!
Он пошел к двери, взялся за скобку, но тотчас возвратился назад, стал в угол. Он облокотился о доски и стал ковырять пальцем каплю смолы.
Снаружи гремела музыка. Парадные такты марша тупо толкали стекла. Стекла дребезжали.
Маргулиес строго и вопросительно посмотрел на Мосю.
- Ну?
- Что хотите, Давид Львович, а я не пойду.
Маргулиес высоко поднял брови.
- Давид Львович, - жалобно сказал Мося, - только не я. Идите сами, Давид Львович, разговаривать с Ханумовым. А я не пойду. Они меня убьют.
- Что?
- Они меня убьют! Честное слово! Вы что - не знаете Ханумова? Смотрите, что там делается. Целая буза. У них встречный - пятьсот, и ни одного замеса меньше. Я не пойду. Меньше, чем на пятьсот, Ханумов не согласен.
Мося сел на пол и подвернул под себя ноги.
- Хоть что хотите. Идите сами.
- Пусть они про пятьсот замесов пока забудут, - холодно сказал Маргулиес. - Максимум - четыреста. Ни одного замеса больше.
- Идите сами!
Маргулиес не успел встать.
Мося быстро вскочил на ноги. Он опередил Маргулиеса.
- Сидите! - сердито закричал он. - Сидите! Я сам.
Мося решительно вышел из конторы, но через минуту влетел, задыхаясь, обратно и захлопнул за собой дверь.
За окнами слышались возбужденные крики и свист.
- Уй! Что там делается! Я только открыл рот про четыреста...
Мося сел в угол. Он был бледен.
- Идите сами, Давид Львович! - закричал он с отчаянием. - Идите сами! Они меня не слушают. Идите сами!
Маргулиес встал и вышел из конторы, хлопнув щеколдой.
Он остановился на пороге.
LXI
Толпа расступилась.
Он, не торопясь, пошел по направлению к машине. Ханумов стоял посредине настила, расставив короткие кривые ноги, и смотрел не мигая ему в глаза. Маргулиес вплотную подошел к Ханумову.
- Что же вы не начинаете? - сказал он обыкновенным тоном, подавая бригадиру руку. - Ноль часов пятнадцать минут. Времечко, хозяин, времечко.
Ханумов не спускал с него суженных, остановившихся глаз. При зеркально-гелиотроповом свете прожекторов его лицо казалось совершенно белым.
- Что там Мося треплется насчет нашей нормы, хозяин, - сказал он неузнаваемо тихим и сиплым голосом, - объясни, пожалуйста, будь добр! Какая норма?
Бригада обступила их молча.
- Норма от сорока до сорока пяти в час. Не больше четырехсот замесов в смену.
Глаза Ханумова стали еще напряженнее и уже.
- Костя - четыреста двадцать девять, мировой рекорд, а я после Кости четыреста?
- Больше пока невозможно.
- Давид Львович, ты, наверное, смеешься?
- Вот чудак! Ты чудак человек, Ханумов. - Маргулиес близко заглянул ему в глаза нежными, близорукими глазами. - Больше четырехсот никак нельзя. Надо сначала проверить качество. Через семь дней раздавим кубики, посмотрим прочность, тогда - пожалуйста, хоть восемьсот... если качество позволит... Понятно?
- Косте можно, а мне нельзя? - с тупым упорством сказал Ханумов.
- Подожди.
- Давид Львович, пятьсот?
- Невозможно.
Ханумов хорошо знал Маргулиеса. Он понимал, что спорить бесполезно. И все же он упрямо повторил:
- Пятьсот.
- Нет.
Бригадир растерянно оглянулся по сторонам. Со всех сторон смотрели напряженные лица, неподвижные, ждущие глаза.
Подходили: Корнеев, Мося, Налбандов.
Ханумов искательно улыбнулся.
- Четыреста пятьдесят... хозяин?
Маргулиес замотал головой.
- Времечко, времечко...
- Четыреста пятьдесят?..
- Брось торговаться, Ханумов. Мы не на базаре. Задерживаешь работу. Времечко.
У Ханумова надулась шея.
- Пятьсот! - закричал он изо всех сил. - Тогда пятьсот - и ни одного замеса меньше. Пятьсот!
Он дрожал от бешенства и упорства.
- Не выйдет.
- Ты что... Ты что... - с трудом переводя дух, проговорил Ханумов. - Ты что, Давид Львович... Душу из меня хочешь вынуть? Хочешь меня осрамить перед людьми? Насмешку из меня сделать? Давид Львович! Ты ж меня знаешь... Ты меня знаешь, я тебя знаю. Мы ж с тобой вместе плотину клали. Вместе руки и ноги морозили...
Налбандов стоял, заложив руки за спину, упираясь задом в палку. Он насмешливо и внимательно щурился.
Маргулиес резко мотнул головой.
- Товарищи! Ребята! - закричал Ханумов с надрывом, весь подергиваясь. Бетонщики первой непобедимой! Вы видите, что над нами делают?
Бригада угрюмо молчала.
- Давид Львович! Товарищ начальник участка! Маргулиес! Будь человеком. Будь настоящим человеком. Пятьсот!
- Не валяй дурака, Ханумов, - с досадой заметил Маргулиес. - Не выйдет дело. Начинай смену.
- Не выйдет? Не выйдет?.. Тогда...
Ханумову трудно было говорить. Он рвал на себе ворот рубахи.
- Тогда... я тебе скажу... Тогда... Давид Львович... Не мучь меня... Знаешь... Я тебе скажу... Ко всем чертям... К свиньям! К собакам! К собачьим свиньям!.. Вот!
Ханумов судорожно полез в карман, запутался в подкладке и вместе с подкладкой вырвал портсигар.
Бледный, трясущийся, он бросил его на доски настила.
- Вот... Гравированный и серебряный портсигар за плотину... Восемьдесят четвертой пробы... Бери... Не нужно...
Он вырвал из другого кармана серебряные часы и положил их рядом с портсигаром.
- Подарочные часы... За ЦЭС...
Он бросил на часы тюбетейку.
- Тюбетейка... За плиту кузнечного цеха...
Он быстро сел на землю и стал сдирать башмаки.
- Щиблеты за литейный двор... Бери... Подавись... Ничего не надо.
Прежде чем Маргулиес успел что-нибудь сказать, он ловко сорвал с себя башмаки и швырнул их в сторону.
- Ухожу к чертовой матери со строительства. Пиши мне расчет. Не желаю работать с оппортунистами. Пропадайте...
Маргулиес побледнел.
Ханумов посмотрел блуждающими глазами вокруг и вдруг увидел Налбандова.
- Товарищ Налбандов...
Он хватался за соломинку.
- Товарищ Налбандов, будьте свидетелем... Будьте свидетелем, что здесь правые оппортунисты делают над человеком! - закричал он со злобой.
Все глаза повернулись к Налбандову. Налбандов стоял, окруженный глазами.
Он видел эти глаза, обращенные к нему с надеждой и мольбой.
Вот. Случай. Слава лежит на земле. Надо только протянуть руку и взять ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72