Маркиз не звал камердинера или кого-нибудь из слуг.
Сейчас он хотел побыть один.
То ли на него подействовала бурная ночь любви, то ли виновато было бледное солнце, поднимавшееся из-за горизонта и разгонявшее стелющуюся над водой Большого канала дымку, но маркизу нестерпимо хотелось побыть одному в тишине. С самого своего прибытия в Венецию он постоянно присутствовал на приемах, одно празднество сменялось другим, его постоянно окружала толпа людей.
Сейчас маркиз жаждал сбежать от мира.
Он привык к самостоятельности, поэтому оделся сам и завязал галстук не менее аккуратно и быстро, чем это сделал бы его камердинер.
Давным-давно маркиз убедился в том, что умеет делать все, что могут его слуги, только гораздо лучше. Хотя проверял свои способности он довольно редко, ему было знакомо чувство удовлетворения от осознания того, что ни с чьей помощью он не смог бы одеться быстрее, чем самостоятельно.
Стояло раннее утро, и прислуга, вероятно, собралась на кухне, поэтому выйдя из гардеробной, маркиз никого не увидел. Он спустился по широкой лестнице, которая вела на первый этаж палаццо к парадному входу, открывавшемуся на Большой канал.
Однако маркиз направился не к дверям, у которых его обычно ждала собственная гондола.
Он вышел через черный ход И оказался на узкой улочке меж больших домов, почти все они были заперты и с закрытыми ставнями окнами.
Переулок был пуст, и только через некоторое время, дойдя до моста, маркиз поглядел на открывшийся перед ним небольшой канал и увидел человека, неторопливо управлявшего гондолой, полной овощей и фруктов. Маркиз понял, что человек плывет на рынок, куда по утрам из окрестных деревень привозили продукты, которые покупали горожане.
Маркиз пошел дальше. Солнце уже совсем рассеяло дымку над водой и засияло тем прозрачным светом, который Тернер так любил изображать в своих красочных пейзажах.
Но маркиз думал вовсе не о красоте, его окружающей, и не о слиянии природных и рукотворных шедевров. Он думал о себе. Он провел в Венеции десять дней и уже с нетерпением предвкушал отъезд. Конечно, Франческу нелегко было оставить, но, несмотря на ее притягательность и красоту, маркиз частенько подумывал о том, что не стоит отводить ей слишком большое место в своей жизни. Ему хотелось быть далеко и нуждаться в ней, сожалеть об утрате, уехать, борясь с желанием остаться.
«Аластер ошибся, — вздыхал маркиз, шагая вперед. — Я так ничего и не вынес из своего путешествия, не считая того, что езду верхом я предпочитаю ходьбе, а англичан — иностранцам».
Он тут же обвинил себя в непростительной черствости, до которой не должен был опускаться. Уж лучше бы по-детски удивляться всему новому и необычному!
А что он увидел нового?
Что необычного он услышал на обедах, данных в его честь?
Разве эти речи один в один не похожи на те, что он слышал за собственным столом на Беркли-сквер или в Уайт-клубе?
И разве Франческа, если уж быть откровенным до конца, не походила на «прелестниц», охотно кидавшихся в его объятия в Лондоне или на светских львиц, соблазнительно поглядывающих на него и кокетливо надувающих губки?
«Чего я хочу? Чего я, черт побери, ищу?» — спрашивал сам себя маркиз. Тут он, к своему удивлению, увидел, что стоит на пьяцца Сан-Марко.
Оказалось, что он, сам того не заметив, прошел переулками позади дворцов, перешел несколько мостиков, пересекавших малые каналы и оказался в центре города.
Он так глубоко задумался, что закончил свою прогулку, едва успев начать ее.
На пьяцца Сан-Марко уже было много людей, мужчины и женщины, торопившиеся кто на работу, кто на рынок, а хорошо одетые мужчины, вероятно, возвращались домой из казино или из теплых постелей куртизанок.
Некоторые, подобно маркизу, прогуливались по площади в ранний час ради моциона или чашки кофе в одном из многочисленных уютных кафе, скрывавшихся под арками домов недалеко от площади.
Маркиз едва замечал прохожих, поскольку они интересовали его ничуть не больше, чем потрясающая архитектура, окружавшая площадь.
Стук каблуков гессенских сапог эхом отдался меж колонн, когда маркиз ступил на мощеную площадь.
Он направился к центру площади. Перед ним открылся собор Сан-Марко, сверкающий золотом мозаик, украшенный четырьмя великолепными бронзовыми лошадьми при входе и поражающий огромными куполами.
По мостовой важно разгуливали голуби. Маркиз прибавил шагу, и птицы, испугавшись, перелетели на несколько футов дальше.
Тут маркиз увидел официантов, выставляющих перед кафе столы и стулья, и решил выпить чашечку кофе. , При мысли об этом он почувствовал жажду — то ли от выпитого спиртного прошлой ночью, то ли от ночи в душной спальне.
Он сел за ближайший столик, правда, в такую рань все столики были еще свободны. К маркизу немедленно подбежал официант.
Маркиз сделал заказ — он знал итальянский язык достаточно хорошо и мог объясниться в кафе или магазине, но вести на нем светскую беседу он не мог.
Взгляд маркиза равнодушно скользил по великолепной площади.
Его не покидали мысли о нем самом, о дальнейших планах, о скорейшем возвращении в Лондон, если не на следующей неделе, то хотя бы через неделю.
Можно было, конечно, побывать в Неаполе или в Риме, но маркизу не хотелось. К тому же он подозревал, что будет еще скучнее, чем возвращение в Лондон, «английское однообразие», как говорил Аластер.
Официант принес кофе. Наливая его в чашку, маркиз вдруг понял, что зашел в кафе «Флориана», старейшее в Венеции, которое было открыто еще в 1702 году.
Он тут же вспомнил неприязнь венецианцев к своим врагам и новым правителям, которая проявлялась во всем.
Венецианцы часто посещали кафе «Флориана», но упорно бойкотировали кафе «Квадри», которое принадлежало австрийцам. Ни один житель города никогда не приветствовал австрийских музыкантов и не бросал ни единого взгляда на высившийся перед Сан-Марко флагшток, на котором развевался австрийский флаг с двуглавым орлом.
«Наверное, в этом и скрыт секрет привлекательности Венеции, — подумал маркиз. — Страна похожа на капризного ребенка, который, как его ни наказывай, продолжает бунтовать».
Солнце светило все ярче, и собор ослепительно сиял, мешая разглядеть флаг, который венецианцы считали постоянным напоминанием о своем позоре. Тут маркиз заметил, что рядом с ним кто-то стоит. Не утрудившись посмотреть в сторону, он решил, что это нищий, и взмахом руки приказал ему убираться.
Поистине невозможно было просидеть хоть сколько-нибудь времени в кафе «Флориана» или в любом другом, чтобы нищие не клянчили деньги или не приставали уличные торговцы. Такова была традиция. Сам Гарди, еще не прославившись на весь мир, продавал свои картины в кафе «Флориана».
А назойливый незнакомец не желал уходить, и маркиз медленно повернул голову, припоминая, не завалялась ли у него в кармане мелкая монета, которой удастся откупиться.
Он увидел стоящую у его стола женщину. Она была очень худой — все-таки нищенка, решил маркиз, но тут она заговорила по-английски.
— Могу ли я обратиться к вам, милорд?
Ее голос был негромок, а речь свидетельствовала о хорошем образовании. Маркиз понял, что, несмотря на Дешевую черную шаль на ее плечах, женщина не была нищенкой.
Приглядевшись к ней более внимательно, он увидел, что у нее красивые глаза — большие, но не голубые, как можно было ожидать после того, как она заговорила по-английски, а темно-серые, того же цвета, как голуби на площади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31